Моя жизнь

вы пожелаете. Я в вашем распоряжении.

Это была моя первая встреча с Локаманьей. Она открыла мне секрет его

исключительной популярности.

Потом я пошел к Гокхале. Я нашел его в парке колледжа Фергасона. Он очень

любезно меня приветствовал, а его манера держаться совершенно покорила меня.

С ним я также встретился впервые, но казалось, будто мы старые друзья. Сэр

Фирузшах представлялся мне Гималаями, Локаманья - океаном, а Гокхале -

Гангом. В священной реке можно искупаться и освежиться. На Гималаи нельзя

взобраться, по океану нелегко плавать, но Ганг манит в свои объятия. Так

приятно плыть по нему в лодке. Гокхале устроил мне серьезный экзамен, как

учитель ученику, поступающему в школу. Он сказал, к кому мне следует

обратиться за помощью и как это сделать. Он попросил разрешения просмотреть

текст моей речи. Затем, показав мне колледж, заверил, что всегда будет рад

мне помочь, и попросил сообщить ему о результатах переговоров с д-ром

Бхандаркаром. Расставшись с ним, я ликовал от радости. Как политик Гокхале

на протяжении всей своей жизни занимал, да и теперь занимает в моем сердце

особое место.

Д-р Бхандаркар принял меня с отеческим радушием. Я пришел к нему в

полдень. Уже самый факт, что в такой час я занят деловыми свиданиями, очень

понравился этому неутомимому ученому, а мои настояния, чтобы на митинге

председательствовал беспартийный, встретили с его стороны полное одобрение, которое он выражал восклицаниями: - Так, так!

Выслушав меня, он сказал:

- Все подтвердят вам, что я стою в стороне от политики. Но я не могу

отказать вам в вашей просьбе. Вы делаете важное дело и проявляете достойную

восхищения энергию, так что я просто не в состоянии уклониться от участия в

вашем митинге. Вы правильно поступили, посоветовавшись с Тилаком и Гокхале.

Пожалуйста, передайте им, что я охотно возьму на себя председательствование

на собрании, которое организуется двумя партиями. Я не назначаю часа начала

собрания. Любое время, удобное для вас, будет удобно и для меня.

С этими словами он распрощался со мной, напутствовав всяческими

благословениями.

Без всякой шумихи эти ученые самоотверженные люди организовали в Пуне

митинг в небольшом скромном зале. Я уехал в приподнятом настроении, еще

глубже уверовав в свою миссию.

Затем я отправился в Мадрас. Там митинг прошел с небывалым подъемом.

Рассказ о Баласундараме произвел большое впечатление на собравшихся. Моя

речь была напечатана и показалась мне очень длинной. Но аудитория с

неослабевающим вниманием ловила каждое слово. После митинга публика

буквально расхватала "Зеленую брошюру". Я выпустил второе, исправленное

издание тиражом десять тысяч экземпляров. Их раскупали, как горячие пирожки, но я понял, что тираж все же был чересчур большой. Я увлекся и переоценил

спрос. Моя речь предназначалась только для людей, говорящих по-английски, а

в Мадрасе они не могли раскупить все десять тысяч экземпляров.

Большую поддержку оказал мне ныне покойный адвокат Г. Парамешваран Пиллаи, редактор "Мадрас стандард". Он тщательно изучил вопрос, часто приглашал меня

к себе в контору и помогал советами. Адвокат Г. Субрахманьям из "Хинду" и

д-р Субрахманьям также сочувственно отнеслись к моему делу. Адвокат Г.

Парамешваран Пиллаи предоставил в полное мое распоряжение страницы "Мадрас

стандард", и я не преминул воспользоваться этим. Насколько мне помнится, д-р

Субрахманьям председательствовал на митинге в "Пачаяппа холл".

Любовь, проявленная ко мне большинством друзей, с которыми я встречался, и

их энтузиазм в отношении моего дела были столь велики, что, хотя мы

вынуждены были говорить по-английски, я чувствовал себя совсем как дома. Да

разве существуют препятствия, которых не устранила бы любовь!

XXIX. "ВОЗВРАЩАЙТЕСЬ СКОРЕЕ"

Из Мадраса я направился в Калькутту, где столкнулся с рядом затруднений. Я

никого не знал в этом городе и поэтому поселился в Большой восточной

гостинице. Здесь я познакомился с представителем "Дейли телеграф" м-ром

Эллерторпом. Он пригласил меня в Бенгальский клуб, где остановился. Однако

Эллерторп не учел, что индийцев не пускают в гостиную клуба. Узнав об этом, он повел меня в свою комнату. Он выразил сожаление по поводу предрассудков, господствующих среди местных англичан, и извинился передо мной, что не смог

повести меня в гостиную.

Я посетил, конечно, Сурендранатха Банерджи, "идола Бенгалии". Я застал его

в кругу друзей. Он сказал:

- Боюсь, наша публика не заинтересуется вашей деятельностью. Вы знаете, что у нас и здесь немало трудностей. Но попытайтесь сделать все возможное.

Вам следует заручиться поддержкой махараджей. Повидайтесь с представителями

Британской Ассоциации Индии. Побывайте также у раджи сэра Пьяримохана

Мукерджи и махараджи Тагора. Оба они настроены либерально и принимают

активное участие в общественных делах.

Я посетил этих господ, но безрезультатно. Оба приняли меня холодно и

сказали, что в Калькутте нелегко созвать митинг, и если что-нибудь можно

сделать, то практически это всецело зависит от Сурендранатха Банерджи.

Я понял, как трудно мне будет достигнуть цели. Я зашел в редакцию "Амрита

базар патрика". Господин, встретивший меня там, принял меня за бродягу. Но

"Бангабаси" превзошла всех. Редактор заставил ждать меня целый час. У него

было много посетителей, но, даже освободившись, он не обращал на меня

никакого внимания. Когда же после долгого ожидания я попытался изложить цель

своего визита, он сказал;

- Разве вы не видите, что у нас и так дела по горло? Таких посетителей, как вы, тысячи. Идите-ка лучше отсюда. У меня нет ни малейшего желания с

вами разговаривать.

Сначала я почувствовал себя обиженным, но потом понял положение редактора.

Я знал, какой популярностью пользовалась "Бангабаси". Я видел, как без конца

шли посетители. И всех их редактор знал. Газета не испытывала недостатка в

темах, а о Южной Африке едва ли тогда кто слышал.

Какой бы серьезной ни казалась обида потерпевшему, он был всего лишь одним

из многих, приходивших в редакцию со своими бедами. Разве мог редактор

удовлетворить всех? Более того, обиженная сторона воображала, что редактор

представляет силу в стране. И только сам редактор знал, что его сила едва ли

будет силой за порогом его учреждения. Но я не был обескуражен и продолжал

заходить к редакторам других газет. Я побывал также в редакциях

англо-индийской прессы. "Стейтсмен" и "Инглишмен" поняли важность вопроса. Я

дал им обширные интервью, которые они напечатали полностью.

Для м-ра Сондерса, редактора газеты "Инглишмен", я стал совсем своим. Он

предоставил в мое распоряжение редакционное помещение и газету. Он даже

разрешил мне внести по моему усмотрению поправки в корректуру написанной им

передовой статьи о положении в Южной Африке. Мы, можно сказать без

преувеличения, подружились. Он обещал оказывать мне всяческое содействие, что в точности выполнил, и поддерживал со мной переписку, пока серьезно не

заболел.

Мне не раз в моей жизни удавалось завязывать такие дружеские отношения

совершенно неожиданно. Сондерсу понравилось во мне отсутствие склонности к

преувеличению и приверженность истине. Прежде чем сочувственно отнестись к

моему делу, он подверг меня строжайшему допросу и убедился, что я стараюсь

совершенно беспристрастно обрисовать не только положение индийцев в Южной

Африке, но даже позицию белых.

Опыт научил меня, что можно добиться справедливости, если только