Остроумие мир. Энциклопедия

— Слушай, я тебе добровольно дам отступного, только не грабь моего сада. Сколько тебе надо?

Хочешь, я

— Ну, нет, это мне не расчет, — ответил откровенный хищник, — я ворую у вас куда больше!

* * *

Знаменитый композитор Буальдье был человек в высшей степени миролюбивый и скромный. Он как лицо, близко причастное к сцене, имел свободный вход в театр «Французской Комедии», но редко пользовался этой льготой. Однако случилось однажды, что он повел туда какую-то даму: для нее он взял в кассе билет, а сам пошел так; но его остановил контролер. Буальдье назвал себя, но контролер ядовито возразил:

— Это недурно придумано, милостивый государь! Буальдье действительно имеет у нас право свободного входа, но он почти каждый вечер и пользуется этим правом, да и сейчас сидит на своем обычном месте. Вон он!

Буальдье очень спокойно перенес весь позор, спокойно пошел в кассу, взял билет и уселся со своей дамой. Друзья, узнав об этой истории, дивились потом спокойствию Буальдье и упрекали в потворстве какому-то проходимцу, которого он был обязан изобличить.

— Да зачем же это? — спокойно оправдывался Буальдье. — С какой стати беспокоить человека? Вы поймите, я вздумал пойти в театр в кои веки, да и то не для себя, а для дамы; а тут человек каждый вечер ходит в театр. Очевидно, он любит театр, не может жить без него. Ну и пусть ходит!

* * *

Казимир Бонжур вздумал добиться академического кресла и, как водится, посещал академиков одного за другим, стараясь привлечь их избирательный голос. Приходит он к одному из них, звонит: девушка отворяет дверь и спрашивает его имя.

— Бонжур, — говорит он с ласковой улыбкой.

Девушка, конечно, принимает это слово за обычное французское приветствие — «добрый день», «здравствуйте» и вежливо отвечает:

— Бонжур, месье. Как прикажете доложить о вас?

— Я вам говорю — Бонжур.

— И я говорю вам бонжур! Но как вас зовут, как о вас сказать барину?

* * *

Известный укротитель зверей Фан-Амбург, заключая договор с дирекцией театра Порт-Сен-Мартен, особенно хвалился тем, что его звери приручены в совершенстве, так что публика может быть вполне спокойна, у него не может никогда произойти никакого несчастья, его звери безопасны.

— Э, господин Фан-Амбург, — сказал ему директор Арель, — вы на безопасность-то не очень налегайте. Оставьте публике хоть слабую надежду на то, что ваши питомцы вас могут растерзать, а иначе у публики может пропасть всякий интерес к зрелищу, и тогда мы с вами сядем на мель.

* * *

Однажды Александр Дюма-отец вдруг взялся за своего сына и начал его отчитывать за бесшабашную жизнь.

— Пора тебе остепениться, взять жену…

— Жену?.. Чью же? — перебил его сын.

* * *

Про актера Розамба, который одно время страшно бедствовал, рассказывали, что он не раз прибегал к уловкам, чтобы уложить своих ребятишек спать без ужина. Он возглашал:

— Дети, кто не хочет ужинать, тот получит су.

Ребята обычно соглашались, рассчитывая на другой день купить на свое су сластей, но утром раздавался новый возглас:

— Кто хочет завтракать, давай су.

* * *

Какой-то французский суд вынес приговор, возбудивший общее негодование своей явной несправедливостью; особенно возмущался им знаменитый парижский законовед Дамуаньон.

— Что делать, — урезонивал его кто-то из друзей, — нет коня, который бы не споткнулся ни разу.

— Да ведь тут не один конь, а целая конюшня! — вскричал негодующий юрист.

* * *

Известный врач Бувар однажды успокоил больного удивительно простым и остроумным способом. В числе его постоянных пациентов была престарелая графиня Эзбдиньяк, особа крайне мнительная. Бувар, чтобы занять ее воображение, предписал ей утром, перед шоколадом, выпивать стакан воды, а затем другой стакан немедленно после шоколада. И вдруг однажды графиня забыла выпить, да притом не второй, а первый стакан воды. Полная ужаса она немедленно послала за доктором и чуть не рыдая рассказала ему про свою оплошность.

— И хорошо сделали, что послали за мной, — сказал ей Бувар. — Вы действительно сделали большую неосторожность, но, по счастью, теперь еще не поздно и можно поправить дело. Видите, ведь задача в том, чтобы ваш шоколад пришелся между двух порций воды одна впереди, другая позади. Заднюю вы выпили, ну а переднюю мы поставим на место… просто-напросто в виде клизмы. Вот у нас шоколад и попадет меж двух вод!

* * *

Герцогиня Девонширская обладала прелестнейшими глазами, которые в особенности поражали своим жгучим блеском. Однажды во время путешествия она заметила, что какой-то матрос уставился на нее и долгое время смотрел неподвижно, с восхищением, которое он как простой человек не умел бы и скрыть, если бы и захотел. Когда кучер герцогини поднялся на козлы и приготовлялся тронуться в путь, матрос быстро подошел к коляске и просил герцогиню оказать ему милость.

— Какую же? — спросила она.

— Я хотел бы, миледи, чтобы вы были так добры, позволили мне закурить трубку от ваших глаз.

* * *

Герцогиня всю жизнь помнила этот наивный комплимент, и, когда ей другие говорили любезности, она говорила:

— Нет, лучше моего матроса никто не сумеет любезничать!

* * *

Одно время в начале прошедшего столетия среди английских врачей вошла в моду дегтярная вода, которой, как и каждому модному лекарству, приписывали совсем уж чудесную силу. В это же время случилось, что известный в то время доктор Хилль, ужасно обиженный тем, что его не хотели избрать в члены лондонского Королевского медицинского общества, решил отомстить этой почтенной корпорации. Дегтярная вода свирепствовала в своей славе, и Хилль на ней подцепил своих недругов. Он под вымышленным именем послал в названное общество сообщение о чудесном исцелении дегтярной водой. В сообщении рассказывалось, что один матрос сломал себе ногу, но что, по счастью, доктор, автор записки, случился на месте происшествия; он сейчас же сложил обломки ноги, плотно перевязал, скрепил неподвижно и всю рану оросил дегтярной водой. Матрос скоро поправился и стал пользоваться сломанной ногой, как прежде. В ученом собрании чтение этой записки вызвало ожесточенные споры; писали «за», писали «против»; случай с матросской ногой сделался главным предметом рассуждений в Королевском обществе. Выждав некоторое время, Хилль прислал вторую записку от имени того же врача, в которой было сказано:

«В нашем первом сообщении мы сделали одно существенное упущение, забыли упомянуть, что сломанная нога у того матроса была деревянная».

* * *

Английский богослов Самуэль Клерк однажды попросил у своего знакомого какую-то книгу. Тот отвечал, что никогда ни одной своей книги он не дает уносить из дому, а что если Клерку угодно, он может приходить к нему и читать нужную ему книгу сколько душе угодно. Спустя некоторое время ревнивый владетель книги возымел надобность в мехах для раздувания огня и послал к Клерку, прося одолжить ему ненадолго эту вещь.

— Скажи своему барину, — говорил Клерк посланному, — что я никогда не позволяю выносить меха из моей комнаты; а если ему надо, пускай приходит сюда и дует сколько душе угодно.

* * *

Маршал Вильеруа был командирован в Лион умиротворить вспыхнувшее там народное волнение. Все знали, что маршал большой любитель прекрасного пола, и интересовались, за которой из лионских красавиц он будет ухаживать. Одна парижская дама, очень этим вопросом заинтересовавшаяся, писала своей приятельнице в Лион, прося сообщить ей немедленно, «кому маршал бросит платок» — намек на известный гаремный обычай. Лионская дама, очень ядовитая и острая, увидев это письмо, заметила:

— Какой там платок… он уж давно не сморкается.

* * *

Известнейший английский ученый, историк Гиббон, обладал весьма непредставительной физиономией. Он был небольшой, плотненький человек, с мясистым лицом. Щеки у него были ужасно пухлые, сильно выдающиеся вперед, так что между ними образовалась глубокая ложбинка, и в этой ложбинке ютился ничтожного размера носик. Однажды он посетил Париж и, конечно, был там принят учеными с величайшим почетом. Один из них вздумал его представить госпоже Дюдеффан. Знаменитая красавица и умница в то время уже ослепла и, по обыкновению многих слепых, когда ей кого-нибудь представляли, проводила рукой по лицу человека. Благодаря тонкому осязанию, свойственному всем слепым, составляла себе путем ощупывания ясное понятие о чертах лица своего нового знакомца. Так она поступила и с представленным ей Гиббоном. Но, проведя перстами по его лицу, она вдруг отняла руку и обиженным тоном воскликнула: