Записки сельского священника

В прежнее время бывали и такие случаи, что, при решении дела, все обстоятельства, служащие к обвинению подсудимого, выпускались и выставлялись одни лишь оправдывающие его — и подсудимый выходил чист. Бывало и наоборот. То и другое делалось смотря по особым обстоятельствам. Один, например, следователь писал показания от крестьян об их дьяконе такого рода: первый крестьянин показывает: «Отец дьякон наш, хотя и шибко выпивает, но он человек смирный и худого про него я сказать не могу ничего». Другой говорит: «Отец дьякон наш, хоть иногда в кабачке и повздорит с кем, пожалуй и подерётся, но на нетрезвом человеке взыскивать нельзя. В службе же он хорош, голосистый, служит каждую обедню». Третий: «Наш отец дьякон предобрейший человек; он запросто обходится с малым ребёнком; хлебосол такой, что людей таких мало. На праздник иди к нему все. Обнимется с нашим братом, запросто, да по улице и пойдёт закатывать песни. Не отставай, говорит, ребята, валяй! Простой человек, что людей таких мало» и т. п. Консистория в записке своей означила: «По показанию прихожан дьякон N. человек смирный, про которого ничего худого сказать нельзя; в службе хорош, имеет хороший голос, служб церковных не опускает, человек предобрый, обходительный, хлебосол» и пр., словом: дьякон вышел, хоть в святцы записывать — и таким образом мало того, что оставлен на месте без всякого наказания за безобразия, но ему дан повод ещё к худшим безобразиям.

В одном селении ближайшей к Саратову губернии прихожанин подал прошение на священника, что тот взял с него за свадьбу 5 рублей и что он, священник, вообще теснит прихожан при требоисправлениях. Консистория предписала благочинному сделать дознание. Все прихожане единогласно одобрили священника и обвинила крестьянина. Консистория потребовала запись братских доходов и положила определение такого рода: «Из представленной благочинным записи братских доходов причта села N. видно, что причт берёт за все обязательные требоисправления, как-то: крещение, брак и др., так под числом... значится: получено за свадьбу с крестьянина NN. 3 рубля, за крещение... и пр. Но так как в указе св. Синода... изложено, что Государем Императором Высочайше повелено воспретить брать за обязательные требоисправления, то консистория приказали и его преосвященство утвердил: оштрафовать причт села N. десятью рублями подоходно с внушением, что причтам разрешается брать плату только за запись браков, крещения и других таинств в метрические книги, но не за совершение самых таинств».

Нам известен и такой случай: при спросе благочинным о поведении одного дьякона, все крестьяне под присягой показали, что дьякон их N. поведения не хорошего. Благочинный и пишет: «Крестьянин А. показал, что дьякон N., поведения не хорошего. Крестьянин Б. показал то же, что и А. Крестьянин В. показал то же что и А. Крестьянин Г. показал то же, что и А.» И так 24 человека. Частицу не он нарочито от слова хорошего отставил и потом на неё, как будто ненарочно, чернилами капнул. И вышло таким образом, что дьякон N. поведения хорошего.

Будь гласное судопроизводство — такого мошенничества не было бы.

Вообще же у нас имеет большое значение, при решении дела, то́, если подсудимый лично попросит о своём деле всех служащих в консистории, начиная с писца.

XLIII.

Благочинные и простые — рядовые священники бывают депутатами и при производстве следствий гражданскими чиновниками.

В начале 1850-х годов, около Саратова, развились грабежи и разбои до того, что не было ни проходу и ни проезду ни днём, ни ночью. В одно лето, в это время, было ограблено три церкви, ближайшие к городу моего округа и, при одной из них, зарезаны сторож и жена его, при другой зарезан сторож и при третьей сторож убит. Так как совсем не было проезда и не было покоя окрестным деревенским жителям, то во многих местах, около города, по дорогам были поставлены пикеты из казаков; но казаки, как говорили тогда, грабили ещё больше, так что пикеты их были скоро сняты.

Саратов стоит на правом берегу Волги, окружённый высокими горами с обрывами, глубокими оврагами, поросшими лесом и густым кустарником. Ущелья гор всегда были притоном всякого сброду. Все знали, что и теперь грабители скрываются там же, но найти их было не легко, потому что и горы и лес идут широкой полосой и, кроме того, караульщики садов и раскольничьи скиты по ущельям гор всегда, волей-неволей, укрывали бродяг и оказывали им содействие. Чтобы найти их, взято было две роты солдат и более 3000 мужиков из окрестных селений, и сделана облава. От начала гор, — мужского монастыря, — облавщики растянулись вёрст на 10, к селу Разбоевщине (по другую сторону гор, под лесом) и пошли по горам и оврагам, по направлению вдоль (вниз) Волги. Возов 10 найдено было по оврагам разного хламу: крестьянских полушубков, чапанов, рубах, сарафанов и т. под. и даже такого тряпья, которое годилось разве только на бумажные фабрики; но людей не найдено никого. В одной только избёнке захватили одного человека, который, увидя народ, бросился в окно, но завяз в нём, — и был пойман. В село Разбоевщину (по преданию: разбойничий стан) привезли всё, найденное в лесу, привели пойманного человека, и прислали за мной, как за благочинным, для присутствования при снятии показаний от пойманного. Приезжаю и вижу огромные кучи разного хламу; исправник Серапион Петрович Васильев, становой пристав, чиновник, не припомню теперь, кто он был, и писаря делают опись хламу. Исправник и пристав были со мной коротко знакомы. Тотчас при мне вывели из конюшни закованного по рукам и по ногам арестанта. Арестант, — это был такой богатырь, что я не видывал в жизнь свою, — ни прежде, ни после, — ничего, даже подобного: целой четвертью выше трех аршин ростом, плечистый, мускулистый, и с умным лицом, гордой осанкой, — это слон перед нами! Лапища, — два кулака самых здоровенных мужиков, не стоили одной его лапы. Глядеть любо, что за мужчина. Немудрено, что такой великан завяз в окне караулки! Взъезжая квартира, где мы были, состояла из двух изб, соединённых общими сенями. В переднюю вошли мы, туда же ввели и арестанта, за ним вошло человек двадцать десятских. Исправник был человек маленький, кругленький, совершенно безволосый и по пояс арестанту.

— Ты, скотина, кто такой? — спрашивает исправник арестанта.

— Я человек, а не скотина.

— Мы все люди, и я человек. Тебя спрашивают не о том.

— Ну, ты человек! Какой же ты человек! Если я скотина, то ты крысёнок, да ещё бесхвостый!

Вспыхнул, вспрыгнул исправник, поднял кулачишки и забегал около него: «Убью, убью!» Уморительно было смотреть: ну, точно шпанский петушишка ерошился около гуся! Бегает, кричит: «Убью!», а тот стоит посматривает на него вниз и ухмыляется.

— Слушай, исправник что ли, кто ты там такой, я не знаю, но я говорю тебе: если ты ударишь меня, то я так щёлкну тебя, что ты в другой раз не ударишь уже никого!

Арестант говорит, а тот себе петушится: убью, убью! Насилу-то, наконец, угомонился блюститель порядка, сели и стал спрашивать: кто ты, откуда и пр., но на все вопросы был один ответ: «не помню».

Васильев и говорит нам: «Теперь до вас дела нет, пожалуйте в ту избу». И мы, все трое, ушли в ту избу, что через сени.

Слышим: у исправника возня: стук, треск, крик, а визг исправника покрывает всех: «Ломай его, крути!...» На минуту всё умолкло и вдруг отчаянный, крепкий голос: «А!... А!...» Потом минут на десять всё смолкло. Приходит писарь и просит нас к исправнику. Входим, и исправник читает нам, что арестант объявил, что он беглый солдат NN полка, зовут его...

— Я тебе не говорил ничего! А я всем вам заявляю, что исправник велел повалить меня, сам надел мне на голову петлю из верёвки и палкой стал крутить её. Я свету Божьяго не взвидел, глаза повы́скакали-было, голова чуть не треснула. Вот он рубец-то какой на лбу. У меня голова болит теперь на смерть. Он удушил-было меня, я заявляю вам, я буду жаловаться. Может быть что-нибудь в беспамятстве и сказал, я не помню, но я не беглый солдат.