Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы

У Анатолия Васильевича Кузнецова роль по жизни — не соскучишься. И уж тем более — не позавидуешь. Начальник тюремной больницы (а если точнее — межобластной больницы управления по исполнению наказаний), он живет между молотом и наковальней. То, что диктует гуманность врача, запрещает кодекс офицера, и наоборот. Может, поэтому на усталом лице — несмываемая печать озабоченности? Еще когда зловещая аббревиатура СПИД вызывала не столько страх, сколько любопытство, Кузнецов предостерег коллег на одном из больших столичных совещаний, что им, тюремным медикам, необходимо всерьез и заранее готовиться к неизбежной встрече с такими больными. А Министерству внутренних дел надо срочно думать о создании специальной колонии для ВИЧ-инфицированных осужденных.

Донецкому врачу поаплодировали, а кое-кто из чиновников пожал даже руку за умение мыслить по-государственному.

С тех пор прошло несколько лет. Специализированной колонии в республике так и не появилось. Зато число больных среди осужденных неуклонно росло. И тогда в верхах вспомнили про деловитого донецкого врача. Так инициатива Кузнецова бумерангом ударила по нему, по больнице и по Донецку в целом. Из столицы пришел приказ о том, что межобластная больница УИНа назначена республиканским Центром для обследования и лечения больных СПИДом. Другими словами, все зеки Украины, инфицированные ВИЧ, отныне будут стекаться в славный шахтерский город. «Спидомогильник», — с профессиональным цинизмом не сказал, а припечатал один из медиков. И был недалек от истины.

Вначале Вера обрадовалась. После суда ей сообщили, что повезут не в колонию, а в больницу. Значит, есть гуманность на свете, кто-то пожалел ее, позаботился. Но больница оказалась все той же тюрьмой, и Вера впала в прострацию. Она ничего не хотела, ни на что не надеялась, ничего не ждала и в позе побитой собаки, часами не шевелясь, сидела на нарах. Однажды к ней постучали. И, как оказалось, не из жалости. Не по долгу. Не из любопытства. Постучали друзья по несчастью. Равные ей. Молодые парни Андрей и Олег. Здесь, в тюрьме, люди — дважды второго сорта. Потому что «спидоносцы». И потому, что бисексуалы. Так начались их долгие беседы через стенку.

От соседей Вера узнала, что мимо ее окошечка «в клетку» тянется целое сплетение дорог. И по ним шагают слова, убористо завернутые в клочки бумаги. Ее молодая светло-русая персона не оставила равнодушными зеков. Но, жадно прильнув к этому источнику, Вера чуть не закричала от боли, как будто хватанула кислоты. В записках были маты и проклятия. Впрочем, человек привыкает ко всему. Осатанев от одиночества, без газет, без радио, без книг, Вера снова взяла записки и теперь приятно удивилась — среди них встречались хорошие. Какой-то Виктор писал: «Я видел тебя на прогулке. Хорошенькая. Крошка, держись. Болезнь — не твоя вина». А в подарок приклеил сигарету… Но по-настоящему согревали соседи. Ладно, там морковку передадут или яблоко. Ладно — книги, газеты. Но и в самые черные минуты они приходили на помощь.

Однажды ночью у Веры разболелись зубы. Адская боль, казалось, разрывала череп. Вера с воем забилась в двери. Но дремотный голос дежурного раздраженно рявкнул: «По голове себе постучи!» Она и впрямь готова была биться головой о стену. И тогда они, ее братья по участи, ее бескорыстные рыцари, Андрей и Олег, передали целую упаковку анальгина. Плача, она втирала размоченные таблетки в обнаженные нервы десен, иболь уходила, таяла, как снежная глыба на солнце. Пока не превратилась в маленькую-маленькую льдинку и не поплыла по багряной реке, а река была Вериной кровью. На льдинке стоял Фредди Меркьюри и, сияя, пел про любовь. Она поняла, что спит, и впервые за десять месяцев почувствовала себя счастливой.

Полгода в одиночке обострили зрение и слух. Как глубоко ни погружается Вера в себя, но бесшумное движение дверного глазка ощущает сразу и безошибочно. Наверное, шестым чувством кролика, за которым следит удав. Ее рассматривают, как инфузорию под микроскопом, как бактериологическую палочку, которую удалось обезопасить, — зеки, больничная обслуга, младший медперсонал. Она старается не реагировать, но иногда истерика волной поднимается к горлу. И, чтобы не дать ей пролиться, она опрокидывает себя, как сосуд, и по часу стоит на голове. Ее маленькое ловкое тело еще в школе освоило головокружительные пируэты акробатики. И поначалу, узнав о СПИДе, она буквально истязала себя физически, пытаясь победить невидимого врага — голодала, занималась йогой, медитировала, пила колдовские отвары.

Скрежет металла о металл — это значит, будут кормить. Тюремная кормежка — изощренный акт унижения. Грубая ладонь раздатчика держит осклизлый кусочек мяса и квадратик маргарина в бумажке. Мясо вызывает тошноту, а маргарин Вера берет. Сделает торт пo-тюремному, спасибо — ребята научили. Берется кружка, в нее кладется маргарин и взбивается с сахарным песком. Потом немножко кипятка, и, пока не остыл, срочно съедается с хлебом…

Тюремный день — это шаг к свободе. День на спид-блоке — это шаг к концу. Если бы мысли могли материализоваться, атмосферу в Вериной камере пришлось бы резать ножом. Каких только тяжких дум она ни передумала! И даже петлю мастерила. Но в стену стучали ребята и возвращали к жизни. Однажды они передали ей иголку с нитками, чтоб сшила шторы с оборкой из клетчатой простыни. Потом — картинки из журналов — глазу нужна эстетика. Просвещали и в плане культурном.

— Але, Веруня! Московская знаменитость Виктюк (слышала про такого режиссера?) поставил спектакль о любви голубых. Билеты стоят 100 долларов!

Молодой контролер откровенничал с другом: «И кто на нее позарится? Серая мышь, и только». И вот она сидит в кабинете врача, два часа откровенной беседы, и ни одной улыбки. Большие удлиненные глаза, прозрачная кожа, маленький бледный рот. Таких рисовал Модильяни. Пушистые волосы (моет стиральным порошком) разбросаны по плечам. Несмотря на болезнь, она женщина. Несмотря на унижения — человек. Весной ей стукнет 28.

— У тебя бывают минуты, когда хочется мстить всему миру?

— Нет. Я не пожелаю своей доли и врагу.

— А твои друзья из мужской камеры врачам угрожали…

— Это не всерьез, от отчаяния.

За что их так ненавидят? Почему боятся, как прокаженных? Ведь вирус их опасен лишь при интимной близости. А наше спасенье не в том, чтоб скорей затоптать упавших. У судьбы и у Бога такая активность не в чести. И никто не даст нам гарантии, что горькая эта чаша минует родных и близких.

Есть старая забытая мудрость: относись к другому так, как хотел бы, чтоб относились к тебе. Вспомним ее, пока не поздно. Вспомним, чтобы больше не забывать.

ТЮРЕМНО-ПОЛЕВОИ РОМАН

У этой истории давние, социалистические корни, когда в мужских колониях еще беспрепятственно работали женщины. Они работают там и сейчас, но лишь в конторах и на пропускных постах, заботливо огражденные от прямого контакта с зеками.

В этом есть, бесспорно, определенная мудрость, подсказанная участившейся практикой захвата заложниц на заре советской демократии. Но вернемся в благословенные времена социализма. Работала в одной макеевской колонии молодая замужняя женщина. И завязала она бурный роман с нахальным и нахрапистым рецидивистом. О романе подозревали все — от зеков до надзирателей, до поры до времени не знали только начальство да нечастный муж-рогоносец.

Но, как говорится, не долго музыка играла. Однажды страстная особа забыла закрыть дверь своего склада на щеколду, и в самый интересный момент туда ворвался зам. начальника по режиму. Голый зад рецидивиста уставился ему в лицо вместо смазливой мордашки зав. складом, а сама она, расположившись на мешках с мукой, просто онемела от ужаса. Заговорить проштрафившейся «Джульетте» пришлось на партийном собрании, где на вопрос, чем прельстил ее вор и убийца, с вызовом бросила: «Да он кошкой сапожки мне чистил». Увы, не каждый законопослушный гражданин дойдет до такого совершенства в процессе покорения дамского сердца. Впечатлительную даму, разумеется, уволили из органов, отголоски скандала дошли до супруга. Но не это обстоятельство стало причиной семейного разрыва. Наша героиня сама покинула дом, уехав из Макеевки вместе с героем своего романа. А через год сама попала на скамью подсудимых за то, что превысила средства самообороны и, защищаясь от домашнего тирана, нанесла ему пять смертельных ударов ножом. Срок несчастной дали небольшой, а из колонии ее встретили великодушный супруг и дети.