Русские патриархи 1589–1700 гг

Лишь после того как все причтенные к Думе и освященному собору заняли свои места, в палату были допущены представители староверов. Те тоже старались придать себе внушительности, неся в руках древние книги и иконы, аналои и свечи. Но контраст был разителен. На фоне блистающего драгоценностями, чинно выстроившегося двора сгрудившиеся в центре палаты «ревнители древнего благочестия» выглядели убогими оборванцами, «грубыми мужиками».

Софья Алексеевна, отбросив формальности, согласно которым говорить с посторонними члены царской семьи должны были через придворных, немедленно перешла в наступление, использовав временное замешательство старообрядцев, чтобы навязать им свою игру. Она спросила «оных раскольников», чего ради они так невежливо и необычно, с таким дерзновением и наглостью пришли к царскому величеству в палаты, как к иноверным и Бога не знающим? Как без царского повеления и патриаршего благословения они по московским улицам и ныне в Кремле прелести своей раскольничей учить смели и простой народ возмутили?

Староверы попались на удочку прилежной ученице Симеона Полоцкого и своим ответом противопоставили себя всем присутствующим. Они сказали, что «пришли веру утвердить старую, ибо ныне у вас принята вера новая, и вы все в новой вере пребываете, в ней же невозможно спастись, и надобно старую!»

Софья немедля нанесла рассчитанный удар. «Что есть вера? И какая старая и новая?!» — спросила она, повергнув оппонентов в замешательство — ведь разногласия касались главным образом церковных обрядов, а не догматов. Староверы не были подготовлены к богословскому диспуту в стиле западноевропейских схоластов. Использовав их колебания, царевна вновь спросила: «Почему в таком великом деле нет с вами ни одного знатного в Российском государстве человека ни из какого чина?» — Тем временем сторонники старой веры выдвинули из своей среды оратора, способного вести спор с царевной, — яркого полемиста и писателя Никиту (прозванного врагами «Пустосвят»).

Иоаким готовился к спору с ним основательно. Работавшие на патриарха книжники составили ему письменный ответ Никите, отпечатанный ночью в 160 экземплярах Иоаким [Слово на Никиту Пустосвята]. М., 1682. [401]. Публичное чтение этих «тетрадей» среди симпатизировавших староверам москвичей не удалось: бедного попа, который распространял патриарший опус, чуть не побили камнями, так что товарищи Никиты вынуждены были заступиться за него. В Грановитой палате Никита не дал патриарху воспользоваться домашней заготовкой, построив свое обличение по–новому. Видя, что Иоаким затрудняется отвечать, в спор вмешался Афанасий Холмогорский, но староверы заметили: «Что ты, нога, выше головы становишься?!»

Однако Софья не была бы политиком, если бы не умела заблаговременно собрать сведения о противнике. Она указала, что Никита неоднократно переходил от официальной Церкви к расколу и обратно, что он давно отлучен и проклят освященным собором, и запретила ему говорить. Принудив растерянных староверов к молчанию, Софья Алексеевна вновь спросила их: «По что приидоша?» В молчании те лишь смогли подать ей написанную заранее челобитную, которую царевна и велела кому–то из придворных читать. «Прения о вере» весьма успешно обращались Софьей в рассмотрение властями жалобы подданных.

Староверы никак не могли добиться обострения ситуации, чтобы пустить в дело главную силу — собравшиеся в Кремле народные толпы, представ в качестве оскорбляемых борцов за справедливость перед стрельцами, и привлечь их на свою сторону. Это прекрасно понял Никита: криком он принялся вызывать на спор патриарха и освященный собор. Против Никиты выступил архиепископ Афанасий; оба начетчика схватились за грудки. Момент, однако, был совсем не подходящий: ведь чтение челобитной началось по общему согласию сторон. Да и в глазах полковых выборных, которым главным образом и адресовался эффект осуществляемой Софьей постановки, староверы успели уже много потерять.

Видя столь откровенное нарушение порядка, один из выборных отбросил Никиту от Афанасия, но сам попал в толпу раскольников; они, скрежеща зубами, «того выборного человека на кулаках пренесоша». Многократные призывы Софьи Алексеевны к порядку тонули в криках староверов. Тогда царевна перешла к следующему номеру своей программы, двинув вперед патриарха.

Вооруженный древним Евангелием и греческим манускриптом, Иоаким стал говорить стоящим близ него (а в основном стрельцам), что «всуе они возмутители безумствуют и тако велие смущение воздвигоша на святую Церковь!». Патриарх обращал внимание на «буйство и грубость'' оппонентов, ссылался на авторитет «прежних патриархов» и уверял, что его Церковь очень любит старые книги. Благоразумно не вдаваясь в детали, Иоаким указывал на многочисленные образцы этих «старых книг», содержащих якобы полнейшее опровержение раскольников. Наконец, он льстил самолюбию выборных, признавая их своими судьями, и выражал неуклонную готовность принять раны и смерть. Иоаким произнес хорошо продуманную речь, что неудивительно, учитывая, что его выступления писал такой выдающийся литератор, как Карион Истомин.

Речь достигла цели, заставив многих присутствующих умилиться, «видя крайнего своего архиерея такие слова болезненные со многими слезами произносящего». Староверы в ответ еще громче закричали, поднимая руки со сложенными двумя перстами, и отчасти уже приблизились к цели, вызвав волнение народа на соборной площади. В этот момент Софья Алексеевна, залившись слезами, вместе с царевнами и царицей Натальей сошла с трона и обратилась «ко всем, наипаче же к служивым выборным стрелецким людем», уверяя, что бесчинства «невегласов–мужиков» в столь высоком месте позорят весь царский род.

Царевна льстила служивым, говоря, что они царские «верные слуги, и оборонители святой православной веры, и Церкви святой, и всего нашего государства», что ныне и присно они служат при самом Государевом дворе. «А мы такой хулы не можем слышать, что отец наш и брат (цари Алексей и Федор. — А. Б.) еретики, — пойдем все из царства вон!» Плач царевны был направлен в самое больное место «надворной пехоты», считавшей себя гарантом стабильности в государстве.

И если так, говорила Софья сквозь слезы, «то что таким невеждам попускаете? Что их от такого мятежа не унимаете?» Мы не можем жить в подобном порабощении, лучше вместе уйдем в иные грады, о таком непослушании и разорении народу всему возвещать. Эта замаскированная слезами угроза также не укрылась от выборных. Их ответная речь показала, что служивые сделали ставку.

Представители стрельцов, солдат и пушкарей были удовлетворены оценкой их роли в государственных делах и обещали Софье «по указу вашему творити все». Только сегодня, сказали они царевне, сами видите, собралось много возмущенного народа; надо, по возможности, «день той препровадити», а то как бы самим не пострадать. А что вам с царями идти из столицы, отметили выборные в заключение, то этого не будет.

Раздался, правда, и другой возглас: «Пора, государыня, давно вам в монастырь; полно царством мутить; нам бы здоровы государи были, а без вас место пусто не будет!» Однако большинство служивых такой поворот дела не поддержало. Восставшие вовсе не собирались утратить возможность проводить важные для себя решения именем государей с помощью мудрой и милосердной царевны.

Плач царевен и бурная сцена «умоления» их чиновниками двора не покидать прении, а главное — твердая позиция стрельцов помогли частично разрядить ситуацию в Грановитой палате. Царица Наталья Кирилловна удалилась, но Софья осталась и постаралась смягчить обстановку. Чтение старообрядческой челобитной возобновилось. До самой вечерни царевна удерживала «прения» в русле схоластической дискуссии.

Стоявшая весь день на площади толпа устала. Наконец, под предлогом вечерней молитвы, Софья Алексеевна распустила собрание, возвестив «раскольникам, что указ им будет государский во иной день». «Идите же с миром», — возвестила царевна и сама покинула палату в окружении патриарха и архиереев. Уверенные, что «препрели» своих противников, староверы двинулись из Кремля с криком: «Победихом! Победихом!» Они были уже политическими мертвецами.