Шхина: женский элемент в Божественности (ЛП)

В отличие от упомянутых образов, термин Шхина относится к чему-то, что принадлежит к божественной сфере. Этот термин является общепринятым в талмудической литературе примерно с I века до н.э., или I века н.э., но он не встречается нигде в Библии или в не раввинистических писаниях, за исключением некоторых неудавшихся попыток обнаружить его, в замаскированной форме, в переводах, особенно в Новом Завете (например, в первой главе Евангелия от Иоанна). Нет этого термина и в Свитках Мёртвого Моря, по крайней мере в тех, что были опубликованы. В источниках этот термин относится исключительно к «присутствию» или «пребыванию» Бога в определённом месте, но не к какому-то специфическому месту пребывания. Последнее понятие выражается еврейским словом мишкан, часто использованным в Ветхом Завете для обозначения пребывания Бога в Шатре или Храме. Буквально, пребывание Бога или Шхина означает Его видимое или скрытое присутствие в данном месте, его непосредственность. Это присутствие может быть проявлено в сверхъестественном сиянии света, известном как «излучение (зив) Шхины». Оно также описывается с помощью различных образов, таких как «крылья Шхины», под которыми укрываются набожные или новообращённые; «лик Шхины», который узрят праведники (возможный параллель образа «лика Господа», что встречается в Библии?); и «стопы Шхины», которые выталкивают из мира тех, кто грешит в тайне. Однако Шхина может существовать и без любых частных манифестаций, а просто как присутствие Бога и осознание Его присутствия.

Шхина, как она изображается в Талмуде, мидраше и арамейских переводах Библии не воспринимается как отдельная ипостась Самого Бога. Она отличается в этом отношении от таких качеств Бога, как Его Мудрость, Его доброта, или Его строгость, которые свободно персонифицируются в аггаде, настолько, что они предстают перед Ним и спорят с Ним, как будто они являются персонификациями Его моральных аспектов, которые стали независимыми от Его собственного превосходящего все бытия. Ни в коем случае не очевидно, что Божественное присутствие в мире должно быть отождествлено с Его качествами. Следовательно, Шхина всегда есть Сам Бог, когда он присутствует в определённом месте или в определённом событии. Другими словами: мы имеем дело с выражением – в преувеличенных образах – Самого Бога, что граничит с гипостазированием. Поэтому я бы не подписался под мнением выдающегося учёного Джорджа Фута Мура, который описал Шхину как «своего рода вербальную дымовую завесу для сокрытия трудностей, предоставленных антропоморфным языком».^[12]

Без сомнений, есть много пассажей, в которых слово Шхина могло бы быть заменено на «Святой, да будет Он благословен» без какого-либо изменения смысла. «Два человека, которые сидят вместе и занимаются словами Торы, Шхина находится с ними»; «Преступники устраняют Шхину от мира», и подобные эпиграммы детально обсуждает Джошуа Абельсон в своём всеобъемлющем исследовании.^[13]

Действительно, для многих высказываний о Шхине можно найти параллельные пассажи, которые используют имя «Святой, да будет Он благословен»; два термина могут даже оказаться в одном и том же пассаже без заметной разницы в значении. Это прекрасно иллюстрируется одним из самых странных утверждений в таннайских мидрашах, высказыванием о том, что возникло во время периода острого конфликта между раввинистическим иудаизмом и гностицизмом второго века:

«…Твоим народом, который Ты выкупил для Себя из Египта, народы и богов их»^[14] [II Сам. 7:23]… Рабби Акива сказал: Если бы этот стих не был написан в Священном Писании, об этом следовало бы запретить говорить. Израиль говорит Святому, да будет благословен Он: «Ты выкупил Себя». Отсюда мы находим, что где бы ни был Израиль в изгнании, это как будто Шхина была изгнана вместе с ним.^[15]

Этот образ самовыкупления Бога из Своего собственного изгнания был выведен, из всего народа только Рабби Акивой, выдающимся представителем эзотеризма, строго укоренённого в иудейском законе, при разъяснении непонятного библейского стиха, чья непонятность сама приглашала к смелому размышлению. Но при всей экстравагантности этой интерпретации Рабби Акива ещё не проводил никакого различия между Богом и Шхиной, что ясно демонстрирует это мишнаитское изречение.

Другие утверждения и экзегезы, которым были впоследствии придан полностью новый смысл в свете каббалистического словоупотребления, не обладали этим специфическим тоном в своём изначальном контексте. Высказывание «Нет ни одного места, которое пустовало бы без Шхины, даже колючий кустарник», что говорится в связи с божественным откровением из горящего кустарника, просто означает, что Бог может проявлять Себя где угодно – даже в самых незначительных вещах, таких как шиповник.^[16] Здесь также Шхина является не чем иным, как присутствием Бога, без всяких дальнейших квалификаций.

Но вполне понятно, что вездесущесть Бога небуквальным способом была бы истолкована как одно из Его качеств, похожее на Его милосердие или Его строгость. Сложно однозначно сказать, когда и где произошло это значимое изменение в древней еврейской литературе. Некоторые исследователи, такие как Абельсон, и в некоторой степени Гольдберг, почувствовали, что определённые талмудические пассажи, в которых Сам Бог говорит «Моя Шхина» (напр. «Я удалю свою Шхину от них»), заставляют читателя толковать Шхину как отдельное качество Бога.^[17] Однако мне это кажется совершенно не бесспорным; эта фраза может также просто означать «Моё присутствие». Можно определённо сказать, что во всех пассажах, которые анализирует Абельсон, Шхина никогда не появляется напротив Бога, и нигде в древней экзотерической аггаде не говорится о «Боге и Его Шхине» как о двух отдельных существах. Бог нередко говорит о Шхине, но никогда с ней; никогда не появляется выражение «Я и Моя Шхина». Представление о Шхине как о находящейся рядом с Богом просто немыслима для древних аггадистов. Следует добавить к этому, для лучшего знания, что аггадическая фигура Шхины никогда не отождествляется или ассоциируется с Божественной Мудростью. Поэтому, когда О.Ш. Ранкин утверждает, что Шхина – «родственная мудрости фигура»,^[18] это является истинным только для гораздо более позднего каббалистического символа Шхины, который мы рассмотрим ниже, и никогда для древних раввинистических источников.

Мы можем всё же сказать, что уже в мире аггадической мысли персонификация Шхины продвигается довольно далеко в нескольких направлениях. Среди тех пассажей, чьи тексты могут быть объективно и неоспоримо установлены, что идут дальше всех, есть описание в Плаче Рабба:

Когда Шхина покинула Святой Храм [после его разрушения], она обернулась и обняла, и поцеловала стены и колонны Храма, заплакала и сказала: «Приветствую тебя, дом святости; Приветствую тебя, дом моего царства; приветствую тебя, дом моей славы; приветствую тебя, впредь мир будет с тобой».^[19]

Но даже здесь нет персонификации женской фигуры, но только, надо сказать, смелая персонификация присутствия Бога. Это ясно показано предыдущей аллегорией, в которой Шхина в этом скорбном состоянии сравнивается не принцессой или царицей, но с царём, как делают эти источники всякий раз, когда используют аллегории о Боге. Ни разу эта древняя литература даже не уподобляла Шхину женщине.

Ещё более определённая персонификация имеется в другом пассаже, – он нередко приводится в поздней еврейской литературе, – но мы не уверены в правильности этого текста (это является весьма спорным). Этот мишнаитский отрывок^[20] касается тех, кто приговорён к наказанию, и сострадания Бога к мучениям преступника, который должен быть повешен: «Когда человек терпит мучения, что говорит Шхина? «Моя голова тяжела, моя рука тяжела». К несчастью для этой теории, в нескольких важных ранних рукописях и ряде цитат отсутствует решающее слово Шхина, поэтому то, что, в конечном итоге, становится широко известной эпиграммой как изречении Шхины, возможно, изначально было просто общеизвестным выражением человеческого чувства страдания, которое Бог делает своим собственным.^[21]