Беседы с патриархом Афинагором

Быть восточным патриархом и называться Афинагором. Библейская это реминисценция или нет, само слово патриарх указывает на достойное отцовство, на изначальное отцовство, именно то, которое сегодняшний человек игнорирует или ненавидит. Восток и Константинополь вызывают в глубинных грезах западной души все, что превосходит рациональное и утилитарное человечество: от плотской посюсторонности до мистической потусторонности. Наконец, Афинагор — имя которого напоминает богиню мудрости Афину, приводит к первообразу «старого мудреца» восточного типа. Таким образом осуществилось в понятии многих зрителей как бы отождествление старого патриарха с таинственным и целостным образом Божиим, путь к которому казался потерянным.

Вглядимся внимательнее — как умеет смотреть подсознательное — в эту «сизигию», составленную папой и патриархом. Прежде всего их двое, соединенных имеете, и это может означать (если говорить языком символов), что в «центре мира» находится лобзание мира, т. е. любовь. В «центре мира», в глубине вещей лежит не процесс технического завоевания земли, как этого хочет Маркс, не слепое либидо, ищущее лишь своего удовлетворения, как говорит Фрейд, не стяжание власти на фоне небытия, как учит Ницше, не безжалостная победа смерти, как знают все и в то же время не хотят знать. Нет, в «центре мира» лежит любовь и вечность.

Посмотрим теперь на каждого из этих людей. Лицо папы тонко высечено, выбрито, отчеканено. Он соткан из воли, ясности разума. Это лицо дневное, отвергшее ночь, поборовшее ее: следы ее присутствия можно заметить лишь в плотности рта — лицо, которое свидетельствует о глубине исключительной ясностью глаз. Этот человек сознательно отдается служению Богу. Но за этим сознанием и служением стоит чувство долга, которое не дается без боя.

Лицо патриарха отличается не то чтобы неопределенностью, но в нем как будто нет четких границ, о чем говорит белизна его бороды и длинные, скромно заплетенные волосы. Через это лицо говорит не противопоставление и не ликование, оно светится изнутри. День и ночь гармонизированы в нем. Светлой бороде (которая когда–то была очень черной) соответствуют большие ночные глаза, несущие в себе каком то невидимый свет. Можно предположить, что этому человеку нечего желать (или скорее в нем нет желания воли, столь присущего Западу) — ему достаточно лишь быть. Сознание и подсознательное в нем сообщаются друг с другом, возникает объединяющий «образ»; этого человека посещают сны, которые снятся детям, животным, растениям, ибо он причастен той безмерной и незримо текущей жизни, которая выражает себя в молитвенном созерцании, питающем его.

Папа отточен, хрупок, невысок. Его движения живы, стремительны. Он часто подымает руки для благословения или хвалы.

Патриарх высок, на нем черный подрясник с широкими свободными рукавами, но сам он совершение прям. В нем есть неподвижность дерева.

Папа символизирует разум и волю Запада.

Патриарх символизирует онтологическую мудрости Востока. ¦Первый мыслит и опять–таки мыслит противопоаЯ тавлениями.

Второй ощущает и тем самым мыслит целостно. '¦

Первый — это я — настороженное, структурированное, воспитанное на добротной гуманистической культуре; это я, обращенное к Богу в патетическом напряжении, подстегивающем его сознание и волю.

Второй — это себя долго колеблющееся и нередко двойственное, которое, сосредоточившись, дает свету Божию проникнуть в глубины жизни и космоса. Не тянущийся к Богу, но мирно насыщенный Его присутствием.

Папа знает, что он — первый. Патриарх без слов приемлет, по крайней мере в традиционном смысле, это притязание. Но он выше, старше, его обнимающие руки подобны темным крыльям, он выражает то, что нежит в глубине.

Один не может обойтись без другого.

Снятие aнaфем

«Будущее — в руках Божиих», — сказал патриарх п еле своего возвращения из Иерусалима.

Вслед за тем Стамбул посетил мелкитский патриарх Максим IV. Афинагор уже встречался с ним во время паломничества в Иерусалим. И тот, несмотря на свой преклонный возраст — тогда ему было восемьдесят шесть лет — решил нанести ответный визит.

Греческая мелкитская Церковь возникла в эпоху, когда Рим стремился присоединить к себе куски христианского Востока. В начале XVIII века часть духовенства и мирян Антиохийского патриархата приняли унию и с согласия Рима образовала новый патриархат.

С той поры отношения между «православными» м «униатами» оставались откровенно плохими. Так было до тех пор, пока Максим IV не положил конец латинизации умов под «восточными формами», став инициатором бескорыстного сотрудничества с Православием. При нем мелкитская Церковь в лоне католицизма сделалась носительницей духовного и церковного предания Востока.

31 мая 1964 года Максим прибывает в древнюю Антиохию — Антакию — которая с 1939 года находится на турецкой территории и подчинена Вселенскому патриархату. Большинство проживающих здесь христиан — арабы, местная община которых возглавляется мирянином–врачом, одним из тех наделенных пророческим даром людей, которых нетрудно встретить на Ближнем Востоке. Евангельская простота и горячность отличают его. Во времена Отцов, Антиохия сыграла решающую роль в истории христианской мысли, сделав упор — в противовес александрийскому символизму — на конкретной человечности Иисуса. Город был, разрушен при монгольском нашествии в XIII веке, и патриарх в конце концов обосновался в Дамаске. Возрождение города началось несколько лет тому назад: теперь это был уже не мертвый поселок, но молодой и процветающий город.

Вечером 31 мая Максим и сопровождающие его лица под звон колоколов были приняты православным духовенством и мирянами в церкви святых Петра и 11авла. Они участвовали в богослужении, причем служащий священник помянул «отца нашего патриарха Максима». В конце вечерни все верующие приложились к руке патриарха и просили его благословения. И все провожали его до самой резиденции.

2 июня Максима IV принимает на Фанаре Вселенский патриарх. «Иоанн XXIII открыл окно для диалога, Павел VI открыл обе створки двери», — говорит Афинагор. «Дверь открыта и никто более не сможет се закрыть», — отвечает Максим.

В конце трапезы, полной уважения и взаимной симпатии, Максим IV обращается к хозяину: «Ваше Святейшество, думая о Боге, блаженный Августин говорил: «Слишком поздно узнал я Тебя, слишком поздно полюбил я Тебя!» Позвольте и мне, Ваше Святейшество, повторить вам те же слова: «Слишком поздно узнал я Вас, слишком поздно полюбил!»

4 июня в Халки — куда еще допускались студенты, не имевшие турецкого гражданства, и где находились православные черные из Уганды и Сироливанцы — Максим IV после приветственного слова, обращенного к преподавателям и студентам, попросил всех спеть вместе с ним пасхальный тропарь: «Христос воскресе из мертвых, смертию смерть поправ и сущим во гробех живот даровав!»

Всю атмосферу этой встречи пронизывала необыкновенная сердечность и простота. Максим IV отказался остановиться в «Хилтоне», где Фанар забронировал для него престижную сюиту, и предпочел остановит ся в скромной резиденции. Когда Афинагор I приехал чтобы проститься со своим гостем, он оставляет единственную машину патриархата, чтобы довезти гост до аэропорта. Сам же, по своему обыкновению, и н обращая внимания на протест Максима, возвращается на Фанар на такси.

Эта встреча произошла как бы сама собой в русл Иерусалимской встречи. Однако нелегкие проблемы ожидали тогда патриарха. «В мире спустившись Елеонской горы, — говорил он впоследствии папе, — направившись в Эммаус, странствуя вместе с Господом и помышляя о преломлении хлеба, мы продолжи ли наш путь, беседуя в духе любви. Сердца наши горе ли, и Господь не оставлял нас. «Се, Я с вами до скончания века» (Мф 28.20)… Он поставил нас перед скорбными знаками нашей общей судьбы. Эти «скорбны знаки» вскоре проявились на Третьей сессии Собор и на Третьей Всеправославной Конференции.

* * *

Почти у двух тысяч участников, составлявших большинство на Соборе, третья сессия Собора (14 сентября — 21 ноября 1964 года) оставила ощущение горечи В чем–то она несколько разочаровала и встревожил православных (Константинополь наконец послал своих наблюдателей, и патриарх назначил отца архимандрита Андрея Скриму своим личным представителем на Соборе). Конечно, важен позитивный итог. Соборная Конституция «О Церкви» делает упор на евхаристической экклезиологии, четко устанавливает сакраментальный и коллегиальный характер епископата, напоминает о всеобщем священстве мирян и о sensus ecclesiae, который Дух дарует всему народу Божию для сохранения истины. Собор рекомендует широкую реорганизацию церквей по патриаршему типу, а дискуссии по проекту постановления De episcoporum munere позволяют предвидеть организацию епископских конференций в рамках определенной страны или целого континента. И в силу этих положений в католичестве оживает великое предание нераздельной Церкви. Однако в других местах конституции О церкви, и даже в некоторых выступлениях папы, желавшего успокоить меньшинство, чувствуется, что экклезиологии соборности еще не удалось полностью переработать структуры, унаследованные от Контрреформации и кристаллизированные в догмате 1870 года. В этих текстах проступает то, что мел киты назвали «одержимостью папства». С прежней, если не с большей решительностью, вновь подтверждается непогрешимость папы, как бы подразумевавшаяся во всех выступлениях Римского Первосвященника, в том числе и тех, которые не провозглашались ex cathedra. В третьей главе Конституции О церкви юридическая проблематика возвращается в силе. Коллегия епископов сохраняет лишь сравнительную plemtudo potestatis (полнота власти), имеющую силу только с согласия папы, тогда как тот обладает всей plenitudo potestatis, которая достаточна сама по себе и не зависит от согласия коллегии епископов и всей Церкви. Нотификация, добавленная 16 ноября, скрупулезно уточняет этот односторонний характер взаимозависимости между папой и епископами. Провозглашение Павлом VI Марии «Матерью Церкви», отвергнутое богословской комиссией Собора, еще более усилило тягостное чувство. Что касается постановления о Восточных Церквах, то здесь можно найти все «скорбные знаки» прошлого. «Униатские» церкви призываются к «исполнению задачи, которая возлагается на них с новой апостольской силой». Правила, способствующие переходу в эти Церкви, носят на себе отпечаток политики прозелитизма. Что касается возможностей communicatio in sacris (общения в таинствах) между католиками и православными, то оно — в сложной обстановке Ближнего Востока послужит скорее замешательству или, как опасаются многие православные, незаконному расширению «униатских» общин. Добавим, что этот текст надменно игнорирует само понятие Православной Церкви, упоминая лишь о «Восточных Церквах».