Боль утраты

Что из себя представляет моя любовь, если я думаю больше о своих, а не ее страданиях? Даже мои безумные мольбы «Вернись, вернись!» — прежде всего то, чего я хочу для себя. Я никогда не задумывался, если бы такое оказалось возможным, было ли бы это хорошо для нее? Я хочу ее возвращения ради восстановления моего прошлого. Для нее я не мог пожелать ничего худшего: испытать смерть и вернуться на землю, чтобы снова, пусть позже, пройти через умирание? Первым мучеником считается Стефан, может быть, мучения Лазаря были похуже?

Я начинаю понимать. По силе моя любовь к ней была приблизительно такой же, как моя вера в Бога. Правда, не буду преувеличивать. Насколько моя вера была воображаемой, а любовь эгоистичной, знает только Бог. Я не знаю. Может, слишком сильно сказано, особенно, что касается моей любви. Но ни то, ни другое не было, как я полагал, истинным, и в том и в другом было довольно много от карточного замка.

Какая разница, как я скорблю и что я делаю со своим горем? Какая разница, как я ее помню и помню ли вообще? Ничто не облегчит ее прошлых страданий. Прошлых страданий. Откуда я знаю, что все ее страдания в прошлом?

Я никогда не верил, считая это абсолютно невероятным, что самая преданная Богу душа немедленно, как только из горла умирающего вырвется последний хрип, обретает мир и покой. Поверить в это теперь — это выдавать желаемое за действительное. Х. была яркой личностью, прямая, светлая душа, как шпага из закаленной стали. Но она не была святой. Грешная женщина, замужем за грешным мужчиной. Два пациента Бога, которых еще надо излечить. Я знаю, требуется не только осушить слезы, но и отчистить пятна, чтобы шпага заблистала еще ярче.

Но пожалуйста, о, Боже, осторожнее, осторожнее. Месяц за месяцем, неделю за неделей Ты растягивал ее бедное тело на дыбе, когда она еще в нем находилась. Не хватит ли?

Самое ужасное, что совершенный милосердный Бог в данном случае ничуть не лучше Космического Садиста. Чем больше мы верим, что Бог причиняет боль, только чтобы излечить, тем меньше мы надеемся, что он услышит наши страстные мольбы быть «поосторожней».

Жестокого можно задобрить взяткой, или он сам , наконец, устанет от своего утомительного занятия, или на него может найти неожиданный приступ милосердия, как у алкоголика вдруг наступает период трезвости. Но предположим, что вы имеете дело с искусным хирургом, у которого самые лучшие намерения. Чем он добросовесней и добрей, тем безжалостней он будет резать. Если он приостановится в ответ на ваши мольбы, или вообще прекратит операцию, не закончив, то все страдания, которые вы испытали вплоть до этого момента, окажутся напрасными. Но так ли уж необходимы эти запредельные пытки? Что ж, решайте сами, на выбор. Мучения неизбежны. Если они бессмысленны, значит нет никакого Бога, а если Он есть, то Он злой. Но если Бог есть и он справедлив, значит пытки необходимы. Потому что никакое хотя бы мало-мальски порядочное существо не допустило бы ненужных страданий.

В любом случае, мы обречены страдать

Что имеют в виду те, что говорят: «Я не боюсь Бога, потому что я знаю, что Он милосерден»? Они никогда не бывали у зубного врача?

Там не менее страдания нестерпимы. И ты лепечешь: «Если бы я смог принять эти муки, пусть самые ужасные, вместо нее». Но никто не знает, насколько серьезна такая высокая ставка, потому что в действительности ты ничем не рискуешь. И если бы такая возможность вдруг представилась, мы бы открыли для себя, насколько серьезно мы были готовы к такой жертве. Да и позволен ли нам подобный выбор?

Это было позволено только Одному, сказано нам, и я снова начинаю верить, что Он сделал все возможное во искупление грехов. Он отвечает на наш лепет: «Ты не можешь и не смеешь. Я мог и я посмел».

Сегодня утром случилось нечто неожиданное. По многим причинам , которые сами по себе отнюдь не таинственны, я почувствовал какую-то легкость на сердце, чего не чувствовал много недель. Во-первых, я думаю, что начинаю приходить в себя физически после огромного напряжения и усталости. Накануне я проработал 12 часов и не очень устал, ночью неплохо поспал; и после двух недель низкого серого неба и неподвижной влажной духоты, вдруг выглянуло и засияло солнце, подул свежий ветерок, и вдруг в тот самый момент, когда я впервые за все это время тосковал о ней меньше, я вспомнил ее особенно хорошо. И это, действительно, было нечто, почти лучше чем воспоминание; какое-то внезапное и необъяснимое видение. Сказать, что я увиделся с нею, было бы чересчур, тем не менее напрашиваются именно эти слова. Как будто кто-то приподнял завесу горя, и исчез разделявший нас барьер.

Почему мне никто не говорил обо всем этом? Как легко я осудил бы другого в такой же ситуации? Я мог бы сказать: «Он оправился после своей утраты. Он стал забывать свою жену», а истина вот в чем: «Он помнит ее лучше, потому что он частично оправился». И это факт. Мне кажется, я могу объяснить, почему это имеет смысл. Вы не можете ясно видеть, если ваши глаза затуманены слезами. И вы никогда не получите именно того, чего вы хотите, если вы слишком сильно хотите, а если даже и получите, то не сумеете толком распорядиться полученным.

«Нам необходимо серьезно поговорить» — подобное вступление заставляет всех погрузиться в молчание. «Сегодня я непременно должен хорошенько выспаться» — и вы, скорее всего, проведете бессонную ночь. Лучшие напитки бездарно переводятся, когда испытывают особенно мучительную жажду. Не происходит ли то же самое, когда мы думаем о наших умерших, и именно из-за нашего отчаяния опускается железный занавес, и нам кажется, что мы взираем в пустоту? Те, кто просит (тем более, кто очень просит), ничего не получат. И возможно, не сумеют.

И так же, наверное, с Богом. Постепенно я начал ощущать, что дверь приоткрыта, нет больше замка и засова. Может, моя отчаянная нужда была виновна в том, что дверь захлопнули перед моим носом? Может быть, как раз тогда, когда ваша душа вопит о помощи, Бог не может дать ее вам? Так же как тонущему трудно помочь, если он барахтается и хватается за все подряд. Может быть, вы оглохли от своих собственных воплей и поэтому не слышите голоса, который жаждете услышать?

С другой стороны, «стучи, да отверзнется». Но «стучать» не значит барабанить и пинать двери ногами, как безумный. И еще: «Воздастся тому, кто имеет». Прежде всего, нужно обладать способностью получать. Если у вас нет этого умения, то никто, даже самое могущественное существо, не сможет вам ничего дать. Может быть, именно страстность вашего желания временно разрушает вашу способность получать.

Любые ошибки возможны, когда вы имеете дело с Ним. Очень давно, когда мы еще не были женаты, однажды утром, когда она собиралась на работу, ее вдруг охватило необъяснимое чувство, что Он находится здесь, рядом, буквально за ее плечом, как бы требуя ее внимания. Конечно, не будучи святой, она подумала, как водится, что от нее требуется исполнить какой-то долг, или в чем-то покаяться. Наконец, она сдалась— мне известно, как мы стараемся это отсрочить — и предстала пред Ним. Оказалось, наоборот, Он хотел воздать ей, и ее мгновенно наполнила радость.

Мне кажется, я начинаю понимать, почему горе похоже на ожидание страха. Потому что нарушение целого комплекса самых разных импульсов становится привычным. Каждая моя мысль, каждое чувство, каждое движение души были связаны с Х. Она была их мишенью, ее нет больше. Я по привычке беру свой лук, прилаживаю стрелу, натягиваю тетиву и вдруг вспоминаю…и кладу лук на место. Столько дорог могут привести меня к ней. Я же упорно иду единственной, одной из многих. Но я наткнулся на пограничный заслон, дальше ходу нет. Передо мной открывалось столько дорог; теперь, куда не повернись — сплошной тупик.

Ибо хорошая жена соединяет в одном лице всех, кто тебе необходим на жизненном пути. Кем она для меня не была? Она была мне дочерью и моей матерью, моей ученицей и моим учителем, моей слугой и моим господином. И всегда, соединяя в себе все эти качества, она еще была мне верным товарищем, другом, спутником, однополчанином. Моей возлюбленной; и в то же время она давала мне все то, чего мне не могла дать никакая мужская дружба (а у меня было немало друзей). Более того, если бы мы никогда не влюбились друг в друга, мы все равно были бы всегда вместе и наделали бы много шуму. Это я имел в виду, когда однажды похвалил ее за «мужские достоинства». Она немедленно заставила меня замолчать, спросив, как мне понравится, если она сделает комплимент моим женским качествам. Это был хороший ответный выпад, моя дорогая. Но тем не менее, было в ней что-то от амазонки, от Пентесилии и Камиллы. И ты, как и я, гордилась этим и была рада, что я заметил и оценил это.