Преподобный Симеон Новый Богослов и православное предание

Симеон постоянно говорил о живой преемственности духовного опыта, о той цепи праведности и святости, которая тянется от ранних дней Церкви до настоящего времени. Следующий отрывок из Глав, где говорится о»золотой цепи»святых, может служить суммарным изложением его отношения к феномену христианской святости вообще:

Святая Троица, через всех простирающаяся от первых до последних, как от чьей‑либо головы до ног, собирает всех и сочетает… Ибо святые, приходящие из рода в род… сочетаются с предшествующими по времени святыми, озаряются подобно тем… и становятся некоей золотой цепью, в которой каждый из них — отдельное звено, соединяющееся с предыдущими через веру, дела и любовь, так что они составляют в едином Боге единую цепь, которая не может быть легко разорвана [726].

ГЛАВА ПЯТАЯ. ТРИАДОЛОГИЧЕСКАЯ ПОЛЕМИКА В ТВОРЕНИЯХ ПРЕПОДОБНОГО СИМЕОНА

Многие страницы творений Симеона касаются триадологических вопросов: три Богословских Слова и Гимн 21 целиком посвящены полемике на триадологические темы. Что стояло за этой полемикой? В настоящей главе мы сделаем попытку несколько прояснить этот вопрос, который еще не исследован в достаточной мере.

1.«Отец Мой более Меня»

Для понимания богословских полемических текстов особенно важно знать, с кем полемизирует автор, потому что в таких текстах именно убеждения оппонента обуславливают развитие темы. Кто был оппонентом Симеона в его Богословских Словах, остается неясным. Ж. Даррузес полагает, что им мог быть Стефан Никомидийский, поскольку полемика о Троице в Гимне 21 направлена именно против него  [727]. И в Словах, и в Гимне — одна и та же интонация, много сходных тем. Однако главный предмет дискуссии в обоих сочинениях различен: в Словах — это изречение Иисуса Христа»Отец Мой более Меня»(Ин. 14:28), а в Гимне — «мысленное и действительное»различие между Отцом и Сыном. В Словах Симеон обвиняет неизвестного оппонента в субординационизме и скрытом арианстве  [728], а в Гимне критикует Стефана главным образом за его попытку рационально объяснить различие между Отцом и Сыном: текст Гимна не содержит указаний на то, что Стефан был склонен к субординационизму.

И все же: кто, если не Стефан? К сожалению, нам немногое известно о богословских спорах в Константинополе во времена Симеона; а то, что мы знаем, по своей тематике мало соприкасается с произведениями Симеона. Например, между 1009 и 1019 годами в Константинополе шла напряженная полемика против латинян: в нее был вовлечен патриарх Сергий II и его Синод  [729]; однако то, что пишет Симеон в своих триадо–логических трактатах, не имеет никакого отношения к анти–латинской проблематике. В тот же период византийские богословы полемизировали с армянами  [730]. Есть несколько общих тем в сочинениях Симеона и в византийских трактатах против армян  [731]; однако прямых упоминаний этой полемики у Симеона нет.

Благодаря исследованиям В. Грюмеля и особенно»Синодику Православия», который вместе с солидным комментарием опубликован Ж. Гуйяром, мы гораздо лучше осведомлены о византийских еретиках более позднего периода, чем время жизни Симеона  [732]. Мы знаем, например, что в 1160–е годы в Константинополе спорили по поводу Ин. 14:28 («Отец Мой более Меня»). Этот спор, связанный с именами Димитрия Лампиноса, Константина из Корфу и монаха Ириника, закончился двукратным обвинением указанных лиц в ереси — в 166 и 1170 годах  [733]. Хотя осуждение произошло почти полтора столетия после смерти Симеона, ересь, должно быть, развивалась в течение некоторого времени, так что споры вокруг слов Христа могли начаться намного раньше. Оппоненты Симеона, возможно, были непосредственными предшественниками еретиков XII века. В этой связи представляется уместным вкратце рассмотреть здесь споры XII века, не углубляясь, впрочем, в исторические подробности их развития.

Но прежде всего вспомним, как Ин. 14:28 толковался более ранним Преданием. Этот стих, в частности, весьма подробно обсуждался во времена арианских споров IV века  [734]. Александр Александрийский, отвергая арианское толкование, утверждал, что Отец больше Сына, поскольку»только Ему Одному свойственно быть нерожденным», тогда как Сын рожден  [735]. Василий Великий говорит об Отце как о»причине»(αιτία) и»начале»(αρχή) Сына  [736]. Афанасий подчеркивает, что у Отца нет начала, в то время как Сын рожден от Отца  [737].

Наряду с этим толкованием мы находим у Афанасия еще одно, касающееся Боговоплощения:«Как вочеловечившийся, Он говорит, что Отец больше, но будучи Словом Отчим, Он равен Отцу»  [738]. Григорий Богослов, не отвергая первое толкование, более склонен ко второму, считая, что слова Христа в Ин. 14:28 надо понимать как относящиеся к человеческой природе Спасителя  [739]. Он выдвигает основной принцип православного понимания всех подобных»уничижительных»выражений:«Более возвышенные [выражения] относи к Божеству и природе, которая выше страданий и тела, а речения более унизительные — к Сложному, Истощившему Себя ради тебя и Воплотившемуся…» [740]

Другой богослов того же времени, Амфилохий Иконийский, явно отдает предпочтение второму толкованию. Он посвящает целую Беседу спорным словам  [741], относя их к»домостроительству плоти»Христа  [742]. Говоря как бы от лица Христа, он высказывает мнение, что Христос, являясь одновременно Богом и человеком, мог говорить о Себе двояко:

Иногда Я говорю о Себе, что Я равен Отцу, иногда, что»Отец Мой более Меня». Я не противоречу Себе, но показываю, что Я — и Бог и человек… Но если хотите знать, каким образом Отец Мой более Меня, то Я говорил это о плоти, а не о Божественном Лице [743]. Я равен Ему постольку, поскольку рожден от Него; но Он более Меня постольку, поскольку Я рожден от Девы [744].

Иными словами, Отец больше Иисуса Христа как человека, но равен Иисусу как Богу  [745]. Амфилохий не склонен считать, что»нерожденность»Отца — достаточное основание для того, чтобы считать, что Отец больше Сына  [746].

Таким образом, в раннем святоотеческом Предании мы видим две основные интерпретации Ин. 14:28. В позднейших богословских дебатах, например, с монофизитами и монофелитами, эти слова не были центральным пунктом обсуждения. Если к ним все же обращались, то чаще вспоминали вторую интерпретацию. В частности, Анастасий Синайский высказывает мнение, что Ин. 14:28 и другие подобные выражения говорят скорее вообще о человеческой природе Христа, чем конкретно о Его теле или плоти  [747] Он дважды цитирует Амфилохия, чья беседа на Ин. 14:28 по–видимому воспринималась в то время как regula fidei (правило веры)  [748].