Змей книги бытия

Уже с давних пор преемник св. Петра и наследник Гуго Капета подготавливали этот мастерский удар [430]; они ждали лишь благоприятного момента, чтобы действовать сообща…

И этот момент, наконец, настал. Несколько официальных доносов, написанных, в том числе, двумя Тамплиерами-отступниками, позволили ударить неожиданно и поймать всех рыцарей в одну и ту же сеть. Сети были расставлены в ночь с 12 на 13 ноября 1307 года, когда все наместники и должностные лица при короле получили в запечатанном конверте роковой приказ.

Ранним утром Тамплиеры были арестованы по всей Франции, а на их имущество наложен секвестр. В Париже сто сорок рыцарей были брошены в тюрьму; с ними обращались с непривычной суровостью. Еще никогда допросы не велись с таким «пристрастием». П. о. Эмбер, инквизитор веры, руководит ими с помощью комиссаров, назначенных королем. Во главе их стоит Гильом де Ногаре, холерик, фанатизм которого граничит с манией.

В провинции инквизитор передоверяет полномочия церковным комиссарам, и начинаются допросы.

Из всех дел, возбужденных против этих несчастных, до нас дошло лишь восемь подлинных донесений: из Кана (где тринадцать Тамплиеров были брошены в тюрьму); Понде-л’Арша (десятьТамплиеров); Каора (семь Тамплиеров); Каркассона (шесть Тамплиеров); Бокера (сорок пять Тамплиеров); Труа (пять Тамплиеров); Байё (пять Тамплиеров) и, наконец, Бигора (одиннадцать Тамплиеров).

В Кане обвиняемым пообещали полное помилование; тем не менее, непокорные рыцари подверглись пыткам.

Пока расследуется это дело, Филипп Красивый призывает других властелинов Европы подражать ему в его суровости.

Германия не спешит откликаться на его призыв; но Сицилия, Италия, Кастилия, Англия и Арагон следуют примеру Франции [431]. Фландрия проявляет меньшую суровость. На Кипре могущество Ордена делает задачу преследователей трудной и щекотливой: Амаврий, регент королевства при молодом Гуго IV, вынужден отложить репрессии ввиду угрожающей позиции рыцарей, укрепившихся в Нимове.

Процесс повсюду затягивается, признания сменяются отпирательством: секретари суда несколько раз изменяли показания — отсюда долгие, нескончаемые разбирательства.

Тем временем, под давлением короля Франции, напоминающего ему о его обязательствах, папа издает одну за другой буллы с целью ускорить развитие событий; он провозглашает целых шесть булл подряд (1308). Новые процедуры, порученные епископам, тоже не приносят никаких результатов. Созываются провинциальные соборы…

Но мы не можем перечислять все эти подробности.

Короче говоря, папа Климент V выпускает в 1310 году последнюю буллу, призывающую к окончательному суду над Тамплиерами. Небольшое число отрицало свою вину; другие сознались; некоторые, как я уже говорил, отказались от своих показаний. Соборы в Сансе и в Реймсе разделили обвиняемых на четыре категории: одни (1-й, 2-й и 3-й классы), раскаявшиеся и возвращенные в лоно Церкви, отделались церковным покаянием или пожизненным заключением; других, объявленных вероотступниками (4-й класс), передали светским властям, и начались казни.

10 мая 1311 года, напротив аббатства Сент-Антуан, сжигают заживо первого осужденного: в надежде запугать тех, кто отказался от своих первых показаний, и заставить их возвратиться к ним. Но рыцари непреклонны.

Восемь дней спустя пятьдесят четыре из них поднимаются на костры, сооруженные на том же самом месте. Эта казнь, без надобности затянутая, для того чтобы смерть была более медленной и мучительной, демонстрирует стойкость и высшую отвагу этих мучеников, призывающих небо в свидетели того, что они погибают безвинно. Через несколько дней в два захода сжигают еще пятнадцать Тамплиеров, отказавшихся признать себя виновными.

В Провансе и в Пьемонте совершается несколько подобных казней.

Тем временем великий магистр Жак де Молэ по-прежнему томился в тюрьме со своими великими приорами; он поднимается на плаху лишь 18 марта 1313 года [432] вместе с Принцем-Дофином, который последовал за ним в торжественном отказе от своих первых показаний. Оба они были сожжены на очень медленном огне, на острове, расположенном между королевскими садами и августинским монастырем, на том самом месте, где сегодня высится конная статуя Генриха IV, на насыпной площадке Нового моста. На следующий день рыцарь Омон и семеро Тамплиеров, переодетых каменщиками, благоговейно собирают золу костра. Так зарождается Орден Вольных Каменщиков…

В сентябре 1311 года Венский собор, на котором заседало более трехсот прелатов, упразднил Орден Храма: громадное имущество общины, перейдя к иерусалимским рыцарям св. Иоанна, недавно обосновавшимся на Родосе, должно было принести лишь косвенную пользу [433] неправедному наследнику Гуго Капета. Более удачливым испанским монархам удалось присвоить себе всё имущество, которым Тамплиеры владели в их государствах.

Несмотря на некоторую сдержанность, с какой мы квалифицировали преступления, вменяемые в вину рыцарям, мы не можем уклониться от последнего вопроса, непосредственно касающегося темы этой книги: были ли Тамплиеры колдунами?

Необходимо хорошо понимать значение слов… Надеемся, читатель простит нас, если мы откроем скобки?

Правило благоразумия состоит в том, чтобы никогда не доверять слишком четко очерченным категориям и исключительным ярлыкам…

Один современный оккультист сжато выразил в двойной и превосходной формуле различительное определение иерофантов Света и Тьмы: «Маг распоряжается силой, которая ему известна; колдун же пытается злоупотребить тем, чего он не знает… Дьявол (если позволительно в научной книге употреблять это обесцененное и вульгарное слово) отдается магу, а колдун отдается Дьяволу» [434].

Вот что называется «списано с натуры». «Янус» оккультизма отлично обрисован здесь в антитезе своей двойственной природы: из этих двух лиц одно улыбается, неся на себе отпечаток спокойной и безмятежной власти, а другое морщится, обезображенное двойными стигматами окончательного бессилия и желания. В каждом из них всё выделяется по контрасту: то, чем он является; то, что он знает; то, что он хочет; то, что он может; и то, на что он осмеливается.

Но какими бы здравыми ни хотелось нам считать такого рода абсолютные формулы, они обладают одним коренным изъяном: лучшие из них, выражая всеобщее, которое служит правилом, не только пренебрегают, но и отвергают частное, которое составляет исключение.

Это подводный камень, на который наталкиваются все, кто стремится к обобщению и привержен к лаконичным сентенциям: плавая в их водах, Элифас Леви не сумел обогнуть «риф», о который все они, в конце концов, разбиваются.

Можно возразить Элифасу, что тот, кто отдался Дьяволу, может вновь овладеть собой — хотя бы на минуту. А Дьявол, будучи рабом смертного, может также на мгновение вернуть свои права и на этот раз подчинить себе своего ежедневного владыку. Такое бывает.

Не в обиду будь сказано непогрешимым расклейщикам нестираемых ярлыков (неуступчивые распределители окончательных эпитетов, наверное, будут громко возмущаться): нет ничего абсолютно гнусного или совершенного в этом относительном подлунном мире. Мудрец, подобно любому другому человеку, может согрешить по ошибке или по злобе [435], и если он заслужил имя Мудреца, то это означает, что зло у него — исключение. То же самое относится и к злодею: благородное чувство может порой расцвести в сердце самого закоренелого преступника, и если у нас есть основания называть этого человека дурным, то лишь потому, что добрые мысли для него — исключение.