Птицы небесные. 3-4 части

— Отцы и братья, духовник Лавры архимандрит Кирилл благословил всех, — кто живет в скиту и кто желает здесь принять постриг, — оформиться официально в Лавре. Только нужно свои прошения передать в канцелярию.

Я ожидал радостных восклицаний, но встретил лишь одно гнетущее молчание.

— Если можно, отец Симон, то я бы не хотел подавать прошение в канцелярию, — подал голос иеромонах Ксенофонт, сидевший рядом со мной.

— Почему? — недоумевая, обернулся я к нему.

— Потому что я уехал от всех этих канцелярий, а теперь снова туда не хочется обращаться…

— Мы тоже не будем оформляться в Лавре! — Евгений оторвался от работы и присел к столу. — Там же одно КГБ, куда ни пойди!

Его поддержал послушник Филарет:

— Знаем мы этих масонов, с ними только свяжись! Антихрист потом через эти документы всем на лоб печать свою поставит…

— В лаврской канцелярии хорошие православные люди работают, мне они давно знакомы! — запротестовал я.

— Если даже они хорошие, то ими правят нехорошие люди. Одно на другое и выходит. Теперь нужно по лесам прятаться, а не по канцеляриям ходить! — заспорил со мной незнакомый трудник лет под пятьдесят, с острой бородкой и в рваном подряснике. — Я вот специально на Псху приехал из Нового Афона, чтобы там не связываться с документами. И паспорт уже выбросил. Зачем мне оформляться?

В воздухе повисло непонимание и раздражение.

— Ну как хотите… — разочарованно произнес я. — Силой вас никто не принуждает. Только теперь, чтобы споров не было, благословляю все разговоры о КГБ, масонах и антихристе прекратить.

— Вот это и есть экуменизм! — Трудник злобно посмотрел мне в глаза. — Вы сами экуменисты и всех хотите туда затянуть! Почем знать, что вы тут делаете? — ядовитым голосом произнес он.

— Спасаюсь, как и вы.

— Знаем мы таких спасающихся… — Он, похоже, испытывал ко мне полное недоверие. — Что вы скажете насчет экуменизма? Разве это не антихристово учение?

— Антихристово, — согласился я. — Но мы же говорим о нашей жизни, а не об экуменизме.

— А зачем же вы нас туда тянете? — выступил вперед послушник Филарет. Он явно взял сторону трудника.

— Чем заниматься спорами, лучше молиться чистым умом! — поддержал меня иеромонах Филадельф. — Так говорил старец Силуан Афонский, который сторонился всяких спорных мнений. Все монашество стоит на послушании!

— Как хотите, батюшка, а мы записываться в Лавру не станем… — заключил отец Ксенофонт. — Мы не послушание отвергаем, а всякие подобные официальные документы. Они нам здесь ни к чему.

— Хорошо, договорились.

Расстроившись этим разговором, я вышел из кухни. Состояние уныния навалилось на меня, побудив еще расстроиться из-за того, что не сдержался и позволил себе расстроиться. Молитва словно спряталась в какой-то уголок сердца и стала еле слышной. Иеромонах Ксенофонт с двумя послушниками и трудником скрылись за лесным поворотом. Трудник оглянулся на меня, что-то втолковывая своим спутникам.

— Батюшка Симон, а что насчет моего пострига отец Кирилл сказал?

— Что, что ты говоришь, Аркадий? — не расслышал я, занятый грустными думами о произошедшей размолвке.

— Говорю, что отец Кирилл вам благословлял насчет моего пострига?

— Прости что забыл сообщить: батюшка дал свое благословение на пострижение тебя в иноки!

— Слава Богу, а то я уже истомился… — Послушник радостно перекрестился. — Только по поводу документов извините меня! Я тоже сомневаюсь… Может, не стоит с канцелярией связываться? — умоляюще сказал он, крутя пуговицу на подряснике.

— Хорошо, хорошо, — устало согласился я.

— Да, непростая тут у вас жизнь, — подытожил иеромонах Филадельф. — Но зато сразу все стало понятно. Без монашеской дисциплины какое может быть спасение? Одно разгильдяйство! Все-таки монастырь закладывает самый фундамент духовной жизни через послушание. Нет послушания, нет и смирения, как отец Кирилл в проповедях говорит. Само собой оно не появится.

На следующий день после исповеди на литургии мы совершили пострижение послушника Аркадия в иноки с именем Харалампий, в честь священномученика, которого он так любил. Молитвенное пение отца Филадельфа чрезвычайно умилило меня: его негромкий хриповатый голос с приятным тембром настолько был наполнен благоговением, что всей спиной, стоя у престола, я чувствовал его сосредоточенную молитву. После Литургии все братство поздравило сияющего от радости инока. О прошлом споре по поводу экуменизма никто не упоминал.

— Батюшка, на сердце, вот тут, такая радость… — Харалампий показал пальцем на свою грудь. — Благодарю отца Кирилла и вас! Только нужно мне наедине поговорить с вами… Как же мне все-таки вести себя с Евгением? — спросил он, когда мы пошли по лесной тропинке, усыпанной облетающими с деревьев буковыми листьями.

— Ты инок, значит, старший по скиту, когда меня нет.

— Понятно, только от него я все время слышу: «Какой ты старший? Ты же ничего не знаешь! В Москве на кладбище могилы копал!» — Инок скорбно понурился.

— А ты что, правда могилы копал?

Мы присели на пеньки во дворе.

— Копал, разве я вам не рассказывал? Что ж, работа хоть и трудная, но хорошая и зарплата неплохая. Только жена из-за этой работы меня возненавидела. И начались у нас разногласия. Прихожу с работы, супруга не выходит из комнаты. Ладно. Включаю телевизор, сажусь, смотрю футбол. Она подходит молча и переключает на кино. Я снова, тоже молча, включаю футбол. Она — свое кино. Я — футбол. Потом жена бежит на кухню и выбегает с вилкой, я хватаю крышку от кастрюли — сражение по полной! Так и ушел из дома, все ей оставил. Но не печалюсь. С Богом везде хорошо! А теперь еще Бог сподобил стать иноком Харалампием… Как Господь премудро устроил, слов нет… Я все могу потерпеть, отец Симон, только пусть мой напарник на меня не наскакивает…

— Хорошо, отец Харалампий, я поговорю с послушником.

А пока мы втроем ушли в горы. За плечами поскрипывали тяжелые станковые рюкзаки. Сильный запах горелой пластмассы от вылезших на тропу белых гусениц, с раскраской под зебру, дурманил голову.

— Ну и вонь же от них! — поразился отец Филадельф.

— Специфика! Обитатели Кавказа — шутил Харалампий. — Осенью все тропы ими заполнены. И откуда они берутся? Приходится терпеть, когда по дебрям идешь в уединение.

На очередном привале у водопада, набравшего силу от осенних дождей, лаврский иеромонах, оглядевшись, сказал:

— Все-таки красота здесь, надо сказать, необычная! Такой я еще нигде не видел… И просторы какие — дух захватывает… В общем, думаю, жить можно.

— А если можно жить, то оставайся! — Иноку явно стал близок этот серьезный вдумчивый парень. Уже возле кельи, когда мы сняли рюкзаки, отец Филадельф, словно продолжая разговор, заметил:

— Что ж, можно и остаться. Только нужно все дела дома закончить: маму поближе к Лавре поселить. Тогда и приеду… — Иеромонах, по-видимому, обдумывал какое-то решение. — Не знаю только, в скиту поселиться или рядом с вами, отец Симон? Здесь просто удивительно все красиво…

Мы остановились, любуясь внушительным видом противоположного склона ущелья. В синем звонком небе плыла вершина Чедыма, по которой наискось срывались полосы дождя, от набежавшего с моря клубящегося облака, подсвеченного заходящим солнцем.

Иеромонах вскоре уехал, радуясь переменам в своей жизни и договорившись со мной, что он будет принят в наш Иверский скит. Осень все больше властвовала в окрестных лесах, разбросав по опушкам рыжие пятна осыпающихся осин. Подгоняемые непогодой, мы спешно готовились к зиме.

— Евгений, нужно переговорить с тобой, — остановил я послушника, который шел к ручью стирать свою одежду.

— Слушаю, батюшка. — Он настороженно замолчал.

— Как у тебя дела с молитвой?

— Молюсь как все.

— А чувствуешь в ней какие-нибудь изменения?

— Нет, ничего не чувствую, словно все окаменело…

— Значит, еще не время. Продолжай покаяние и никогда не оставляй его. А что скажешь о ваших отношениях с иноком Харалампием?