Но кому уподоблю род сей?

Можно отметить, что вода как надежда соответствует не только библейской символике, но и бытовому опыту. Так, без воды-надежды не может существовать человек, однако, если насыщать его одной только водой, он погибнет. Иными словами, надежда может быть и пагубной. Не в этом ли символический смысл потопа? Весьма поучительная аллегория для современного мира — века сего!

Вода, как мы отметили, является одной из проявленных стихий природы. Причем смысл ее символики заключен в надежде. В дальнейших попытках отыскать разрешение тайн образов остальных трех стихий нам будет легче всего пойти по пути анализа понятий, которые чаще других оказываются стоящими рядом с тем, что символизирует собою вода, — с надеждою. Проводя такой анализ, трудно начать с чего-либо иного, чем с классического для традиционного христианства сочетания трех основ, указанных Павлом: «Теперь пребывают сии три: вера, надежда и любовь...» (1 Кор 13:13).

Существует ли какое-либо соответствие сих трех стихиям мира и каково это соответствие? Кто из сих трех скрывается, например, за образом земли?

Нам кажется совершенно естественной ассоциация земли с верой. Но подобное утверждение едва ли удовлетворит любого читателя. Для того же, чтобы обосновать такое наше мнение, можно привести Иисусово истолкование знаменитой притчи о сеятеле. Но прежде сама притча:

«Вышел сеятель сеять; и, когда сеял, случилось, что иное упало при дороге, и налетели птицы и поклевали то. Иное упало на каменистое место, где немного было земли, и скоро взошло, потому что земля была неглубока; когда же взошло солнце, увяло и, как не имело корня, засохло. Иное упало в терние, и терние выросло, и заглушило семя, и оно не дало плода. И иное упало на добрую землю и дало плод, который взошел и вырос, и принесло иное тридцать, иное шестьдесят, и иное сто. И сказал им: кто имеет уши слышать, да слышит.» (Мк 4:3-9; Мф 13:3-8; Лк 8:5-8). Последнее восклицание является общим указанием на наличие тайны, которую в данном случае Иисус и разъясняет:

«Сеятель слово сеет. Посеянное при дороге означает тех, в которых сеется слово, но к которым, когда услышат, тотчас приходит сатана и похищает слово, посеянное в сердцах их. Подобным же образом и посеянное на каменистом месте означает тех, которые, когда услышат слово, тотчас с радостью принимают его, но не имеют в себе корня и непостоянны, потом, когда настанет скорбь или гонение за слово, тотчас соблазняются. Посеянное в тернии означает слышащих слово, но в которых заботы века сего, обольщение богатством и другие пожелания, входя в них, заглушают слово, и оно бывает без плода. А посеянное на доброй земле означает тех, которые слушают слово и принимают, и приносят плод один в тридцать, другой в шестьдесят, иной в сто крат.» (Мк4:14-20; Мф 13:18-23; Лк 8:11-15). То есть, каждая из описанных категорий, слушающих слово, обладает разного качества верой, способной принести и соответственно различный плод.

Так, земля при дороге оказывается такой верой, которая не способна принять слово — исчезающе малой. Особого взгляда заслуживает каменистая земля, «каменистое место», уже в силу вскрытой символики камня. И вот такая, неотделимо связанная с мертвым законом вера, не позволяет растению иметь глубокий корень, отчего вера становится непостоянной. Есть в притче и земля, «произращающая тернии и волчцы» (Евр 6:8), символизирующая неразборчивость в вере, готовность верить чему угодно. Наконец притча повествует и о доброй земле — вере, приносящей много плода.

В притче о сеятеле ассоциация человека с растением очевидна. Похожие сравнения характерны и для Ветхого Завета. Вот какая судьба ждет нечестивого: «Бог сокрушит тебя вконец... и истрогнет... корень твой из земли живых.» (Пс 51:7). Имея в виду такие уподобления, поставим рядом с приведенной синоптической еще одну притчу из Марка, тем более, что их разделяют всего несколько стихов: «Царствие Божие подобно тому, как если человек бросит семя в землю, и спит, и встает ночью и днем; и как семя всходит и растет, не знает он, ибо земля сама собою производит сперва зелень, потом колос, потом полное зерно в колосе.» (Мк 4:26-28). Но для роста растения необходимы не только вода-надежда и земля-вера, но и нечто еще.

В понимание же того, что скрывается за этим нечто, весьма определенную ясность нам вновь внесут самые первые слова первой книги Библии, хотя, как мы покажем ниже, они могут быть прочитаны чуть иначе: «В начале сотворил Бог небо и землю.» (Быт 1:1). Вот та искомая нами стихия, причем мы должны различать свет, исходящий с неба, от собственно неба как переизбытка воздуха, столь необходимого для роста растения. Такое замечание приобретает особый смысл еще и в той мере, что свет исходит с неба только днем, воздух же является неотъемлемой стихией даже тогда, когда тьма становится почти осязаемой (ср. Исх 10:21).

Мы не станем обосновывать никакими библейскими ссылками то тривиальное положение, что небесное является безусловным синонимом божественного, — достаточно вспомнить, что «Царство Небесное» по Матфею соответствует «Царствию Божию» у остальных Евангелистов. При этом мы должны самым серьезным образом принять мысль Иоанна, что «любовь от Бога;.. В том любовь, что не мы возлюбили Бога, но Он возлюбил нас...» (1 Ин 4:7,10), что «Бог есть любовь.» (1 Ин 4:8). Все сказанное дает достаточное обоснование символики стихии неба, воздуха, как любви Божией. Итак, признав безусловную правоту Павла, повторим вослед ему: «Теперь пребывают сии три: вера, надежда и любовь; но любовь из них больше.» (1 Кор 13:13).

Однако мы смело говорим о необходимости дополнения «сих трех» некой четвертой, ибо и стихий тварного мира тоже четыре. Ревнители традиций христианства не могут быть за это в слишком большой претензии на нас, ибо концепция четырех стихий, из которых состоит физический мир, не является чем-то сугубо еретическим, присушим, кроме отстраненных апокрифов, быть может, лишь буддизму или иного рода язычеству. Говоря так, мы можем сослаться на апокалипсис одного из апостольских мужей, лежащий чуть ли не в самом основании святоотеческой литературы. Мы имеем в виду «Пастыря» Ерма: «Мир поддерживается четырьмя стихиями.» (1.3:13). Приводя цитату из апокалипсиса Ерма, нельзя игнорировать факт, что эту книгу считали богодухновенной и причисляли к Священному Писанию такие церковные писатели, как Ириней, Тертуллиан и Ориген.

Вера, надежда и любовь. Имена сии известны даже детям. Но в современном христианстве среди них не нашлось места четвертому — софии — мудрости или, если хотите принять, познанию Божию. Между тем, тот же Павел писал: «хотя я и невежда в слове, но не в познании.» (2 Кор 11:6). Мы уже не говорим об Иисусовом обетовании обретения свободы через познание: «познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин 8:32). Так не случилось ли, что вера, надежда и любовь выступают в Новом Завете под своими настоящими именами, а знание выступает под именем чужим?!

Нам вновь, как и в случае с землей, представляется абсолютно естественным связывать свет со знанием, и к этому нас подталкивает сложившаяся едва ли не во всех языках этимология — такие, например, слова, как «просвещение» и «озарение», напрямую заимствованные из языка образов, просто не имеют адекватных несимволических синонимов возрастания в знании. Однако мы вновь обратимся к свидетельствам Писания ради тех, кто желает точности и строгости. Прежде, нежели отослать читателя к библейским свидетельствам, нам нужно заметить, что знание не может быть отделено от разума, поэтому без обладания разумом невозможно воспринять знание. Именно о таких людях говорит Давид, вводя аллегорию тьмы как незнания: «не знают, не разумеют, во тьме ходят» (Пс 81:5). Ему вторит Екклесиаст: «глупый ходит во тьме» (Ек 2:14).

Познание как антитеза невежеству и глупости существеннейшим образом связывается со светом, и потому-то риторикой полон вопрос псалмопевца: «Разве во мраке познают чудеса Твои, и в земле забвения правду Твою?» (Пс 87:13). Тайна же, что сокрыта до предопределенных времен, хранится не в свете (знания), а во мраке (неведения), но когда тайна открывается, когда Бог «сокровенное выносит на свет» (Иов 28:11), то тайна превращается в явь знания, Бог Всевышний «разливает учение, как сеет.» (Сир 24:29), и Он «выведет, как сеет, правду твою» (Пс 36:6). Последняя мысль наилучшим образом объяснена Апостолом Павлом: «Все же обнаруживаемое делается явным от света, ибо все, делающееся явным свет есть.» (Еф 5:13), — для непосвященного действительно неудобопонятно, однако взгляните, сколь чудесное преображение происходит с сей формулой, если мы понимаем, что свет есть знание: все, что сокрыто, но обнаруживаемо, становится явным в познании, ибо все, что перестает быть сокрытым, становится явным, то есть, будучи познано, становится знанием само.