Обуздание нашего обезьяньего ума

Подготовиться к этой поездке было настоящим подвигом, поскольку у меня была всего неделя на то, чтобы уладить все дела, так как я только что вернулась из Европы, где я читала лекции и проводила семинары. Но, как это обычно происходит, когда мы следуем исходящим изнутри указаниям, расслабившись и позволяя Высшему "Я" направлять процесс, все шло как по маслу. Мы прибыли в ашрамкак раз вовремя, успев к церемонии открытия больницы.

На сей раз мы договорились пробыть в ашраметолько десять дней, и поэтому, как только празднества завершились, я решила каждый день носить с собой на даршаныобъемистую рукопись, чтобы не оказаться застигнутой без нее, когда бы Баба ни захотел принять ее. Чего я не знала, так это того, что Баба проверит меня до предела во время этого посещения. Я написала книгу об обезьяньем уме, но окажусь ли я способной практиковать то, что я проповедую, прямо под носом у Бабы посреди огромных толп других преданных, и смогу ли я при этом удерживать мой собственный обезьяний ум под контролем?

Дни сменяли друг друга, но Баба даже ни разу не посмотрел в мою сторону, в то время как другие, включая моего собственного мужа, получили интервью; некоторым женщинам досталось сари, многие наши друзья получили паднамаскар(прикосновение к его стопам) и различные другие знаки внимания. Я была вынуждена исследовать мои реакции более строго, чем когда-либо прежде, и с предельной честностью. Каковы были мои чувства прямо сейчас? Баба сказал мне во время нашего последнего посещения, что я писала еще одну книгу, даже несмотря на то, что тогда у меня не было никакого намерения сделать это. Теперь, написав ее и принеся к нему для его благословения, как он и предписывал, что я должна чувствовать, когда он полностью игнорирует меня? Вначале я задалась вопросом, не испытываю ли я чувства зависти или ревности по отношению к кому-нибудь из тех, на кого он изливал свою милость. Но на этот вопрос я могла честно ответить "Нет", поскольку я очень хорошо знала, что я всегда хочу только то, что предназначено для меня, и это не может быть чем-то таким, что нужно кому-то еще. Я была уверена, что я не ворчала и не завидовала по поводу того, что Баба решил дать им, фактически я была искренне счастлива за них, так как мне были знакомы те потрясающие ощущения, связанные с получением чего-либо от Бабы.

И тогда мне внезапно стало ясно то, что беспокоило меня — я не знала, что я сделала неправильно, или где я потерпела неудачу. Возможно, книга не была такой, какой ее хотел видеть Баба, но тогда я вспомнила то время, когда я принесла ему предыдущую рукопись. Когда он принимал ее, я спросила его, такая ли она, какой он хотел бы, чтобы она была. Он пристально посмотрел на меня своими пронизывающими глазами и, указывая на меня пальцем, сказал: "Неправильно. Соответствует ли она тому, какой бы тыхотела ее видеть?" глядя глубоко внутрь на мое настоящее "Я". Другими словами, он предупреждал меня, чтобы я не полагалась на его внешнюю физическую форму, рассчитывая получить от нее те ответы, которые я искала, а советовалась с моим внутренним "Я".

Итак, если проблема была не в этом, то тогда в чем же еще? Мой обезьяний ум упорно отказывался успокоиться, и поэтому поток вопросов был непрерывным. После серьезного и самокритического анализа своих действий, совершенно внезапно и без всякого предупреждения мое сознание вдруг оказалось перемещенным в воспоминания моего детства. Я сразу же узнала те ощущения, которые я испытывала, которые были настолько же знакомыми, насколько и иллюзорными. Они были теми самыми, от которых я страдала в детстве все время. Всякий раз, когда моя мать наказывала меня, она никогда не говорила мне, что именно я сделала, чтобы заслужить это наказание, или что я сделала неправильно, что не сумела выполнить безупречно, или что я упустила. Мало того, что она воздерживалась от сообщения мне причины наказания, но если я даже иногда спрашивала ее, она обвиняла меня в дерзости; смертельный грех, по ее мнению! Хотя я ни в коей мере даже не догадывалась о значении этого слова, меня дополнительно наказывали за излишнее неблагоразумие. Так что я научилась никогда не задавать лишних вопросов, и это привело к тому, что множество вопросов продолжали неугомонно метаться в моей голове. В результате мое детство было похожим на путешествие по тонкому льду, во время которого я никогда не чувствовала себя в безопасности, в любое мгновение ожидая быть наказанной снова и снова за совершение неизвестной ошибки.

Это было настоящим шоком — обнаружить, что эта маленькая девочка все еще живет во мне, и что она до сих пор реагирует так же, как и много лет назад. Я больше не хотела иметь ничего общего с ней. Она была полнейшей занудой (фраза, которую моя мать часто использовала в отношении меня, когда я была ребенком). Где была та уверенность в Себе, про насущную необходимость развития которой говорит Баба, утверждая, что он здесь для того, чтобы учить нас знанию нашей истинной сущности? Эта сущность явно не была проявлением того, как себя вела эта неуверенная и смущенная маленькая девочка. Я также была потрясена тем, что после столь длительной работы, направленной на выявление своих скрытых сторон, я оставалась в неведении об этой главной. Как ей удавалось так долго избегать моего внимания? И тогда я поняла, без тени сомнения, что это было идеальное время, и что Баба, прекрасно выбирающий время, давал мне возможность поднять ее на свет из подсознания, в то время как я была вблизи его чудесной любящей и поддерживающей энергии. Но теперь, когда это произошло, как необходимо поступить с ней?

Отвечая на этот вопрос, я совершенно спонтанно обхватила ее (образно говоря) и вручила Бабе с искренней мольбой помочь мне отделиться от нее и от ее продолжающегося влияния на мою жизнь, особенно на мои взаимоотношения с ним, так как Баба символизирует ту любящую мать, которой у меня и у многих других никогда не было. Ибо, в дополнение к представлению в человеческой форме Божественного "Я", которым мы все являемся на самом деле, Баба также символизирует в высшей степени любящий облик матери и отца для каждого из нас. Но если мы проектируем на него образ, соответствующий нашим ранним представлениям об одном из наших родителей, то он зеркально отразит наши представления, чтобы показать нам, что мы реагируем на него точно так же, как мы обычно реагировали на своих мать или отца. Это было замечательным облегчением — освободиться от этого навязчивого аспекта из моего детства. Какой прекрасный подарок дал мне Баба! Он также даст подобные подарки всем тем, у кого похожая ситуация, если они попросят об этом.

Однако испытание еще ни в коем случае не закончилось. Поток моих вопросов не ослабевал. Смогу ли я остаться невозмутимой, если Баба не позовет нас на беседу? В таком случае мне придется возвратиться домой, так и не получив его благословения на издание книги. И как я буду чувствовать себя, будучи вынужденной издать ее без его одобрения? Тогда я вспомнила, что Сидней сказал мне, что когда он, будучи позван на недавнее интервью, спросил, должен ли он позвать и меня, Баба ответил: "Не сейчас. Я увижусь с ней позже". Так что я должна доверять тому, что он сдержит свое обещание.

Дни летели один за другим, и наше пребывание приближалось к концу. В наш последний день, зная, что мы планировали уехать после утреннего даршана, который был моим последним шансом вручить книгу Бабе, госпожа Хеджмади, главная севадалка, настояла на том, чтобы меня посадили на очень видном месте, где Баба не мог не заметить меня. Отвергая мои возражения, она заверила меня в том, что это общепринятая практика, позволяющая преданным показать Бабе, что они уезжают. Так что я сидела там, где она посадила меня, положив рукопись рядом с собой таким образом, чтобы ее никто не видел за моей фигурой. Как только появился Баба, он направился прямо к тому месту, где я сидела, и, с приятной улыбкой, как будто он видел меня впервые, сказал "Да, госпожа Кристал, и где же книга?" Когда я протянула ему рукопись, он улыбнулся снова и сказал: "Очень, очень счастлив". Затем, быстро повернувшись, он продолжил свой путь вдоль длинных рядов преданных, ожидающих его даршана. В конце даршанаон позвал большую группу на интервью, что было своеобразным сигналом к уходу для большинства пришедших на даршанлюдей.