Но кому уподоблю род сей?

Читатель, понявший предложенную нами модель истины, ни в коей мере не должен думать, что целью данной книги является попытка экуменизации христианства в среде других мировых религий. Мы не ищем ни некоего среднего пути между всеми религиями посредством взаимных компромиссов, ни синтеза религий на базе неких обязательно существующих общих точек — подобных книг написано предостаточно. Мы же хотим своей работой показать, что, вопреки мнению некоторых, вся истина вмещается в библейские повествования без того, чтобы встать перед необходимостью употребления кажущихся многим чуждыми христианству терминов на санскрите или тибетском, или других иностранных языках. Мы попытаемся доказать, что целостная картина мира может быть дана и без таких слов, как сансара, карма, инкарнация, астрал, ментал, и т.д., ибо все эти понятия или даже их более точные соответствия мы найдем в Священном Писании христианства. И наша задача приблизить понятия современного христианства к Единой Истине. Что же касается религий и философских школ, из словарей которых эти термины заимствованы религиозными эклектиками, то мы, не беря на себя задачи приближения к истине их, будем, тем не менее, рады, если это произойдет помимо нашей воли в сознании хотя бы одного из приверженцев сих учений. А такое тем более может произойти, что сторонником какой бы религии ни был нехристианский читатель, он сможет узнать в нашей работе черты истины, преподносимые лишь исповедываемым им учением, религией. Мы не можем обращать внимание на примеры подобного рода и на параллельные другим учениям места, ибо не изучали сих учений, и то, к чему мы придем, основывается лишь на Священном Писании христианства, и ни в чем ему не противоречит. И какие бы черты ни хотел кто увидеть в нашей работе, подвергая ее негативной критике, сие не есть то, или это, или что-либо похожее на слова от людей изученной мудрости. Мы же не проповедуем иного, «кроме Иисуса Христа, и при том распятого» (1 Кор 2:2; 1:23).

Пытаясь построить модель истины, мы должны указать и на то, что Истина едина не только внешне, но и внутренне. То есть, как не может быть двух истин, так у Единой Истины не может быть и противоречивых частей. А могут ли вообще быть части у того, что едино, — у Истины?

Человек, тем не менее, живет в мире, в котором истина отражена с видимыми противоречиями, однако, при движении от плотского к духовному, от дольнего к горнему, противоречия эти постепенно исчезают, уступая место целостности, до тех пор пока на самом верхнем уровне не оказывается Один Бог. Излишне отмечать, что такой путь требует многих усилий от человека. Между тем, как писал Петр Яковлевич Чаадаев: «Удивительно, как ленив человеческий разум. Чтобы избавиться от напряжения, которого требует ясное разумение высшего мира, он искажает этот мир, он самого себя искажает и шествует затем своим путем как ни в чем не бывало.» («Философические письма» IV). Иными словами, человек пытается домыслить истину, делая это несовершенно; его построение требует все более и более сложных конструкций по мере подъема от бренного мира к Богу, дабы, будучи отраженными так, как представляет себе сам человек, они дали в итоге картину, привычную для него же. И все получается почти по известной пословице — дурная голова ногам покоя не дает.

Дабы читатель лучше понял последнюю нашу мысль, мы можем привести пример о расчете движения планет на небосклоне. Простейшей для современного астронома является методика, основывающаяся на гелиоцентрических представлениях Николая Коперника, чьи формулы сравнительно просты. Однако до него европейская астрономия пользовалась геоцентрической системой Птолемея, означавшей учет бесконечных циклов, эпициклов и деферентов в траекториях планет. Ныне каждый школьник знает, что в действительности планеты не совершают столь замысловатых движений. Такое искусственное построение понадобилось, дабы объяснить видимую сложность движения планет, исходя из ложного представления о неподвижности земли, расположенной, якобы, в центре вселенной. Но в гелиоцентрической системе видимая сложность проявления объясняется весьма простыми посылками.

Мы сочли необходимым сделать замечание о целостности истины потому, что в известных кругах господствует идея о ее антитетичности и антиномичности, иными словами, о ее противоречивости. Популярный богослов начала века Павел Флоренский писал так:

«Для рассудка истина есть противоречие, и это противоречие делается явным, лишь только истина получает словесную формулировку. Иными словами, истина есть антиномия и не может не быть таковой. Чем ближе к Богу, тем отчетливее противоречия.» («Столп и утверждение истины»).

Действительно, кажется, что и из Священного Писания можно привести множество примеров, которые производят впечатление свидетельствующих о противоречивости истины. Однако такое впечатление возникает из-за того, что истине приписывается несвойственная ей атрибутика, вызывающая к жизни несуществующие посылки. А между тем, общеизвестно, что отталкиваясь от истинных положений, можно сделать как верные, так, конечно, и ошибочные выводы. Но нельзя, исходя из ложных посылок, придти к истине, нельзя, основываясь на ложном, найти верное решение.

Говоря о том же иными словами, мы можем рассмотреть сказанное на примере мудрости. Мы можем сколь угодно презирать мудрость, не задумываясь над смыслом того, что сказано, например, у Екклесиаста: «Во многой мудрости много печали; и кто умножает познание — умножает скорбь.» (Ек 1:18); «Сказал я в сердце моем: и меня постигнет та же судьба, что и глупого: «к чему же я сделался мудрым? И сказал я в сердце моем, что и это суета.» (Ек 2:15). Но у того же Екклесиаста можно встретить и фрагменты, прославляющие мудрость. И эта антиномичность мудрости — кажущаяся, ибо мудрость может привести как к истине, так и к ошибкам, тогда как никому, мы надеемся, не надо объяснять, куда неизменно приводит глупость. А бессмыслица и абсурд никогда не были синонимами ни антиномичности, ни антитетичности, ни парадоксальности. И нет никакого противоречия в том, что путь к древу жизни проходит мимо древа познания добра и зла.

На самом деле противоречива вовсе не истина, а человек, пытающийся истину отразить и преломить. Но можно ли увидеть целостную картину в зеркале, составленном из осколков, которые к тому же наклеены внутрь чаши? Можно ли смотреть на мир сквозь даже самый чистый, но ограненный бриллиант? А ведь человека никак нельзя уподобить бриллианту, но скорее мутному кристаллу поваренной соли.

В познании истины человек сам является тем инструментом, при помощи которого он и познает истину. Если инструмент испорчен — человек разделен, то ни о каком истинном восприятии не может быть и речи. Единственный путь к истине — починка прибора — устранение внутренней разделенности человека.

В сих рассуждениях нам никак не уйти и от иной постановки вопроса. В одной из книг по раннему христианству нам бросилась в глаза фраза о том, что некоему богослову (речь идет об Игнатии Аитиохийском, но в нашей настоящей теме сие не так важно) удалось «синтезировать учение Апостола Павла с богословскими воззрениями Апостола Иоанна». Но ведь в синтезе может нуждаться и к нему может быть способно лишь то, что изначально не составляет единого целого. То есть автор тех строк сам о себе нечаянно засвидетельствовал, что не считает Христово учение целостной истиной, ибо внутри нее суть части, которые можно синтезировать или оставить разрозненными в зависимости от способностей того или иного истолкователя. Что можно сказать на сие? Апостол Павел, предвидя такое положение вещей, писал, как для нашего времени: «У вас говорят: «я Павлов»; «я Аполлосов»; «я Кифин»; «а я Христов». Разве разделился Христос?» (1 Кор 1:12,13).

Все вышесказанное мы привели для того, чтобы дать читателю понять, что наши рассуждения устраняют классический набор кажущихся противоречий христианства: антиномичность грехов-. ности человека и его потенциального богосовершенства; антиномичность доктрин о возможности спасения делами и благодатью по вере и так далее.