Пути Господни (СИ)

Все жарче становилась раскаленная лава, все громче крики, все ближе протянутые руки, и..., все меньше сил, чтобы сопротивляться. В душе неровным пульсом билась крохотная искра любви к дочери, кого он по сути дела, давно предал, постепенно затухая, посреди этого огромного человеческого горя. Лишь Катюша, отдавая всю свою любовь без остатка, не позволяла ему свалиться в небытие, и дарила крохотную надежду. Но и ее силы были не беспредельны.

Тысячи глаз смотрели на него в надежде на чудо, тысячи глоток молили в едином порыве, тысячи рук вскинулись вверх, но не было той, которую он искал.

Огонек мигнул, и..., Разумовский почувствовал, как силы покинули его.

В душе не осталось ничего, кроме пустоты и безмерной усталости. Усталости, от которой уже было все равно, что случится с тобой через секунду.

Олег ощутил огненное дыхание поверхности, и десятки рук схватили его. В своем отчаянном броске, в последней надежде спастись, люди цеплялись за него, как за соломинку, не понимая, что, по сути, тянули его все ниже и ниже. Он погружался в пучину, чувствуя, как огонь обжигает его метавшуюся душу. Нестерпимая боль захлестнула израненное тело. Из горла вырвался крик, сливаясь с тысячами других. Разумовский дернулся ввысь из последних сил, чтобы, может быть хоть еще раз, подняться над поверхностью. Посмотреть на тающее в далекой вышине голубое небо, к которому всю жизнь стремилась душа, и..., внезапно ощутил чью-то поддержку. Новые силы вливались в него, не позволяя больше упасть. И этим силам не было конца. Катюша, мама, отец Феофан, Ирина, Божья Матерь..., знакомые и незнакомые все они хотели одного, помочь. Нескончаемым потоком их сила лилась и лилась отовсюду.

Олег поднялся выше. Его больше не пугал этот тяжелый, зловещий взгляд. Теперь он был не один, и самое главное помнил, зачем пришел сюда. Разумовский огляделся. Вокруг не изменилось ничего, все та же боль, все тот же страх и отчаяние, но что-то изменилось внутри его, в душе. Там, где всегда была пустота, снова зажег свой огонек Спаситель.

Олег не поверил глазам и решил, что ему показалось. У черного провала рта, где огненный поток навсегда скрывался в бездне, он заметил, как мелькнул и снова погас, зеленый отблеск изумруда. И еще раз. И еще.

Прощальный крик больно резанул душу.

"Папа!".

Он метнулся туда. Среди леса рук, Олег, наконец, разглядел ту, что искал. Она тянула к нему свои руки, как когда-то тянула их в детстве, и..., погружалась все глубже в темноту небытия. Вот на поверхности остались лишь ее глаза, в которых угасала последняя надежда. А через секунду погасла и она, и только рука с колечком, еще какое-то время продолжала возвышаться над бурлящей поверхностью. Огонек изумруда сверкнул последний раз, и..., рука Олега, погрузившись по локоть в раскаленную лаву, мертвой хваткой сдавила тонкое девичье запястье.

Холодный, нудный дождь, моросил третий день. Дорогу совсем развезло, и идти по ней было целое мучение. Ноги постоянно разъезжались, и стоило большого труда, и сноровки удержаться, чтобы не упасть. Было еще раннее утро, когда ночь сменяется предрассветными сумерками и когда все живое в природе только-только просыпается ото сна. В этот час, да еще в такую погоду, редко кто выходит на улицу, разве что какая-то важная причина выгонит из теплого, уютного дома в этакую распутицу. По проселочной дороге, обходя большие лужи и канавы, неторопливо брел одинокий путник. В промокшем плаще с капюшоном, он тяжело опирался на палку, припадая на ногу. За спиной у него сиротливо болталась небольшая котомка. Мужчина был высокий, крупный и поэтому ему приходилось труднее вдвойне. Надвинутый на лоб капюшон почти скрывал лицо, а борода, придавала ему угрюмый, нелюдимый вид. Его путь лежал в затерянный среди лесов и озер Никишин скит. Там, в трудах и молитвах, он проведет почти двадцать лет. Последние двадцать лет своей жизни.

Удар грома прозвучал неожиданно и оглушительно. Путник ненадолго остановился, откинул капюшон и поднял лицо к небу, подставляя его под холодные струи. Они скатывались по его лицу, смывая усталость и грязь. Губы что-то тихо прошептали и, перекрестившись, он продолжил свой путь. Но, за то мгновение, когда сверкала молния, можно было разглядеть лицо этого человека. Несмотря на все трудности, глаза его светились каким-то непонятным светом, и..., радостью. Словно за низкими, свинцовыми тучами, он увидел то, во что другие не верили. В странном путнике, мало бы кто признал, некогда могущественного олигарха.

-Привет пап!- Василиса чмокнула отца в небритую щеку,- Ты как раз приехал у меня обед готов. Умывайся и за стол.

-Ты одна? А где мальчишки?- крикнул Малышев из ванны, подставляя намыленные руки под струю воды. Полдня он провел в автобусе, возвращаясь из соседнего областного центра с соревнований. Без малого двадцать лет, как он работал тренером по рукопашному бою в местной спортшколе. Ровно столько, сколько они и живут в этом небольшом городке в ста двадцати километрах от первопрестольной, обменяв московскую квартиру на дом. Может не так престижно, как в столице, зато удобно, все рядом и работа, и школа, и церковь.

-У Ильи сегодня выходной, он с детьми поехал в аквапарк, а то второй месяц все обещает.

-А ты что же не поехала?- Борис вышел из ванны, вытирая лицо полотенцем.

-Кто же тебя будет встречать, кормить?

Мужчина улыбнулся. Подошел к дочери, хотел обнять и поцеловать, но та ловко увернулась:

-Э э э..., нет. Вот как побреешься, тогда пожалуйста. Хватит мне одного ежика.

Малышев улыбнулся.

-Погоди, вот Ванька с Данькой подрастут, они тебе с двух сторон будут свои метки оставлять.

-Когда у них щетина начнет отрастать, там уже будет кому метки ставить,- ответила та и оба рассмеялись.

-Чем кормишь?- присаживаясь на стул, спросил Борис и сам же ответил, обнаружив на столе тарелку,- О борщок!

Только от одного вида блюда, Малышев понял, как он проголодался. Солидный кусок мяса возвышался над золотисто-красной поверхностью, увенчанный белой шапкой сметаны и зелени.

-А себе что же не положила?- поинтересовался он, уплетая борщ.

-Мальчишек подожду, уже скоро должны приехать. Расскажи, как ты съездил?

-Два первых, три вторых, и еще одна бронза, общекомандное второе место,- похвастался мужчина.

-Здорово! Мальчишки, наверное, рады?

-Не то слово, от счастья аж светятся. Но всех больше, по-моему, Семенов из спорткомитета. На радостях так набрался, что проспал в автобусе всю дорогу, но перед тем, как провалиться в сон, пообещал торжественно вручить команде грамоту от администрации района, а лично мне благодарственное письмо. Вот так!

-Что-то случилось?- спросил Малышев, заметив, как изменилось выражение лица у дочери.

-Ничего особенного,- ответила та, вставая и направляясь в комнату,- просто совсем вылетело из головы, а ты напомнил. На другой день, как вы уехали, тебе пришло письмо. Через минуту Василиса вернулась и положила его на стол.

Конверт был необычным. Ни обратного адреса, ни почтового штампа, лишь в графе кому, Малышев увидел свою фамилию.

-Странное какое-то письмо,- произнес Борис, повертев конверт в руках.

Внутри был обычный тетрадный листок в клетку сложенный пополам. Он пробежал глазами коротенький текст. Потом еще раз, более вдумчиво:

"Этим письмом уведомляю Вас, что гражданская панихида отца Никодима (Разумовского) состоится в церкви Богоявления...".

Письмо было без подписи.

Радужное настроение испарилось.

-Что-то случилось?- поинтересовалась дочь, увидев, как изменилось лицо у отца.

Малышев протянул письмо и встал из-за стола. Есть уже не хотелось.

Борис снова "окунулся" в ту ночь, которая бесповоротно изменила судьбы каждого.

... Они больше не виделись с Разумовским, словно сама жизнь столкнула их всего на один день, чтобы дать друг другу что-то важное, может быть самое главное в жизни.