Русские патриархи 1589–1700 гг

Через несколько часов, как только стихийные митинги староверов утихли и народ рассеялся, Софья отдала приказ выборным всех полков схватить зачинщиков «бунта»: «Не променяйте вы нас и Всероссийское государство на шестерых чернецов и не дайте в поругание святейшего патриарха и потом всего освященного собора!'' Чтобы выборные не колебались, царевна щедро одарила их чинами и деньгами, а служивым попроще велела выкатить из погребов заветные бочки. «Дворяне и вся надворная пехота великих государей! — кричали у дворца. — Царя государи жалуют вас погребом!»

Потоки пива и меда залили остававшиеся в служивых сомнения. «Чего нам больше жалованья от великих государей? — — говорили стрельцы и солдаты. — Чем нас великие государи не пожаловали?!» Староверов перехватали поодиночке без значительного сопротивления, которое не могли оказать вооруженной силе разрозненные группы их ближайших сторонников. Никита был казнен, его товарищи пытаны и брошены в заточение по разным монастырям.

Правда, попытка арестовать сторонников старой веры из самих стрельцов не удалась: царевне пришлось лично вернуть им оружие и жалованные грамоты. Но бунт был подавлен. Теперь патриарх мог заняться увещеванием заблудших — и действительно издал вскоре «Увет духовный» (М., 1682) с обличением староверов.

Современники были восхищены тем, как царевна, исключительно благодаря своему уму и мужеству, не располагая вначале никакой реальной силой, сумела победить людей, которые вели за собой огромные массы народа. Не все заметили, что жестокое испытание оказалось сильнее политического соперничества Иоакима и Софьи, убедившейся, что в трудных обстоятельствах она может положиться на патриарха. Это позволило правительнице приступить к решительным действиям, в которых патриарху отводилась весьма ответственная и опасная роль.

Утешение восстания

Стрельцы и солдаты, после удовлетворения своих требований и венчания на царство двух царей, Ивана и Петра (25 июня), подчинялись указам правительства и вовсе не давали повода для обвинении в «шатости». Бегство царей от Москвы «странным путем», назначение князя Голицына главнокомандующим и спешная мобилизация дворянской армии на борьбу с восставшими требовали объяснения. Софью Алексеевну и ее сторонников в августе—сентябре 1682 г. беспокоил и другой вопрос: для них было крайне важно, с одной стороны, скрыть от народа России подлинные причины и цели Московского восстания, с другой — избежать обвинений в попустительстве восставшим перед мобилизованным в армию дворянством.

Гибкий ум Софьи Алексеевны не затруднился решением этих задач. Царевна нашла «козла отпущения», сделав им вышедшую из ее политической игры фигуру боярина князя Ивана Андреевича Хованского по прозванию Тараруй (Болтун). Сделанный в мае судьей Стрелецкого приказа, князь Иван успешно играл роль «буфера» между служивыми людьми и правительством. Его добросердечие и хлебосольство, простота обращения и широкая манера старого московского боярина импонировали восставшим, постоянно обращавшимся к нему с просьбами, которые князь передавал правительству. С помощью этого опытного, но простоватого воеводы властям удавалось отклонять часть требований стрельцов, смягчать их остроту.

С момента бегства из столицы правительство перестало нуждаться в услугах Тараруя. Он стал даже опасен как знатный человек, способный стать знаменем «бунтовщиков». Поведение князя давало основания для опасений: он вошел в роль «отца» нижних чинов, активно отстаивал интересы своих «детушек» (что вполне устраивало служивых и их выборных). Хованский все чаще спорил с боярами, теряя социально–политическую ориентацию, считая требования стрельцов своими личными. Словом, он весьма подходил для того, чтобы сделаться главным «виновником» московской «смуты».

2 сентября Софья Алексеевна получила извет на князей Хованских — Ивана с сыновьями — которые готовили якобы государственный переворот. С помощью «большого собрания» стрельцов они собирались убить царей Ивана и Петра, царицу Наталью и царевну Софью, патриарха и властей, знатнейших бояр, дворян и купцов, завести старую веру и занять царский престол! Нелепость извета не помешала использовать его как предлог для бегства Государева двора под прикрытие стен Троице–Сергиева монастыря и для того, чтобы послать «во грады по ратных людей грамоты».

То, что извет был лишь предлогом, очевидно: в нем говорится о заговоре Хованских в августе, а в составленной вскоре грамоте о мобилизации об этом не упоминается вовсе, зато Хованский объявлен виновником восстания в мае! Извет был явно ориентирован на царский двор. Он заставил царей, цариц и бояр преодолеть колебания и, «спасая свою жизнь», бежать, чтобы начать военные действия против восставших. Грамота же к дворянству писалась для широкого распространения и мотивировала необходимость выступить против восставших по–иному.

Грамота ошеломляла читателя заявлением, что после смерти Федора 27 апреля на престол взошли сразу два царя — Иван и Петр. Далее, «по тайному согласию с боярином нашим с князь Иваном Хованским», стрельцы и солдаты двум царям изменили «и весь народ Московского государства возмутили». Первым делом «изменники» перебили не начальство, а «свою братью, старых московских стрельцов, которые к их измене не пристали и от того их унимали». Излагая события 15—17 мая, грамота допускает явные преувеличения: «воры» — де в кремлевских соборах «всякую святыню обругали, чего и басурмане творить страшатся;… и нашу великих государей казну разграбили без остатку».

Грамота признает, что правительство было вынуждено выплатить стрельцам задержанное жалованье, выдать им жалованные грамоты и разрешить строить памятник на Красной площади. Далее, «воры и изменники» «по согласию» с Хованским «ратовали на святую соборную церковь, соединяясь с проклятыми раскольниками». Объясняя причины, заставившие двор бежать из Москвы, грамота приоткрывает часть истины.

Она говорит, что стрельцы и солдаты «ходят ныне по своим волям и чинят казачьи круги, чего в Московском государстве никогда не Повелося… и живут во всяком бесстрашном самовольстве». Восставшие объявляются «посторонними неприятелями», от которых «ныне наше государство разоряетца»! Все воинские люди призывались в строй, чтобы «тех воров и изменников устрашить, и до большого дурна и до расширения воровства не допустить, и наше государское здоровье уберечь».

Правительство тем временем размышляло, как выманить Хованских из Москвы, чтобы «от того Стрелецкого приказа (который князь Иван возглавлял. — А. Б.) отставя, от детей его отлучити». «Дети» — стрельцы не советовали князю ехать, но тут Софье помогло счастливое стечение обстоятельств. Князь Иван писал государям, что с Украины к Москве едет гетманский сын, и спрашивал, как его принять. В ответ Хованскому была послана грамота с похвалой за службу и приглашением приехать в село Воздвиженское, чтобы получить от самих царей указ по делу украинского посольства.

Князь был обманут. Он поехал ко двору с сыном Андреем, по дороге был схвачен и немедленно услышал смертный приговор. Известие о казни Хованских заставило Москву взяться за оружие. «Истинно невозможно было тогда без слез кому быть, ум имеющему, — пишет современник, — видя многих служивых недоумение, как будто осиротевших, и дерзость бесчеловечную внезапно на трепет и ужас переменивших; ибо люди единой державы, единой православной веры, едины единых боятся: служивые —. боярских холопов, бояре и холопы — служивых, посадских же и иных чинов всякие люди отовсюду и всех боятся; и постоянно всякий себе беды и смерти ожидает!»

Поскольку в середине сентября «на Москве никого в правлении бояр не осталось», служивые оказались вне той структуры власти, в которой они так стремились занять достойное место. Они могли «досаждать» лишь патриарху Иоакиму, в Крестовую палату к которому приходили «многими сотнями человек». Из разговоров было ясно, что они единодушно и в целом правильно оценили новую политическую ситуацию. Речь шла о том, что царский двор открыл военные действия против восставшей столицы. Ответные оборонительные меры были приняты стрельцами и солдатами немедленно: в ночь на 18 сентября Москва ощетинилась пушками, превратилась в огромный военный лагерь.