Шхина: женский элемент в Божественности (ЛП)

Фигура Шхины как женского принципа, как одной из мидот, или качеств, Бога, является вполне последовательной в Сефер ѓа-Баѓир, хотя мы не можем ожидать систематичного единообразия среди крайне разрозненных фрагментов, рассыпанных по всей книге. Во всех изображениях Шхины, прямо и в причте, выделяется одна вещь: несколько из этих притч (которые ясно появляются в наиболее фундаментальных моментах), которые кажутся поразительно гностическими по своему характеру, являются в действительности не более чем сознательными переработками притч из раввинистических источников, где они появляются в крайне безобидных контекстах, далёких от всякого гностицизма. Так, в раннем мидраше^[43] читаем:

Притча рассказывает о царе, который вошёл в некоторую страну и издал указ: «Всякому жильцу, который останавливается здесь, не позволено видеть моего лица, пока он сначала не увидит лица Матроны [т.е. царицы]». Подобно этому, Святой, да будет Он благословен, говорит так: «Не приноси передо Мной жертву, пока не пройдёт один Шаббат».

Эта притча о Шаббат, что также сравнивается к принцессой в другом тексте, в крайне интересном пассаже Баѓир (S:43; M:63^[44]), где невеста, упоминаемая в Песне Песней, уподобляется «полю» и «ларцу», – т.е. сосудам, в которые втекают высшие сфирот. Она также является «сердцем» Божества; автор указывает числовое значение еврейского слова лев (сердце), тридцать два, как на соответствующее тридцати двум путям мудрости, которыми был создан мир, согласно тексту Сефер Йецира, и в этой связи рассказывает следующую притчу:

Это похоже на царя, который находился в самой внутренней палате своих покоев, а число комнат было тридцать два, и в каждую комнату вёл свой путь. Подобает ли царю позволять всякому входить в его комнаты этими путями? Нет! Но подобает ли ему показывать его жемчуг и драгоценные оправы, и спрятанные сокровища, и прекрасные вещи вообще? Нет! Что же сделал царь? Он взял свою дочь и сосредоточил все пути в ней и её одеждах [т.е. её манифестации], и тот, кто желает войти внутрь, должен смотреть на неё. И она была выдана замуж за царя, и она была дана ему как дар. Иногда, в своей великой любви к ней, он называет её «моя сестра», ибо они происходят из одного места; иногда он называет её «моя дочь»,^[45] ибо она является его дочерью; а иногда он называет её «моя мать».

Заключительная фраза этого интересного пассажа, который выражает ясное понятие и функцию последней сфиры, взята из более старого мидраша, где «Собрание Израиля» отождествляется с невестой Песни Песней:

Это похоже на царя, у которого была только дочь, которую он очень сильно любил и называл «моя дочь». И он не оставлял своей любви к ней, пока он называл её «моя сестра». И не оставлял своей любви к ней, пока он называл её «моя мать».^[46]

Мы здесь находим наиболее значимые образы символизма женственности, собранные в одном месте. Только одной вещи не хватает: за исключением единственного пассажа (S:90; M:131), Сефер ѓа-Баѓир избегает указания на дочь как на жену. Явно сексуальные аспекты женского символизма здесь достаточно чётко и заметно отброшены, конечно, не случайно; в ином случае, все необходимые мотивы здесь выражены. У дочери в действительности мало есть своего: она – лишь полнота путей, которые ведут к ней, собирающий их сосуд, облачение, на котором появляются драгоценные камни. Но как таковая, она медиум, посредством которого можно достичь самого царя. «Дочь» явно идентична «нижней Хохме», известной в Баѓире как «мудрость Соломона»; она находится на краю божественной плеромы, будучи одновременно вверху и внизу. Всё это ясно звучит в другом пассаже (S:44; M:65):

Какую мудрость дал Святой, да будет Он благословен, Соломону? Соломон носил имя Святого, как сказано [в талмудической традиции]: «Каждое «Соломон», что упомянуто в Песне Песней, свято [т.е. относится к Богу], за исключением одного. Святой, да будет Он благословен, говорит: «Поскольку твоё имя похоже на имя Моей Славы, Я хочу выдать мою дочь за тебя замуж». А разве она не замужем? Скорее, Он вручил её ему как дар, как написано: «И Господь дал Соломону мудрость» [I Царств, 5:26].

Последняя сфира спускается в земную сферу в виде Шхины, упоминаемой в Талмуде, и «Мудрости» Библии. Она теперь не просто присутствие Бога, но и особый фактор в Его самопроявлении. Подобный ход мысли наблюдается в экзегезе первой буквы Торы (бет) как символа нижней мудрости:

Какова её функция? Это можно сравнить с царём, который имел дочь, что была доброй и миловидной, грациозной и совершенной. И он выдал её замуж за принца, и дал ей одежды и корону, и драгоценности, и огромные богатства. Может ли царь жить без своей дочери? Нет! Но может ли он быть с ней весь день? Нет! Что он сделал? Он установил окно между ним и ей, и когда бы дочь ни нуждалась в отце, а отец – в дочери, они встречаются друг с другом через окно. Об этом написано [Пс. 45:14]: «Вся слава царской дочери – внутри, золотом одежда её вышита».^[47]

Царская дочь здесь обитает внизу, в телесном мире, но остаётся связанной со своим отцом с помощью «окна». То, что она имеет – «внутри», получено из высшего мира, и что фундаментально внутри него. Короче говоря, Шхину характеризует её промежуточная позиция между трансцендентным и имманентным. Здесь, как и в ранее упоминавшихся пассажах, она имеет чисто женские черты, и она должна быть одарена, чтобы иметь что-то своё собственное. Автор любит это образ дарования драгоценностей и богатства, к которому он постоянно возвращается, вместо того, чтобы обратиться к образам супружества и оплодотворения. Тем не менее, Шхина не всегда мыслится как чисто воспринимающая и пассивная. Это звучит очень явно в одном фрагменте Баѓира, где она предстаёт как «царь»:

Его спросили ученики: Что значит буква далет? Он ответил притчей: Были десять царей в некотором месте, все они были богатыми; но один из них был не так богат, как другие. Поэтому, даже если его богатство было большим, он назывался бедным (даль) по сравнению с другими. [S:19; M:27]

Шхина не является полностью бедной и нуждающейся, у неё есть некоторое богатство, своя собственная позитивная сила. Проблема, поднятая здесь, связана с вопросом о соотношении пассивного и активного элементов Шхины, – проблема, которая впредь занимала каббалистов долгое время, что мы скоро увидим. Сефер ѓа-Баѓир никогда не определяет природу этого позитивного свойства Шхины. В некоторых фрагментах, которые могут происходить из иного источника-пласта каббалы, пассивное, восприимчивое качество столь решительно подчёркивается, что даже не возникает вопроса. Существенно для нашего обсуждения то, что царская дочь, в тех фрагментах Баѓира, которые, похоже, являются наиболее древними, занимает позицию, аналогичную той, что занимает «душа» в гностической мысли. То, что говорится гностиками о псюхе, утверждается в Баѓире о Шхине. В одном очень странном пассаже (S:36; M:53) мы можем даже найти некоторые следы этой гностической связи, которая не очень вписывается в позднюю каббалистическую доктрину:

Почему оно называется заѓав [золото]? Потому что оно включает три принципа: мужской, который есть [буква] зайн; душа, которая есть [буква] ѓе… а [буква] бет является их существованием, как сказано, «В начале сотворил Бог…» [Быт. 1:1]

Объединённое существование двух букв внутри буквы бет, – которая является первой буквой Торы, – здесь ясно понимается как союз мужского и женского, очевидно рассматривающийся здесь как первый акт Творения. Если в следующем пассаже (уже обсуждавшемся выше) женский принцип чётко обозначается принцессой, то в настоящем тексте вместо принцессы появляется «душа»! Мы обнаруживаем другие гностические темы, параллельные этому пассажу, в котором образы псюхе используются по отношению к Шхине. В этом контексте, вероятно, наиболее интересным, и наиболее старым, фрагментом Баѓира является S:90 (M:130–133, с поправками, основанными на MS. München, 209), включающим три притчи, которые я приведу целиком: