Остроумие мир. Энциклопедия

— Что за глупая шутка!

* * *

Епископ Камю узнал, что очень благочестивая девушка из хорошей семьи, воспитывавшаяся в монастыре и желавшая постричься там в монахини, была вынуждена выйти из монастыря, потому что по уставу от поступавших в монахини требовался большой денежный взнос. Главный же курьез этого происшествия состоял в том, что монастырь принадлежал к одному из тех орденов, в которых обязателен обет нищенства. Камю, после того как узнал о приключении помянутой девицы, взойдя на кафедру после богослужения, обратился к прихожанам со словами:

«Братия, представляю вашему милосердию молодую девицу (имя), которую сестры (такого-то) монастыря не находят достаточно богатой, чтобы принять от нее обет нищеты».

* * *

Известный портретист Латур писал однажды портрет какой-то дамы. Его модель отличалась неимоверно большим ртом и во время сеансов делала большие усилия, чтобы уменьшить его размеры. Художник, видя ее старания, в сущности совершенно бесплодные, а ему в работе немало мешавшие, сказал ей:

— Сударыня, вы, пожалуйста, не затрудняйте себя напрасно; вы только скажите мне, и если угодно, я могу вас изобразить хоть и совсем без рта.

* * *

Автор «Путешествий Гулливера» Джонатан Свифт любил ходить пешком. Однажды он поздно вечером пришел в какую-то гостиницу, и ему объявили, что все комнаты заняты и поместить его негде. Ему могли только предложить разделить ложе с каким-то фермером. Он принял это предложение, за неимением лучшего. Фермер еще не спал. Свифт улегся рядом и сейчас же вступил с ним в беседу. Фермер разболтался и начал рассказывать, как он хорошо сделал все свои дела на ярмарке, которая происходила в том местечке.

— Ну, а я, со своей стороны, не могу похвастаться, — начал Свифт, выслушав его. — С тех пор как начались заседания суда, я всего еще только шестерых вздернул.

— Как вздернули? — спросил несколько оторопевший фермер. — Да вы по какой части?

— Не советую вам близко ознакомляться с этой частью. Разве что сами станете мастером, как я. Может быть, тогда вам это ремесло и понравится; хотя подчас таки и трудненько приходится.

— Да кто же вы такой, наконец?

— Я палач. Еду теперь в Тай Берн, надо там вздернуть с десяток джентльменов большой дороги.

Фермер мгновенно спрыгнул с кровати и был таков, а Свифт преспокойно растянулся на просторном ложе.

* * *

Свифт был груб с прислугою, и своею, и чужою. Кто-то из его друзей прислал ему лосося в подарок. Лакей, принесший рыбу, уже не раз бывал у Свифта и знал, что от него не добьешься не только на чай, но даже и приветливого слова. Он подал ему рыбу со словами:

— Вот барин прислал вам лосося.

— Ты что же это, — прикрикнул на него Свифт, — разве так делается подношение?.. Сядь сюда на мое место, а я возьму рыбу и научу тебя, как следует это делать, а ты смотри и учись.

Лакей уселся в кресло, а Свифт, держа рыбу, с почтительным поклоном подошел к нему и сказал:

— Милостивый государь, мой барин приказал свидетельствовать вам свое почтение и просить вас соблаговолить принять от него этот маленький подарок.

— Хорошо, мой милый, — отвечал лакей, в свою очередь входя в роль барина. — Передай своему барину, что я его благодарю, и вот тебе полкроны!

Свифту пришлось в свою очередь воспользоваться уроком.

* * *

К знаменитому трагическому актеру Кину однажды явился какой-то молодой человек, одержимый жестокой и неодолимой страстью к актерству. Кин пригласил его что-нибудь продекламировать, и кандидат в артисты некоторое время выл и ломался перед ним, истощая его терпение.

— Да вы раньше играли где-нибудь? — спросил его Кин.

— Как же, я исполнял роль Авеля.

— Скажите лучше Каина, — поправил его Кин, — потому что своей игрой вы, без сомнения, убили Авеля.

* * *

Однажды у известного поэта Шапеля с одним из французских маршалов произошла забавная ссора. Шапель был в гостях у этого маршала. Они сидели за ужином, беседуя в высшей степени мирно. Мало-помалу обильная выпивка настроила их на грустный лад. Начали они беседовать о горестях и суете бренной земной жизни, о неверности и неизвестности жизни загробной. Договорились и до того, что трудно жить на свете, оставаясь истинным христианином в строгом смысле слова и что блаженны были великие мученики за веру Христову, которые, претерпев несколько ничтожных мгновений страдания, получили за то вечную награду на небесах. И вот Шапель, воспламененный возлияниями и предметом беседы, предложил маршалу: отправимся, дескать, в Турцию и будем там открыто проповедовать христианскую веру.

— Турки нас, конечно, схватят, — разглагольствовал он, — заточат в тюрьму. Потом отведут нас в какому-нибудь паше. Сначала я стану перед ним исповедовать веру без страха и трепета; потом вы сделаете то же; нас обоих посадят на кол, и вот мы оба и попадем рай!

— Позвольте, милостивый государь! — внезапно вспылил охмелевший маршал. — Каким же это манером может случиться, что вы первый, впереди меня, выступите перед мучителем? Какой-то жалкий поэтишка, рифмоплет, выскочит впереди меня, герцога, пэра и маршала Франции. Ах ты, червь ничтожный!

— Знать я не хочу пэров и маршалов! — орал в свою очередь пьяный Шапель.

Взбешенный маршал схватил бутылку и швырнул ее в поэта. Тот, в свою очередь, бросился на конкурента, осмелившегося загораживать ему дорогу в рай. Началась яростная потасовка. На неистовые крики борцов и на грохот и звон посуды и мебели вбежали слуги и с величайшим трудом разняли драчунов.

* * *

Известный французский писатель Жерар Нерваль однажды, завтракая в ресторане, увидел на своей тарелке таракана. Он подозвал официанта и внушительно сказал ему:

— Гарсон, на будущее прошу вас тараканов мне подавать отдельно!

* * *

Один герцог, желая выразить свое презрительное отношение к кому-нибудь, обычно говорил:

— Это предпоследний из людей!

— Почему же не последний? — спрашивали его.

— А чтоб никого не обескураживать! Может, найдется кто-нибудь и еще похуже!

* * *

Герцогу Мальборо однажды доктор прописал какое-то лекарство и настаивал, чтоб он его принял немедленно, а тот не хотел. Тогда вступилась в дело супруга герцога, женщина очень пылкого нрава, от которой бедный герцог немало потерпел на своем веку. Со свойственным ей жаром, отличавшим все ее действия, она кричала мужу:

— Пусть меня повесят, если это лекарство не принесет тебе пользы!

— Принимайте же, — шепнул ему доктор. — Вы слышали, что сказала миледи… значит, так или иначе, подействует лекарство или нет, вы все же будете в прямом выигрыше.

* * *

В канцелярии Д'Аргу, министра внутренних дел при Луи-Филиппе, был чиновник, отличавшийся удивительно красивым, а главное, быстрым и разборчивым почерком. Д'Аргу его заприметил и взял к себе в секретари, постоянно диктовал ему, когда бывал у себя в министерстве. И вот однажды, когда он приказал, чтоб к нему прислали этого борзописца, министру доложили, что тот теперь не ходит на службу, потому что у него умер отец. Министр, конечно, преклонился перед таким ударом судьбы; занятый делами, он вспомнил о своем любимом секретаре лишь недели через две после того.

— Он не ходит, у него умер отец! — докладывают ему.

— Ах, да, помню… отец! — пробормотал Д'Аргу, чем-то поглощенный в ту минуту.

Прошло еще недели две-три. Д'Аргу, наконец, заметил, что его писаря что-то уж очень давно не видно. Он вновь приказал его позвать.

— Он не ходит, у него умер отец.

— Позвольте! — вскричал министр. — Когда же этому будет конец? Он, значит, явится на службу, когда его отец воскреснет, а пока тот мертв, не будет ходить!

* * *

Герцог Оссоне однажды вздумал посетить каторжную тюрьму в Неаполе. Как только он вошел туда, к его ногам бросился один из арестантов и начал молить, чтоб он за него вступился, что он тут безвинно страдает уже много лет. Герцог спросил, за что он попал на каторгу.

— Сам не знаю, за что, — рыдал арестант. — Я всегда жил честно и благородно; меня оклеветал мой лютый враг, подговорил негодяев, и те сделали на меня ложный донос!