Сочинения в двух томах

Сюда за звездою путешествуют и волхвы. «Видели (вопиют с Захариею: видел и се свечник…), видели‑де звезду его на востоке». Востока без солнца нигде нет. «Стал вверху, где было дитя».

Не только оленям, но и звездам нет отдыха, кроме сей горы. Вся тварь вздыхает, в жилище небесное облечься желая и вопя: «Сей покой мой!» Магдалина тоже, ища радости и утешения своего, очень рано приходит на гроб. Нельзя, чтоб сей гроб не был тот камень, где почивал Иаков и видел лестницу. Внимай и примечай, дочь моя, что при Магдалине вспоминается рассвет и глубокое утро, а при Иакове солнце. Чувствуешь ли, что сей камень, будто бы утро, чуть–чуть проницающее из мрака: темновато начертывает каменную гору божию и пресветлый чертог его — солнце? Весьма ошибаешься, голубочка моя, когда не думаешь, что гроб оный не иное что‑либо есть, как только пещера, в недрах каменной горы высеченная, где почила премудрость.

Ныне же научись и веруй, и знай, что господня земля и все исполнение ее идут к горе божией, в недрах своих рай сладостный и вечную жизнь скрывающей дотоле: «Пока дышит день и движутся (херувимские) сени». Оный свет и день! «Дунув говорит: примите дух святой…» Тогда все через сию божию гору, как по лестнице, восходит к богу. «Не сие! Но дом божий и сии врата небесные».

Душа. Енох не обретен в живущих, Илия взят вихрем, восхищен за волосы ангелом пророк Аввакум и апостол Филипп, Павлов человек до третьего неба восхищен — все сие казалось мне жестким и голодным. Ныне же в сей жесткости обрела я с Самсоном нежную и сладостную пищу. Усладила мне все сие твоя херувимская речь и гора чудная. Не о сей ли горе чудотворной, не только Илию, но и быков, и горы скачущие, и холмы воскрыляющей, и деревья, не о сей ли матери нашей сионской и не ей ли песенка сия Исаина: «Покой даст бог на горе сей, изопьют вино, изопьют радость на горе сей, помажутся миром на горе сей»?

Дух. Угадала ты (с Самсоном…) гадание его! Сия‑то есть столица Сион, которая есть мать всем нам, вопиющая ко всем нам: «Там дам тебе сосцы мои…» Посмотри ж теперь, сестрица моя! Куда идут учеников? Не на гору ли Галилею ведет их брат и друг, прекрасный Иосиф, исшедший, как из светлых палат, из темницы? На горе с братиею своею веселится, возносится, благословляет и утешает надеждою хотящего их утешить святого духа. В сей зале — таинствами и благоуханием бессмертия дышущая вечеря и Фомино уверение [649]. В сей горнице сделался ветер и шум из крыльев Параклитовых [650]. В сем храме излияние странных языков и надежды совершение. «Дети Сиона, радуйтесь, ибо дал вам пищу в правде…» А Стефан? Не херувим ли? Не в горы ли взирает? «Се вижу небеса открыты!» А Павел? Не с Даниилом ли возводит очи в горы? «Возвел очи мои в горы и видел: и се муж!.. Тело его, как фарсис…» А Павел не то же ли. «Знаю человека». «О горнем мудрствуйте». «Как вознесется великолепие его». Вот тебе малое число херувимов, окружающих господа славы. А не дышит ли в уши твои, любезная моя, ветер и шум орлиных крыльев, несущих апокалипсную жену с прекрасным ее сыном? Посребрен- ные крылья ее высоко парят! И она желает в горах святых укрыться от гонящего змия. «И полечу, и почию». О цело- мудрая мать, невеста неневестная, нет тебе на земле мира! Спеши, молю тебя, с любезным чадом к горним вечного субботам. На том семихолмии, верно, сыщешь покойное место, как Ноева голубка или как ласточка, убегающая от зимней стужи, перелетающая от северных стран через Черный понт [651] к полудню, воспевая песенку сию: «Нет здесь для меня покоя». «Кто перейдет на оную сторону моря и обретет премудрость?» «Единая я, пока перейду».

Светлая седмица есть день господень, спокойный полудень, весна цветоносная, вечное лето, время благое, всем воскресение, просвещение и освящение. «Очи всех на тебя уповают, и ты даешь им пищу во благовремя». «Примите дух святой!»

Душа. Светлая седмица и сень херувимская из памяти моей не выходят, о любезный отец! Свет, теплоту, прохладную тень, пищу, насыщающую вечности сотом, живую забаву, твердое надежды утешение — все сие нахожу для себя в светлых чертогах и на прекрасных горах ее. Люблю Израиля, что сосет камень горы сей. А не сие ли есть поучаться святыне?.. Но милое для меня и жалостное зрелище сие: жена с прекрасным своим младенцем, по воздуху парящая, убегает от гонящего ее змия… О богомерзкий! На след божественной невесты вод горьких блевотины свои изблевает скверный… Скажи мне, отец мой, какая польза дракону в том, чтоб потопить младенца?

Дух. Польза та, что, потопив сию невесту с младенцем, легко тогда может всю покрыть землю потопом, а бог от вод очищает.

Душа. Откуда же ему сия злоба и упрямство к вышнему?

Дух. На что о сем спрашивать? Плоть по природе враждебна духу.

Душа. Неужели сей сатана отрыгает потоп, бывший в днях Ноевых?

Дух. Без сомнения, бывший при Ное.

Душа. Почему сия дева облечена в солнце?

Дух. Можно догадаться, что она стоит на месте фигуры солнечной и есть копия ее.

Душа. Конечно, сей змий есть тог же, что нашептал Еве, будто у смертного дерева добрый плод.

Дух. Сей есть оный самый. Тогда ж то он задавил семя жене и потопил наследника обетований оных: «Тебе дам оную землю и семени твоему». Потом легко уже с на- грузом своим введена земля под клятву и покрылась горьких его вод, а проще с Давидом сказать, потопных его глаголов и льстивого языка блевотинами. Тогда везде настало злое время, чуждая тьма, гниль и растление плодов его смертных, одному только ему вкусных. Не видна же была ни в облаках прекрасно сияющая радуга, ни веселого воздуха благовидность, ни приятность вечного лета благовременного, о котором беседует безневестная невеста.

«Зима прошла, дождь отошел, цветы явилися на земле, время обрезания гроздей приспело».

Душа. Желала бы я знать, отец наш небесный, и прошу открыть, не обинуясь, что значит прямо и точно сей змий? Ежели в фигуральном библейном сем мире всякое дыхание и вся тварь собрана для составляющих систему его фигур находится, посему и он должен быть фигурою, значащею нечто точное. Да и написано в сем священном мире, что с прочими тварями и гады господа хвалят. Хвалить же его как может тварь бессловесна? Разве только может болванеть фигурою и гадательным молчанием, как помаванием, давать знать о боге. Не иначе бо немые небеса поведают славу божию, только молча. Однако, как трубою, премилосердный его промысл, в мирах его закрывшийся, проповедуют. Научи же меня, владыка святой, что значит змий сей? При сем и то мне непонятный вздор, чтоб почитать за одно оба потопа: драконов и божий… Не вмещает сердце…

Дух. Ну, душа моя, дей! Станем учить и вместе тут же учиться. Что слаще, как, по Сирахову совету, поучаться святыне в разуме своем? «Блажен‑де муж, который в премудрости умрет и который в разуме своем поучается святыне…» Не спеши только, моя любезная. Не будь нагла и не считай недостаточным то, что для тебя непонятно. Помни, что фигуральный мЪр сей есть‑то из гаданий сплетена, а запечатлена тайнами книга. Забавляй в сем умном рае мысли твои. Но нигде не суди нагло… Слыхала ль ты когда, что самые предревние вечности испытатели создали змия фигурою ее? Змий же был и хитрой о боге науки иконою.

Душа. Слыхала. Он пишется и ползущим, и ё коло свитым, свой же хвост в устах держащим. А почему он такою фигурою сделан?

Дух. Потому, что хитер и вьется в кольца так, что не видно, куда думает, если не приметить голову его. Так и вечность везде есть, и нигде ее нет, тем что невидна, закрывая свою ипостась. Подобна же ей и наука о ней. Притом свертки и кольца ее суть иконы вечности и свитков таинственных науки божественной. Кроме сего, имеет он преострый взор, как видно из его имени. Эллинское слово сие дерко значит зрю, дракон — значит узрю, дракон — могущий впредь узреть, сиречь прозорливый. Нет труднее, как прозреть вечность грязью засоренному оку. Если ты разжевала и вкус почувствовала в сем: «Слово было к богу, и бог был слово», тогда понимай, что Библия, все свое фигурное слово во видение вечного простирая, сделалась и сама богом. «И бог был слово» — так, как на золотую монету вексель и сам стал золотом… Теперь, уже не обинуясь, скажу, что Библия есть и бог, и змий.