Сочинения в двух томах

Всех наук семена внутри человека скрываются, тут пх источник утаен, а кто видит его? Сей есть один родник неисчерпаемый всему благу и блаженству нашему, он сам есть оное блаженство, беспричинное начало, безначальная причина, в которой и от которой все, а она сама от самой себя и всегда с собою есть и будет. Посему п вечна, всегда и по всему одна п одинаковая, разумевшаяся н содержащая. Спя высочайшая причина всеобщим именем именуется бог, свойственного имени ей нет.

Сие блаженство премудрые люди уже в древнейших веках нашли п наслаждались оным, а нам заветом своим неоцененное то сокровище оставили в наследие. Завет тот — суть книги их и ворота к счастию. «Премудрость и мысль блага во вратах премудрых». «У ворот сильных приедет, в воротах же города дерзая говорит…» «Мудрые жены создали дома». О сих‑то книгах пишется: «Страшно место спе: не есть се дом божпй п спи врата небесные».

«Ешь мед, сын, ибо благ есть, да насладится гортань твоя, и уразумеешь премудрость душою твоею». «Еслп бо обретешь оную, будет добра кончина твоя, и упование тебя не оставит». «Сия книга повелений божппх и закон сущпй вовек». «Все держащиеся ее в жпзнь войдут, оставившие же ее умрут». В сих премудростпю созданных домах блаженный Лот ппрует и упивается с дочерьми своими, в сих упился и Ной; там ппрует п братия с Иосифом. «Пили же и упплпся с ним».

Не то они вино пили, что пьют у прпточника беззакон- ники: «Тип питаются пищею нечестия, впном же зако- нопреступным упиваются. Но вино, веселящее сердце». Видите, в каких книгах искать должно веселья, а чье дело учить о нем.

Сие вино пьет небесный учитель в царствии отца своего с теми, о ком сказует: «Оглядев окрест себя, сидящие говорят: — Се мать моя и братья мои…»

Сие вино есть от стола высокого: «Упьются от тука дома твоего». От сего стола вкушает и Павел: «Имеем алтарь…» Познание сладчайшей истины божней подобной вину веселящему, с теми то же делается, что с неким древним мудрецом: сей любитель истины и ревностный мудрости искатель от молодых ногтей многие лета, между прочим, желал знать, какой разум и тайна закрывается в образе треугольника [352], который и ныне пишется в христианских храмах, а изнутри его или око смотрдт или солнечные лучи льются. Наконец, сокровенная сила вдруг, как молния, озарила душу его; вскочил Пифагор, начал руками плескать п кричать: «Сыскал! Сыскал! Сыскал!» Скажите мне, кто б не почел пьяным, взирая на него? Скакал и Давид, играя на органы. Несут и ведут за ним кивот [353] с сокрушенным внутри заветом господа сил в замок его Сион, а Давид перед ним пляшет. «Конечно, он спился или от меланхолии с ума сошел», — говорит, смотря в окошко, Мелхола, дочь Саулова. А Давид, на ее руганпе несмотря, что желал, совершил: поднес господу жертву всесожжения п жертву мира, праздник радости и веселья. Наконец, и последовавших ему израильтян сделал счастливыми, открыв им господа сил, а «у Мелхолы, дочери Саула, не будет детища до дня смерти ее» (2–ая Царств, гл.6).

Не очень сладкого рассуждения был бы Давид, п сам я чуть лп бы от смеха удержался, видя Давидово пляса- нпе о том, что втащпл в крепость свою сундучпще с каменными таблицами.

Сие многие п ныне делают, всякий день целуют Еван- гелпе и почти спят на сем камне с Иаковом; но верую и разумею, что тайная воскресения спла, под каменнымп скрпжалямп сокровенная, как Мойсеево пз горящей купины, так п Давидово сердце озарпла и напечатлелася внутри его.

Там и Авраам увидел день господен п возрадовался, сие сам Давид доказывает сими словами: «Отразился (запечатлелся) на нас свет лпца твоего…» Иное дело — видеть камень с буквами и бумагу с чернпламп внешним оком, а другое — взирать тем взором: «Возведите очи ваши», и слышать теми ушами: «Имеющий уши слышать, да слышит», и могти сказать с Павлом: «Написано не черни- лом, по духом бога живого на скрижалях сердца плотских».

Краски на картине всяк видит, но чтоб рисунок н живость усмотреть, требуется другое око, а неимеющип оное слеп в живописи. Скрип музыкального орудия каждое ухо слышит, но, чтоб чувствовать вкус утаенного в скрппеннп согласия, должно иметь тайное понятия ухо, а лишенный оного для того лишен движущей сердце радости, что нем в музыке. В самую пламенеющую усердием душу не скоро входит сияние славы божией: «Когда придет время, явишься». Блаженное спе время на многих местах назначено. У Исаип: «Тогда отворятся очи слепых и уши глухих услышат, тогда вскочит хромой, как олень, и ясен будет язык гнуснпвых».

«Собранные господом обратятся и придут в Сион с радостью, а радость вечная над головою пх. Тогда волкп и агнцы должны пастись вкупе. Светися, светпся, Иерусалим!..»

Сей‑то свет снисшедший сделал схожими на пьяных апостолов: «Иные же ругающиеся говорили, как вином исполнены суть».

Кричит Петр и защищает их; но можно ль уверить застарелое в душах поверье, а иногда и злобное? Пьяны от радости, что уразумели то, чего, все оставив, искали… Увидели с Давидом знаменья и образов событие, чудеса на небеси и на земли прозрели, стали собирать манну.

Манна — значит чудо, то есть что то такое? «И се на лице пустыни манна, как коруанс [354], бело, как лед, на земле узревшие то сыновья Израиля сказали друг другу: «Манна!»», сиречь что есть спе? «Не ведал бо, что было». Говорит Мойсей к ним: «Сей хлеб, его ж завещал господь». Несказанно радостны, что прозрелп новое, начали прорицать новое новыми языками.

Сие‑то есть быть пророком, пли философом, прозреть сверх пустынп, сверх стихийной вражды нечто новое, не- стареющееся, чудное и вечное, и сне возвещать.

«Всяк, кто прпзовет имя господне, спасется». Спасением душе есть основательная радость п твердая надежда. Дышат таковым же пьянством п сип Павловы слова: «Кто нас разлучит от любви божией?» Но во всех сих препобеждаем за возлюбшего нас. Видите, сколько сильно в сем муже укоренилась радость, что все горести его ири- услаждает, нпчто ему не страшно, весел и в темнице. Сей есть истинный мир.

Как здравие селение свое имеет не вне, но внутри тела, так мир и счастие в самой среднейшей точке души нашей обитает и есть здравие ее, а наше блаженство.

Здравие тела не иное что есть, как мир телесный, а мир сердечный есть живность и здравие души, а как здоровье рождается после очищения из тела вредной п лишней мокроты, матерп всех болезней, так и сердце, очищаемое от подлых мирских мнений, беспокоящих душу, начинает прозпрать сокровенное впутрп себя сокровище счастия своего, чувствуя, будто после болезни, желание нищи своей, подобное нашему ореху, зерно жизни своей в пустом молочке зачинающему. Сих‑то начинающих себя познавать призывает премудрость божпя в дом свой на угощение через служителей: «Придите, ешьте мой хлеб и пейте вино…»

В спю гостиницу и пациент Иерихонский привозится самарянином, зовет и всех сердце свое потерявших: «Приступите ко мне, погубившие сердца, сущие далече от правды»; «припдпте ко мне, все труждающиеся…» О сем враче внушает нам сын Спрахов: «Почитай врача.., ибо господь создал его». А кто ж есть тот врач, если не сей: «Исцеляя всяк недуг п всякую язву в людях». Но что исцелял? «Исцеляя сокрушенных сердцем…» Если кто сердцем болен, если мыслями недужен, тогда точно сам человек страдает. Не тело, но душа есть человек, пе корка, но зерно есть орех. Если целое зерно, сохранится и корка в зерне. Кто прозрит сие и поверит? «Очисти прежде внутренность стакана и блюда, да будет и внешнее их чисто». Исцели прежде сердечное сокрушение, не бойся убивающих тело. Иное телесное здоровье — другое дело веселье и живость сердца.

Сад, оплота лишенный, есть несчастливая душа, счастие свое па песке стихийном основавшая и уверившая себя, что можно добро свое сыскать вне бога. Начало премудрости — страх божий, он первое усматривает счастие свое впутрп себя. Сие блаженное утро внутри сердца светить начинает, ведущее за собою вёдро пресвет- лого и вечного мпра, п если бы оно было тлению подвержено, то могло ли родить вечный мир? Может ли душа незыблемое иметь упование на то, что третьего дня сокрушится? Не вся ли таковая песочная надежда есть мать душевного сокрушения? II как может твердо устоять сердце, видя все стихийное, до последней крошкп разоряемое, а прозреть за слепотою не может то, на чем благонадежно можно опереться? Сня благонадежная надежда зовется у Павла якорем, по сему впдно, что все светское добро не есть добро; оно сокрушается даже до самого здравия телесного п успокопть сердца не может.