Змей книги бытия

Обратимся к Боге, верховному судье из Сен-Клод в графстве Бургундия, который приказал сжечь женщину, потому что крест на ее четках зазубрился, и он якобы увидел в этом верный знак договора с демоном. Спросим его, следует ли миловать раскаявшегося колдуна? «Что касается меня, то я всегда буду придерживаться того мнения, что при малейшем основании их следует предавать смерти, даже если нет иных причин, кроме той, коей я неоднократно касался, а именно, что они никогда не меняют своего образа жизни» [217].

Двух этих примеров достаточно для того, чтобы дать нам представление о демонологах. Добавим, что это еще умеренные выражения, по сравнению с теми, которые употребляют Бодены, Шпренгеры и Михаэлисы; я уже не говорю о Ремигии, судье по уголовным делам из Лотарингии, который был еще более жестоким оттого, что боялся тех, кого осуждал. Он сам хвалится тем, что в течение нескольких месяцев отправил на костер более восьмисот женщин, обвиненных в колдовстве; что же касается мужчин, то он их не считает.

Обвинение в одержимости было не менее зловещим и не стоит того, чтобы на нем останавливаться. Разумнее ограничиться беглым наброском одной из этих сцен истеро-демонопатии [218], приукрашенной экзорцизмами — словно масло, подлитое в огонь! Чтобы пересказать их все, понадобился бы целый том, настолько они размножились, всегда оставаясь одинаковыми, начиная со средних веков и, особенно, в XVII столетии, когда их ближайшим следствием стала знаменитая серия костров, вспыхивавших один за другим в различных точках Европы и, в частности, во Франции.

Эти инфернальные трагикомедии почти всегда сопровождались смертными приговорами, выносившимися по статье о колдовстве, и в главе IV скоро будут представлены публике другие рассказы того же рода. Впрочем, все эти сцены, как мы уже говорили, кажутся рабски скопированными одна с другой…

В какой степени свободная воля активных участников или даже расчеты организаторов, заинтересованных в выгоде или славе, могли сознательно воздействовать на уже известную театральную канву? Я предоставляю выяснить это другим.

Если я выбрал среди множества дел, возможно, слишком банальное дело урсулинок из Лудена [219], то лишь потому, что оно показалось мне наиболее полным примером такого рода: одержимость осложняется здесь категорическим обвинением в колдовстве, процессом и казнью; мы увидим здесь совпадение господствующего суеверия, государственных интересов и личной злобы, совместно погубивших человека, который сам остается загадкой, поскольку многие люди были сильно заинтересованы в том, чтобы с ним разделаться.

Кюре де Сен-Пьер из Лудена и при этом один из самых легкомысленных светских мужей, красноречивый богослов, добившийся еще большей популярности благодаря слухам о своем богатстве, нежели своим громким речам, Юрбен Грандье, как нам представляется бесспорным, был страстно увлечен если не магией, то необычными исследованиями различных вопросов богословия и науки; Церковь же во все времена испытывала некоторое отвращение, наблюдая за тем, как верующие посвящали себя их изучению.

Следует напомнить, что среди бумаг различного характера, конфискованных у Грандье— не принимая во внимание мнимый договор [220], явно апокрифический, дело рук его врагов и, возможно, судей, — был сожжен манускрипт, направленный против целибата священников, смелое произведение, если бы мы могли до него добраться (г-н Люзарш недавно издал его (1866) по копии из коллекции Жаме, подлинность которой, к несчастью, представляется весьма сомнительной); наконец, было обнаружено два стихотворения, по меньшей мере, двусмысленного содержания, «темноты» которых были признаны грязными и непристойными.

С другой стороны, несколькими годами ранее стали появляться различные пасквили [221], более чем оскорбительные для кардинала Ришелье. Известно, что всемогущий министр, натура язвительная и злопамятная, с трудом выносил, когда чье-либо превосходство громко заявляло о себе за пределами той просвещенной элиты, которую он собрал вокруг себя. Не склонный по складу характера и в силу политических причин к забвению обид и пренебрежению насмешками, на которые не скупилась для него определенная партия, он поднял на ноги всю свою полицию, чтобы отыскать автора этих резких памфлетов; но когда все поиски оказались тщетными, его злоба должна была удовлетвориться решением Парламента, который не постыдился отправить на виселицу владельца типографии за отсутствием самого памфлетиста.

Жалкая месть! Правда, в Лудене общественное мнение, или скорее молва целого городского клана, изобличало Юрбена Грандье: ввиду этих улик Ришелье ждал лишь предлога, чтобы погубить предполагаемого пасквилянта…

Удобный случай не заставил себя ждать. Он представился уже в 1633 году.

Дьявол обосновался у луденских урсулинок. Этот монастырь, издавна пользовавшийся дурной славой, представлял в это время возмутительное и чрезвычайное зрелище: большинство монахинь, включая настоятельницу Жанну де Бельсьель, извивались в судорогах, одержимые злым Духом. Столь поразительные чудеса, характерные для состояния бесноватости, проявлялись там во всей их оккультной необычности.

Известно, что требники выделяют четыре определяющих признака, по которым можно отличить действительную одержимость от мнимой: 1) понимание прежде незнакомых языков и говорение на них; 2) раскрытие будущих или удаленных событий; 3) проявление сил, превосходящих человеческую природу; 4) подъем на воздух и повисание там безо всякой опоры. Эти феномены проявлялись (вперемежку с трюками) у некоторого числа монахинь: при проверке были обнаружены все указанные симптомы. Согласно самому определению, данному богословием, и под гарантией критериев, предлагаемых требниками, одержимость была неоспоримой. Завывания, судороги, непристойные позы и речи, эротическое исступление проявлялись безо всякого стеснения — ни один вид бесстыдства не был чужд бесноватым. То был пандемониум, где беспрепятственно разыгрывались все разновидности цинизма, поскольку они относились на счет Лукавого… Экзорцизмы проводились ежедневно, но от них не было никакого проку.

Кроме того, феномены временами усиливались, отличаясь такой достоверностью и поразительной подлинностью, что их вид стал причиной внезапного обращения знаменитого неверующего, советника при Парламенте Бретани, приехавшего из своей провинции, чтобы потешиться над экзорцизмами: монахини, обращаясь по имени к господину Кериоле, сразу же потрясли его такими откровениями, что он замер в оцепении на пороге. Затем, проникнув в его самые сокровенные мысли, они «бросили» ему в лицо его прошлые грехи, последние остатки которых, как он полагал, были погребены в самых глубинах его сердца. Приехав в надежде вволю насмеяться, старый безбожник растрогался до слез: Луден стал его «дорогой на Дамаск», он исповедался и пообещал исправиться. Одним словом, дьявол обратил его к вере в Бога, причем так успешно, что, после сурового покаяния этот дворянин, открыто заявлявший, что он ни во что не верит, посвятил остаток своих дней самым экзальтированным аскетическим практикам.

Insidit in Scyllam, cupiens vitare Charybdim [222].

Однако одержимые, столь проницательные с господином Кериоле, упорно изобличали в лице кюре де Сен-Пьера волшебника, виновного в наведении порчи…

Тем временем Лобардемон, подручный кардинала, находился в Лудене и наблюдал за разрушением замка, слишком пригодного для того, чтобы служить убежищем протестантам в те смутные времена… Он позаботился сообщить Ришелье обо всех этих необычных событиях и даже отлучился в Париж, дабы убедить своего господина наказать виновников; вскоре он вернулся, наделенный неограниченными полномочиями и императивным мандатом для ареста и привлечения к суду Юрбена Грандье. Мало-помалу начался процесс; Лобардемон попросил помощи у нескольких соседних судей-бальи, старательно отобранных для оказания содействия в его работе; приговор, который он вынес, был заранее объявлен верховным, и обжалованию не подлежал.