Моя жизнь

теперь Конгресс и его члены ступили на их землю, хотя и не от имени

Конгресса, но зато с гораздо более реальными задачами.

Посоветовавшись со своими товарищами, я решил ничего не предпринимать от

имени Конгресса. Нам нужна была работа, а не название, существо дела, а не

видимость. Само же слово "Конгресс" было bete noire (*) для правительства и

поддерживавших его плантаторов. Для них Конгресс был синонимом адвокатских

пререканий, юридических уловок для нарушения закона, синонимом взрывов бомб

и преступлений анархистов, лицемерия и хитрости. Нам нужно было рассеять эти

ложные представления. Поэтому мы решили не упоминать вообще о Конгрессе и не

знакомить крестьян с организацией под названием "Конгресс". Вполне

достаточно, думали мы, если они осознают смысл существования Конгресса, они

последуют его духу, а не букве.

(* Пугало, жупел, нечто ненавистное (франц.). *)

Поэтому ни открыто, ни тайно мы не посылали эмиссаров от имени Конгресса, которые подготовили бы почву для нас. Один Раджкумар Шукла не мог снестись с

тысячами крестьян. Никакой политической работы среди них не велось. Они

понятия не имели, что происходило вне Чампарана, и все же приняли меня, как

старого друга. Не будет преувеличением сказать, что при этой встрече с

крестьянами я встретился лицом к лицу с богом, ахимсой и истиной.

Рассматривая мое звание "махатма" в этом смысле, я вижу в нем только мою

любовь к людям. А это в свою очередь не что иное, как выражение моей

непоколебимой веры в ахимсу.

Этот день в Чампаране - незабываемое событие в моей жизни. Он стал

памятным и для крестьян и для меня.

По закону суду подлежал я, но на деле под судом оказалось правительство. В

сети, уготованные для меня, комиссару округа удалось поймать только

правительство.

XV. ДЕЛО ПРЕКРАЩЕНО

Суд начался. Государственный защитник, судья и остальные члены суда сидели

как на иголках. Они были в замешательстве и не знали, что делать.

Государственный защитник упрашивал судью отложить дело. Но я вмешался и

попросил судью дела не откладывать, так как я признаю себя виновным в

неподчинении приказу покинуть Чампаран. Я зачитал свое короткое заявление:

"С разрешения суда хочу сделать это краткое заявление, чтобы объяснить, почему я решился на такой серьезный шаг, как явное неподчинение предписанию, караемое по статье 144 уголовного кодекса. По моему скромному мнению, вопрос

заключается в расхождении моих взглядов со взглядами местной администрации.

Я приехал сюда с намерением служить человечеству и нации. Я поступил так в

ответ на настоятельную просьбу приехать и помочь крестьянам, которые

жалуются, что хозяева плантаций индиго плохо обращаются с ними. Я не мог

оказать никакой реальной помощи, не изучив данного вопроса. Поэтому я и

приехал, полагая, что смогу рассчитывать в этом деле на содействие властей и

плантаторов. Других мотивов у меня не было, и не думаю, чтобы мой приезд мог

в какой-то степени нарушить общественный порядок и повести к убийствам. У

меня есть в этом отношении значительный опыт. Но власти рассудили иначе. Я

вполне понимаю их затруднительное положение и признаю, что они могли

действовать только на основании полученной ими информации. Моим первым

порывом как уважающего законы гражданина было повиноваться сделанному мне

предписанию. Но я не мог этого сделать, не совершив насилия над своим

чувством долга по отношению к тем, ради кого я сюда приехал. Я чувствую, что

могу служить им, только оставаясь среди них. Поэтому добровольно уехать я не

могу. Попав в столь затруднительное положение, я решил возложить всю

ответственность за свой отъезд на правительство. Я вполне сознаю, что

человек, занимающий в общественной жизни Индии положение, подобное моему, должен во всем служить примером остальным. Мое твердое убеждение заключается

в том, что в той сложной обстановке, в которой мы сейчас живем, единственно

правильным и честным поступком для уважающего себя человека - это

действовать так, как я решил, т. е. беспрекословно подчиниться наказанию за

неповиновение властям.

Я решился сделать это заявление не в надежде смягчить наказание, а чтобы

показать, что я пренебрег предписанием не из-за отсутствия уважения к

законной власти, а во имя подчинения высшему закону нашего бытия - голосу

совести".

Никаких оснований для того, чтобы откладывать слушание дела, больше не

было, но так как судья и государственный защитник были застигнуты врасплох, дело все-таки отложили. Тем временем я подробно телеграфировал обо всем

вице-королю, своим друзьям в Патну, а также пандиту Мадану Мохану Малавия и

другим.

Прежде чем я снова мог явиться в суд, чтобы заслушать вынесенный мне

приговор, судья опубликовал предписание губернатора провинции прекратить

возбужденное против меня дело. Одновременно коллектор сообщил мне, что я

могу продолжать свое обследование и рассчитывать в своей деятельности на

всяческую поддержку со стороны властей. Такого быстрого и благополучного

исхода никто из нас не ожидал.

Я зашел к коллектору м-ру Хейкоку, видимо, честному и справедливому

человеку. Он заявил, что я могу получить все необходимые документы и

приходить к нему в любое время.

Таким образом, Индия получила первый наглядный урок гражданского

неповиновения. Это событие обсуждалось и устно и в прессе, и мое

обследование приобрело неожиданную популярность.

Для обследования было крайне важно, чтобы власти оставались нейтральными.

Вместе с тем оно не нуждалось в поддержке репортеров и газетных передовиц. В

самом деле, положение в Чампаране было настолько щекотливым и сложным, что

слишком резкая критика или сильно приукрашенные отчеты могли только

повредить делу, за которое я взялся. Поэтому я написал письма редакторам

главных газет с просьбой не посылать репортеров, обещая давать необходимую

информацию для печати и держать их в курсе дела.

Я знал, что плантаторам не нравится отношение правительства к моему

пребыванию в Чампаране. Понимал я также, что даже правительственным

чиновникам, хотя они об этом и не говорили вслух, вряд ли могло понравиться

решение правительства. Поэтому неточные или заведомо искаженные отчеты, по-видимому, еще больше озлобили бы и тех, и других, - и их гнев вместо

того, чтобы обрушиться на меня, обрушился бы на запуганных и забитых

крестьян, что в значительной степени затруднило бы мои поиски истины в

данном вопросе.

Несмотря на принятые меры предосторожности, плантаторы развернули против

меня бешеную кампанию. В печати стали появляться клеветнические сообщения о

моих товарищах по работе и обо мне. Но моя крайняя осторожность и верность

истине даже в мелочах обратили острие их меча против них самих.

Плантаторы не оставили камня на камне, набросившись на Браджкишорбабу. Но

чем больше они клеветали, тем больше росло уважение к нему со стороны

населения.

Наше положение было настолько щекотливым, что я не счел возможным

приглашать лидеров из других провинций. Пандит Малавияджи заверил меня, что

стоит мне лишь написать слово, и он тут же приедет. Но я не стал его

беспокоить. Таким образом, мне удалось воспрепятствовать тому, чтобы борьба

приняла политический характер. Время от времени я посылал отчеты всем

лидерам и главным газетам не для публикации, а только для осведомления. Я

понял, что даже в тех случаях, когда цель борьбы - политическая, но само

дело - не политическое, придавать такому делу политическую окраску означало

только повредить ему. И наоборот, если вести дело в его неполитических