Сын Человеческий

Между тем, с достаточной уверенностью можно утверждать, что верные женщины-галилеянки стояли в некотором отдалении от креста и наблюдали за казнью. Среди них были: Мария Магдалина; Мария Клеопова; Иоанна, жена Хузы; Саломия; и др. (Мф.27:55–56; Мк.15:40–41; Лк.23:49,55; 24:10; Ин.19:25).

Евангелисты сообщают, что рядом с Иисусом были распяты еще двое разбойников (Мф.27:38; Мк.15:27; Лк.23:32; Ин.19:18). В самом этом факте нет ничего невозможного, однако мы можем усомниться в историчности данного сообщения. Во-первых, следует с недоверием относиться ко всем эпизодам, в которых фигурируют «священные» числа, то есть как бы предопределенные Богом, — 3, 7, 12, 40, 70 (двенадцать апостолов — исключение): трое распятых на Голгофе, Страстная седмица, сорок дней искушения Иисуса в пустыне (Мф.4:2; Мк.1:13; Лк.4:2), семьдесят учеников Основателя (Лк.10:1). Во-вторых, распятые «злодеи» могли быть приурочены к словам Второисаии: «Предал душу Свою на смерть, и к злодеям причтен был» (Ис.53:12).

Небо потемнело (Мф.27:45; Мк.15:33; Лк.23:44; ЕП.15), и это, вероятно, было следствием хамсина. Однако евангелисты увидели в этом исполнение пророчества Амоса (Ам.8:9). Терциус даже решил, что наступило солнечное затмение: τοῦ ἡλίου ἐκλιπόντος (Лк.23:45), но с научной точки зрения это совершенно невозможно, ибо, говоря простым языком, в пасхальное полнолуние Земля находится между Солнцем и Луной, а при затмениях, наоборот, Луна располагается между Землей и Солнцем. Вот как раз по этому поводу Ориген пишет: «Желая усилить чудо, как бы не сделаться нам предметом насмешки для мудрых века сего и не породить в разумных людях скорее неверие, нежели веру».

«В девятом часу возопил Иисус громким голосом: “Элои, Элои! ламмá савахфани?” чтó значит: “Боже Мой, Боже Мой! для чего Ты Меня оставил (ἐγκατέλιπές με)?”» (Мк.15:34). В кодексе Безы другой вариант: “{…} для чего Ты предал Меня поруганию (ὠνείδισάς με)?”; а в переводе с одной из Италийских версий (itc): “{…} для чего Ты Меня проклял (maledixisti)?”. Неизвестно, как данный вариант попал в эти тексты, однако я не исключаю, что в нем заложено некоторое историческое зерно, ибо в некоторых семитских диалектах слова Бог и проклятие — омографы.

С другой стороны, в канонической фразе Ελωι ελωι λεμα σαβαχθανι (Мк.15:34) чувствуется историческое зерно. Во-первых, слова λεμα и σαβαχθανι восходят к арамейским словам לְמָה и שְׁבַקְתָּנִי, а не к еврейским לָמָה и עֲזַבְתָּנִי (Т’hиллим.22:2 = Пс.21:2). Во-вторых, форма ελωι (= אֱהִי) не является ни чисто еврейской (אֵלִי), ни чисто арамейской (אֱלָהִי): галилеяне, вероятно, произносили слово Бог как אֱהָא или אֱלוֹהַ (Иов.4:9). И в-третьих, слово σαβαχθανι дает искаженную форму арамейского слова שְׁבַקְתָּנִי (точная транскрипция — σεβακθανι), что, по всей вероятности, указывает на галилейское произношение (Мф.26:73; Мк.14:70).

По всей вероятности, вариант этого логия, отраженный в Евангелии от Марка (Мк.15:34), является более древним, нежели вариант Примуса (Мф.27:46). Кажется, что первый евангелист предлагает смешанный текст: обращение здесь на еврейском языке (ηλι = אֵלִי), тогда как вопросительная часть — на арамейском. Однако можно предположить, что слово אֵלִי в равной степени относится как к еврейскому, так и к арамейскому языкам, как это видно при чтении таргума в издании, подготовленном Феликсом Пратенсисом и напечатанном в 1517 году у Даниеля Бомберга в Венеции (первая раввинская Библия): אלי אלי מטול מה שבקתני (Таргум Т’hиллим.22:2 = Пс.21:2). Следовательно, оба варианта — и у Примуса (Мф.27:46, אֵלִי), и у Секундуса (Мк.15:34, אֱלהִי) — по-видимому, отвечают нормам арамейского языка, однако вариант первого Евангелия, соответствующий как общепринятой традиции (таргумы, как правило, отражали устную традицию), так и фонетической близости имени Илии (אֵלִיָּה) (ср. Мф.27:47), вероятно, является вторичным по сравнению с самобытным вариантом Евангелия от Марка. Показательно, что в Синайском кодексе не только у Секундуса, но и у Примуса значится именно ελωι (см. лист 17b), а не ηλι; в Ватиканском кодексе у Секундуса значится ελωι, а у Примуса — ελωει. [659] Во всяком случае, причины исправления ελωι в ηλι логически объяснимы и понятны (приведение в соответствие с устной традицией и с фонетикой имении Илии), тогда как представить доводы в пользу исправления ηλι в ελωι весьма проблематично.

Терциусу показались эти слова проявлением малодушия, и он взял другую фразу из того же Т’hиллима (Пс.30:6): «Отче! в руки Твои предаю дух Мой!» (Лк.23:46). Эта же фраза приводится в Достопамятностях апостольских (Just.Dial.105).

Терциус также сообщает о некотором разговоре между осужденными (Лк.23:39–43; ср. Мф.27:44), но этот эпизод весьма сомнителен, ибо вскоре после распятия в результате нарушения кровообращения и удушья осужденный лишался внятной речи. Потому и многие фразы, которые евангелисты приписывают распятому Иисусу, следует поставить под сомнение с точки зрения их подлинности.

Отметим также сомнительность утверждения Секундуса, что «первосвященники» насмехались над распятым Иисусом (Мк.15:31), ибо коhэны в это время должны были выполнять свои обязанности в Храме. [660]

Особая жестокость распятия заключалась в том, что в этом ужасном положении можно было прожить до трех суток (Petronius. Satyrica.111). Кровотечение из пробитых рук и ног вскоре останавливалось и не было смертельным. Истинной причиной смерти было противоестественное положение тела, нарушающее кровообращение и причиняющее головные и сердечные боли, а затем окоченение членов: судороги сначала схватывали предплечья распятого, потом бицепсы, трицепсы и позвоночник, затем начиналась тетания, а сама смерть обычно наступала в результате асфиксии. Однако, повторимся, сильные телосложением люди умирали на кресте от жажды и голода. Так, Евсевий, рассказывая о гонениях на христиан, говорит, что многих из них «распинали — или как обычно распинают преступников, или более жестоким образом, пригвождая головой вниз и оставляя в живых, пока они не погибали от голода на самом кресте» (Eus.HE.VIII.8).

Палящая жажда, одна из мук распятия, как и всякое страдание, связанное с большой потерей крови, томила Иисуса, и Он попросил пить: «Жажду (διψῶ)» (Ин.19:28; ср. Orig.CC.II.37). Некоторые теологи безосновательно пытаются уверить, что это была не мольба о питии, а некоторая жажда о возвышенной идее, однако это была обыкновенная просьба утолить жажду.

Рядом находился сосуд с обычным напитком римских воинов, который по-латински назывался posca — разбавленный водою винный уксус. Воины должны были носить с собою поску во всех походах (Scriptores historiae Augustae: Aelius Spartianus. De vita Hadriani.10; Vulcacius Gallicanus. Avidius Cassius.5), к числу которых относилось исполнение казней. Один из воинов намочил губку, которая, вероятно, закупоривала сосуд с поской, надел ее на трость и поднес к губам Иисуса (Мф.27:48; Мк.15:36; Лк.23:36; Ин.19:29).

Иисус жил на кресте около трех часов (Мф.27:45; Лк.23:44), [661] нежность телосложения предохранила Его от медленной агонии. Причиной смерти Основателя могла быть асфиксия, хотя рассказ евангелистов о том, что перед самой смертью Иисус громко закричал (Мф.27:50; Мк.15:37; Лк.23:46) и что голова Его поникла на грудь (Ин.19:30), скорее говорит о том, что смерть была результатом кровоизлияния в мозг или разрыва сосуда в области сердца.

Умер Человек, великий Человек. Нет, не Бог. Смерть всемогущего Бога, который из-за каких-то мазохистских потребностей решил помучиться и умереть, не должна трогать человеческой души. Смерть Человека, который имел такую же, как у нас, нервную систему и который страдал нашими человеческими страданиями, заслуживает самого достойного сострадания.

52. Μνημειον Ιησου

Сразу же после смерти Иисуса начинаются чудеса: «И вот, завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу» (Мф.27:51; Мк.15:38; Лк.23:45). Однако совершенно невозможно поверить в то, чтобы самая священная реликвия иудеев — פָּרכֶת {па-рó-кэт} — разорвалась и об этом не упомянула ни одна еврейская рукопись. Поэтому в Евангелии Евреев разумно исправлено, «что не завеса храма разорвалась, но архитрав огромного размера обрушился» (Hier.Matth.27:51). В конце концов, архитравов много, а завеса одна.