Беседы с патриархом Афинагором

Он

Можно было бы сказать, что папа, когда он говорит ex cathedra, выражает мысль всей Церкви, которая вся целиком ведома Духом Святым, и что, следовательно, определения, которые он произносит, не подлежат никакой демократической проверке именно потому, что они сосредоточивают в себе «ощущение Церкви», выношенное всем народом Божиим, чьим выразителем призван стать папа, но лишь в той мере, в какой он пребывает в полном общении, в полном сотрудничестве с коллегией епископов и со всеми верующими…

Ах, мы должны глубже задуматься над судьбой Петра в Евангелии. Петр, писал святой Григорий Палама, это образец нового человека, т. е. прощеного грешника. Христос дает ему обетования, касающиеся таймы Церкви, которую не одолеют врата адовы. Но 11етр не допускает что Мессия, Которого он исповедовал, станет Мессией распятым. И Господь обращается к нему со всей суровостью: «Отойди от меня, Сатана! ты Мне соблазн; потому что ты думаешь не о том, что Божие, но что человеческое» (Мф 16.23). И когда Христос обещает Петру прийти на помощь его пере, чтобы он сам утвердил в ней братьев своих, Петр отрекается от Него. И вот поет петух. Петр раскаивается и плачет горько. И Воскресший прощает его: «Любишь ли ты Меня?» и возвращает ему первое место среди апостолов, каким показывает его книга Деяний Апостольских. Но Христос еще раз предупреждает его, Он не обещает ему ничего другого, кроме мученичества — «другой тебя препояшет»… Иоанн же, ученик возлюбленный, знающий тайны сердца своего Учителя, кому Распятый доверил Свою Мать, Иоанн — тот, «кто пребудет»… Если есть в Церкви епископ, который служит «подобием» Петра, то как далеки мы от власти и славы: он остается здесь лишь для того, чтобы напомнить, что Церковь живет прощением Божиим и силой Крестной… Если Петр забывает, что главное его свидетельство — свидетельство прощеного грешника, тогда приходят пророки, как это было в XVI веке на Западе, чтобы «противостать ему, потому что он подвергался нареканию» (Гал 2.11), по образу Павла в Антиохии.

Иоанн же остается тем, «кто пребудет».

* * *

«Петр же, обратившись, видит идущего за ним ученика, которого любил Иисус и который на вечери, приклонившись к груди его, сказал: «Господи, кто предаст Тебя?» Его увидев, Петр говорит Иисусу: Господи! а он что? Иисус говорит ему: если Я хочу, чтобы он пребыл, пока приду, что тебе до того? ты иди за Мною» (Ин 21.20–22).

Я

Равновесие между апостолами и пророками, которое после стольких тяжких препираний установилось в нашей Церкви — между апостольским преемством и «мужами апостольскими», между таинством и свободой — это равновесие, мне думается, удалось сохранить потому, что сама Церковь причастна тринитарному общению и мы в конечном счете едва ли не обязаны этим нашему богословию св. Троицы. Я говорю об изначальном равновесии между Сыном и Духом, «двумя десницами Божиими», как любил говорить святой Ириней,… о том равновесии, которое молитвенно открывает наша богословская мысль. Ибо Отец — это единственный исток, единственное начало Божества… В средневековом латинском богословии, напротив, личностное существование Духа вытекает как будто из существования личности Сына. Не здесь ли таится причина, в силу которой различные проявления Святого Духа в Церкви — личная свобода, пророчество, всеобщее священство — были подчинены сакраментальному присутствию Христа и тем, кто служит его поручителями, т. е. иерархии? В латинской проблематике Средневековья (ужесточившейся в понятийных схемах, которые стали более гибкими в настоящее время) Дух по–прежнему исходит от Сына (пресловутое filioque) потому и пророчество должно исходить из сакраментализма и подчиняться иерархии, имеющей монопольное право на него. Предельно, в духе интегристской интерпретации догмата 1870 года, существует лишь один пророк — папа, ибо он — викарий Христа…

Он

Здесь нужно остерегаться блестящих, но поспешных и слишком систематических конструкций… Прежде всего не забывайте, что не только формула filioque, по и богословие связанное с ним, было уже со всей ясностью изложено блаженным Августином, и что аналогичный подход можно найти у Каппадокийских и Александрийских Отцов. Церковь оставалась единой шесть или семь веков, несмотря на существование этого августиновского богословия, которое понемногу распространялось на Западе…

Я

Несомненно. Но достойно сожаления, что оно не получило того равновесия на Западе, какое было достигнуто на Востоке, начиная от Феодорита Кирского и до Григория Паламы. Святость и божественный дух, говорил последний, в смысле энергетического разлития божественной сущности, святой и духоносной уже по определению (как и все остальное, в том числе и дух тварный, относящийся к материальному миру!), святость и божественный Дух нисходят к нам от Отца через Сына в Духе Святом или, если угодно, от Отца и Сына… Но Дух Святой, это Анонимное Лицо, Которое уходит в тень, чтобы наделить нас жизнью, пребывает в отношении к Сыну в односторонней зависимости; зависимость остается взаимной. Если Сын нисходит, чтобы мы могли во Имя Его, в Теле Его воспри–ять Духа, то Дух извечно покоится на Сыне. Он «покрывает» первоначальные воды, чтобы сделать их податливыми для творящего Слова, Он нисходит на Марию, чтобы позволить Слову воплотиться в Ней, Он есть мессианское помазание Иисуса и сила Его воскресения, Он нисходит на Церковь как на новую тварь, дабы отныне Слово духовно рождалось в сердцах, дабы Богочеловек стал Богочеловечеством и Боговселенной. Что такое мир и история для христианина, как не совершающееся под победным знаком Креста гигантское Воплощение, слитое с гигантской Пятидесятницей?

Я не маньяк filioque. Но я думаю, что Православие придавало большее значение Духу — дающему жизнью мудрость, красоту — Который становится областью существования христианина, ибо «рожденное от Духа есть дух» (Ин 3.6). Евхаристия основана на эпиклезисе, так что, причащаясь Тела и Крови Христовой, мы вступаем в область обновленной Пятидесятницы. В духовной жизни, в особенности начиная с XIV столетия, главное внимание уделялось прежде всего преображению целостного человека Духом Святым. Наконец в экклезиологии, как о том напомнили восточные патриархи в своем послании 1848 года, сохранение истины доверено всему народу, как народу «духоносцев».

Что касается Запада, я не говорю что средневековые формулы ложны, я говорю что они односторонни. Отсюда все ереси Духа Святого, начиная от Средних Веков, затем Реформации, потому что Реформация остается пленницей аналогичной проблематики, ее постоянный уклон влево, во всякого рода харизматические секты, вплоть до сегодняшнего подъема пятидесятничества. Отсюда происходит и немецкий идеализм с его поиском абсолютного Духа, поиском, приведшим к тоталитарному потопу. Отсюда и современное требование — столь неистово антиримское — свободы и творчества, требование, которое бурлит ныне в недрах самой католической Церкви, где все еще не удалось найти ему противовеса…

Он

Может быть, вы и правы. Но в таком случае под каким страшным судом стоим мы, православные. Ибо коль скоро все в нашей Церкви — таинства, учение, духовный уклад, структуры — все создано для принятия Духа, мы делаем все это объектом спекуляции и полемики, оружием, чтобы унизить наших братьев! Нельзя говорить о Духе каким угодно образом. Вода жизни сама обновляется в руке, которая погружается в сосуд и приближается к губам брата. Она убегает из руки сомкнутой, зажатой.

Послушайте: не можем ли мы сказать, что Дух, Который дается нам Христом, исходит от Отца «через Сына» dia Uiou, per Filium, ибо Дух, Который есть любовь, может ли оставаться чужим, внешним Сыну?

Я

Да, мы можем сказать так, если не придавать per Filium (через Сына) смысла причины, как это делали латиняне на Флорентийском Соборе. Да, мы можем сказать вместе со святым папой Дионисием, что Дух исходит в Сыне и восходит вместе с Ним к Отцу. Разве на великой вечерне св. Пятидесятницы мы не поем что Дух «исходит от Отца и покоится в Сыне»?