Сад.Притча

Представь себе глупца, который босиком снует туда-сюда по нашему Саду с охапкой выделанных шкур кожи и стелет огромные куски кожи повсеместно - на каждый терновый куст или кактус, на каждую каменистую или пыльную тропу. А теперь посмотри вниз на свои ноги, обутые в простые кожаные ботинки, которые прямо по колючкам вывели тебя из зарослей и привели под эту прекрасную пальму. Бороться против каждого раздражающего нас объекта, против каждого недруга в этом мире - это все равно что пытаться покрыть кожей всю земную поверхность; так что лучше уж носить обувь, лучше уж овладеть искусством побеждать свой собственный гнев, лучше научиться невозмутимости и самообладанию.

Он усадил меня на ложе из сухих пальмовых листьев, и какое-то время мы наслаждались ароматами ночного воздуха. Потом у меня снова появился вопрос.

- Но я часто замечал, - сказал я, - что лучше себя чувствуешь, когда открыто выражаешь свой гнев, избавляешься от него, что ли, - даже облегчение вроде наступает.

Он расхохотался своим глубоким смехом прямо мне в лицо.

- Что ж, иногда действительно не лишено смысла искренне и адекватно проинформировать того, кто причиняет боль тебе или другим, что он не прав, - если только здоровья хватит, если только ты уверен, что это поможет достойно погасить конфликт. Но сама идея, что любые мысли или выражение гнева могут быть полезными… - Тут он опять хохотнул. - Чтобы в это поверить, надо либо совсем ничего не знать о кармических отпечатках вообще, либо так и не суметь осознать, насколько разрушительным может быть гнев в частности.

- Я хочу, чтобы ты запомнил это, - уже серьезно сказал Шантидева.

- Я хочу, чтобы ты запомнил, как несколько минут назад готов был сбежать отсюда по ручью. Я хочу, чтобы ночами, которые ты в дальнейшем проведешь в Саду с другими святыми подвижниками, ты поразмышлял над тем, как, разозлившись на старика Шантидеву за несколько колючек в своей пятке и мокрое пятно на штанине, ты чуть было не отказался от того, что, несомненно, является высшей наградой человеческой жизни. Нет, нет и нет, ты не можешь позволить себе гнев даже на мгновение, ибо за это мгновение он может уничтожить все, чего ты уже достиг, и все, чего тебе еще предстоит достичь.

Он уселся на связки мягких листьев, а я рухнул рядом с ним, невольно вздохнув, хорошо понимая как истинность его слов, так и ничтожность своих духовных усилий. Он обнял меня за плечи и улыбнулся, а потом посмотрел куда-то вдаль через весь Сад:

- Наберись терпения, останови гнев, прекрати злиться даже на то, что кажется тебе твоим слишком медленным продвижением по Пути.

Сохраняй хладнокровие, поддерживай непрерывность самообладания, не только встречаясь с внешними препятствиями и проблемами, но и с самим собой, - будь к себе добр, подбадривай и укрепляй себя: это намного полезнее для достижения той цели, к которой ты стремишься.

Мудрый страдает во время своих духовных исканий, а если ты будешь искать только приятного отдыха, то никогда не станешь мудрым. Не будь слишком привязанным к маленьким удовольствиям, но взыскуй высших радостей. Научись не только совладать с болью, но и видеть в ней средство, видеть в ней сам Путь - так ты сможешь сохранить честность, сможешь сохранить скромность, это позволит тебе сочувствовать тем, кому повезло меньше, чем тебе. Поддавшись беспомощному разочарованию или гневу, можно только разрушать; научившись жить с болью и использовать ее, обретаешь опыт, который сослужит тебе добрую службу на всем Пути к тому светлому дню, когда ты навсегда выйдешь за пределы всей и всяческой боли. Истинный Воин учится быть непоколебимым.

Мы еще немного посидели молча, и тут на меня навалились и усталость от недолгого, впрочем, путешествия в Сад, и странные впечатления этой длинной ночи, и более всего - переутомление от освоения новых знаний и усилий по изучению столь нелицеприятного порой содержимого моего ума, - меня сморило, и я ненадолго уснул.

Мне приснился сон, будто я снова маленький, а на дворе весна, и все празднуют ее приход - событие, о котором я давно позабыл. Утро, светит солнце, я сижу за деревянной партой в нашей школе и смотрю в окошко на своих одноклассников, разнаряженных по-весеннему ярко.

Они играют в догонялки и пляшут под звучащую отовсюду музыку и радостно смеются. Я в классе один, мне очень хочется присоединиться к веселью, но мне почему-то не встать и не выйти на улицу.

Вдруг в класс входит монах с темными глазами и мягкой доброй улыбкой, берет меня за руку и ведет в огромную сводчатую залу с большими высокими окнами, через которые льется солнечный свет, и великолепным гладким деревянным полом, натертым до блеска. Он слегка подталкивает меня к центру залы, где больше всего воздуха и света, и говорит: «Танцуй, танцуй все, что захочешь, придумай уже свой танец». И я вбегаю в сияющий солнечный свет, в самый центр огромного пустого собора и начинаю свой детский танец, начинаю кружиться, просто кружиться, раскинув в стороны руки, и смеюсь, смеюсь, смеюсь, запрокинув голову назад…

Шантидева легко коснулся моей руки; он уже был на ногах, наклонившись надо мной, его огромное сильное тело на фоне лунного света в монашеской одежде выглядело даже величественно.

- Нам пора, - кротко сказал он.

- Я это… как бы… подустал слегка, - отвечал я сквозь сон. - Вы идите, а я еще посижу.

- Нельзя, - ответил он мягко, - нельзя - нет времени.

- Да ведь еще вся ночь впереди.

- Кто знает? Кто знает?

- Ну еще две минутки.

- Ни к чему это.

- Мне надо.

- Нет, тебе не надо.

- Ну правда, еще самую малость.

- Вставай, мы отправляемся.

- Куда? Зачем?

- Твоя мать!

Я мгновенно проснулся.

- Моя мать?

- Да, твоя мать.

- Она что, здесь?

- Я этого не говорил.

- Тогда о чем вы? - спросил я, вскакивая на ноги против своей воли.

- Она ждет, ты ей нужен, она хочет, чтобы ты пришел. Ты пойдешь или будешь отдыхать?

- Пойду, конечно же пойду. - Я почувствовал новый прилив сил, усталости как не бывало, а надежда придала мне легкость и наполнила радостью.

- Так и знал, что ты пойдешь, - сказал монах и пошел вперед быстрыми широкими шагами; я без труда поспевал за ним. - Ты благословлен силой добродетели; ты чувствуешь радость, когда уверен, что делаешь добро, ты испытываешь великое воодушевление при мысли о том, что надо встать и помочь твоей матери.

Я и вправду чувствовал какую-то неведомую мне ранее свежесть и бодрость; не прошло и нескольких минут, как мы оказались у дорогой моему сердцу скамьи у подножия чинары - у парты в школе, в ее школе.

Здесь Шантидева развернулся так резко, что полы его монашеской одежды описали огромную дугу, и схватил меня за руки.

- Это будет здесь, и будет очень скоро, - весело заявил он.

Я с надеждой взглянул в его лицо и снова улыбнулся против воли, просто увидев сияние его улыбки.

- Что? Что будет-то?

- Вот на этой священной земле, - ответил Шантидева, указывая на маленькую зеленую лужайку, где мы так часто с ней возлежали, - которая скоро станет еще священнее, ты получишь наставления о двух последних из шести совершенств, ты узнаешь их в совершенстве от того, кто превосходит меня величием.

Я задумался на мгновение, шевеля губами, ведь, несмотря на эту длинную ночь в Саду, он научил меня только трем из шести совершенств.

Шесть минус три равно три. Значит, осталось три совершенства, а не два.

Он показал мне даяние, добродетельную жизнь и управление гневом - только три.

- А как насчет четвертого совершенства? Кто научит меня четвертому? - закричал я в страхе, что так и не узнаю его.

- Четвертое совершенство есть радость: радость пребывания в добродетели; радость от добрых дел; благое чувство от того, что ты добр; то воодушевление, что поднимает тебя, усталого и разбитого, к новым благим свершениям. Это такая добродетель, сладость которой никогда не забудешь, попробовав хоть раз. Просто вспоминай свою мать, потому что она ждет и в каждый миг, который она проводит без тебя, в каждый миг ее пребывания в страдании и растерянности, где бы она ни находилась, - в тот самый миг ты уже должен быть на ногах, должен изо всех сил стремиться к высшим достижениям духа, чтобы иметь возможность добраться до нее и принести ей эти высшие дары.