Духовный лик Польши. Католики и католичество

Но мне показалось опять слишком просто: будто немного или сколько-то раз «помолись», и будет всё.

— Жить нужно, жить так, чтобы быть достойным благодатного просвещения.

Он и с этим соглашается. Но всё это как-то безболезненно. Будто всё это так легко, а ведь именно здесь-то и самая трудность, ибо благодать уходит от нас всё дальше и дальше.

Мы всё естественнее смотрим на дела всей жизни, а в частности — и на церковные: соединение, точно «блок партий». Или «лига наций». «Общие интересы», «борьба против общих врагов», «довольно вражды».

… А дело не так просто. Но об этом — в «Мыслях»… И уж если соединяться, то с любовью, а не со властностью.

Но как о человеке у меня осталось искренно-симпатичное впечатление о нём, как [о] милом, нелицемерном, добродушном и не очень-то волнующемся старце. Поэтому я чувствовал себя с ним весьма естественно и просто.

… Но не думаю, чтобы он был очень типичен для католиков, и особенно — для высшего клира…

Провожая меня, он сердечно просил, что если я в чём буду нуждаться, то обратился бы к нему, и он «всё возможное сделает с радостью». Я также сердечно поблагодарил его за всё.

Затем я отдал визит к М-ог Чезерано в гостиной. Но об этом общении и рассказать нечего. Умный, энергичный, не совсем простой, но обходительный, умелый. Всё это уже совершенно «человеческое». А потому та приятность, которую я вынес в душе от м[онсеньора] Дольче, стала стынуть здесь; и я, провожаемый м[онсеньором] Чезерано до двери, ушёл, ласково простившись с простыми портье.

— Ils sont catholiques, mais ils ont de bons visages, — сказал я (вероятно, неправильно, и уж, конечно, не достаточно деликатно: «mais» — «но») задушевно, искренно. И все мы распрощались с улыбками. Я — искренно. «Портье» тоже.

5 МАРТА.

БОЛГАРСКИЙ ЕПИСКОП-УНИАТ

Во время лечения в болгарской больнице ко мне зашёл епископ Михаил (Миров) — униат из болгар (об унии б[олгарской] см. «К-во», тетр. I). Уже старый, благообразный, с большой бородой. Говорили по-болгарски-русски, а отчасти — и по-французски.

Не знаю почему, но сразу мне было не по душе. Настоящие католики как-то милее мне казались после; а он — «отступник». Больно. После нескольких минут разговора он сразу перешёл к доказательствам об истинности католичества.

Я решил молчать и слушать.

Все аргументы он выложил сразу, ссылаясь постоянно на книгу Мелетия Смотрицкого:

— Замечательная! Библиографическая редкость! Там всё сказано с очевидностью. Если хотите, я принесу Вам.

— Пожалуйста!

Когда он стал ссылаться на слово Божие о главенстве святого апостола Петра («паси агнцы Моя»), то я объяснил, что другим апостолам не нужно было этого говорить, ибо они не отрекались, как Пётр. Нужно было его обличить и восстановить в апостольское достоинство («паси») и утешить. И сам апостол Пётр не смотрел на это как на чрезвычайный дар, а лишь как на упрёк и на милость, а не заслугу, ибо на первое повторение вопроса действительно ли любишь, как ты утверждаешь про себя, да ещё «больше» других («если и все отрекутся, то я…») «оскорбе же Петр» — такое недоверие было прискорбно для него (см. подробнее «Мысли»). Но, видя, что эти аргументы на него не действуют, я решил подойти с другой стороны:

— Но ведь у нас в Православной, — и в Русской в частности, — Церкви есть великие угодники Божий, святые и чудотворцы, как Сергий Радонежский или в XIX веке Серафим Саровский.

Но он, не дослушав даже как следует, со скептической улыбкой сказал что-то вроде:

— Ну какие там святые?!

Мне это показалось больно; а к нему чувство сделалось ещё неприятнее. Даже католики чистые, — не знаю искренно ли? — и те признают (см. «К-во», тетр. I и книгу «Essai sur l'Eglise russe et des saints», где и св. Сергий признаётся) святых наших. Так отступники бывают более резки.

— А как Вы думаете: русский народ хороший?

— О, да! Конечно. Русские — добрые, хорошие.

Ещё бы: своею кровью освободили Болгарию.

— А откуда он стал таким хорошим и добрым?

Ведь у нас была лишь Православная Церковь его воспитательницей. А если она воспитала такой хороший народ, то и сама Церковь хороша.

И он, с такою лёгкостью и радостью ответивши на мой намеренно поставленный ему вопрос о русском народе, увидел, что попал в сети и… ничего вовсе не сказал.

Когда простились с ним, то у меня не было никакой охоты в сердце видеться с ним больше. И доселе я ему не отдал даже визита. И не хочется. Монсеньера Дольче увижу с симпатией, а его — нет.

При нашей беседе стоял один больничный служитель — интеллигентный болгарин.

— Ну, что? — спросил я его после.

— Фанатык! Не лублу такых! — и замахал недовольно головой.

Да, русский «хороший» народ — лучшее доказательство Святого Православия: «по плодам узнаете», — говорил Спаситель.

Большевизм ещё не всё решает. Вот уже теперь (март) матросы подняли восстание против коммунизма. И замечательно, что в «Общем деле» сообщают, что в Повстанческом Кронштадтском Комитете было: 4 офицера, 4 матроса и 2 священника! Конечно, батюшки — не революционеры. Это небывалое явление. Народ (да ещё и матросы) снова с Церковью.

А недавно те же матросы приглашали митрополита Вениамина Петроградского служить у них в Кронштадте и на кораблях.

«Переборет народ атеиста», — говорил ещё Достоевский.

Верим, уже видим, а надеемся и на гораздо большее в будущем России, а, может быть, и [ожидаем] её мирового значения в религиозно-нравственном отношении.

Запад! Ещё не хвались будущим. Нечем особенно радоваться настоящим всё же маловерием. И плачь о прошлом гонении на веру в науке и жизни.

Материализм, позитивизм, утилитаризм. Ещё тебя ждут впереди Божьи уроки!

6 МАРТА.

СТРАННЫЙ СЛУЧАЙ в КАТОЛИЧЕСТВЕ

Вчера (7/III ст. ст.) и третьего дня я посетил доктора Г. Он переходит в православие из лютеранства. У него — православная хорошая, глубоко верующая жена. Во время моей болезни я познакомился с ним. А через месяца полтора я ему написал письмо, где предложил перейти в православие.

Душа у него хорошая, мягкая, чистая.

Нет этого тяжкого фанатизма.

После раз с полчаса поговорили; и уже он в сердце готов. Скоро буду совершать присоединение.

Но что меня удивило: оказывается и мать, и отец его были не протестанты, а оба — католики.

— Как же так? И почему?

— Нас было четверо детей; и вскоре они после рождения сразу перевели [их] в протестантство.

Они не любили католичества. Слишком душно, тяжело там казалось им. Придут на исповедь, — говорили они, — то таких угроз наговорят, так запугают их, что страх берёт. А потом так мелко и неприлично выпытывают грехи, особенно — о целомудрии, что невыносимо становилось. Я знаю примеры, когда целомудренные девушки, ничего не знавшие, возмущались исповедью. Да и мать моя, хотя у неё шесть человек было (двое, должно быть, померли), но она чистая была душевно; а и её очень смущала исповедь.

— Но зато у них организация? — спрашиваю я.

— Да, они уж если начнут преследовать какую-либо цель, например, хотя бы сбор на что-нибудь, то уж все сразу и во всех церквах так начнут доказывать, что просто завораживают! И кошельки раскрываются. Но это — своего рода внушение.

— Но вот у них монахини хорошо ведут себя: чисто, скромно, добро и трудолюбиво, — сказала одна госпожа, бывшая при этом разговоре.

— Не очень-то я верю этой святости, — возразила жена доктора Г. Вероятно, за лицевой стороной не так-то уж хорошо.

Меня удивил этот случай перевода в протестантство детей католиками!.. И сам доктор Г. с любовью переходил в православие, но даже подумать не хочет о католичестве. Какая-то вражда отталкивающая!..

Значит по настроению и открытости души православие ближе для них, чем железное католичество. И впредь нам нужно стоять в этом свободном духовно, добром и смиренном, внутреннем религиозном настроении. Пусть без слов влекутся к православию.