Житие и чудеса Преподобного Сергия Радонежского

С самого основания обители блаженный установил следующий обычай: после повечерия, глубоким вечером, почти ночью, особенно в тёмные и долгие осенние и зимние ночи, помолившись в своей келлии, Преподобный выходил из неё, чтобы обойти все келлии монахов. Сергий имел попечение о своей братии, заботясь не только об их телесном благе, но и о душевном, поэтому он желал знать жизнь каждого из них и стремление к Богу. Если он слышал, что кто-то молится, или кладёт поклоны, или в безмолвии с молитвой занимается рукоделием, или читает святые книги, или плачет и сетует о своих грехах, – об этих монахах он радовался, благодарил Бога и молился за них, чтобы они до конца довели подвиги добродетели. Претерпевший до конца, сказано, спасётся [Мф. 10, 22].

Если же Преподобный слышал, что монахи беседуют, собравшись вдвоём или втроём, или смеются, он негодовал и, желая прекратить недозволенную беседу, ударял рукой в дверь или стучал в окошко и отходил. Таким образом он давал знать о своём приходе и своим невидимым посещением останавливал праздные беседы. На следующее утро он призывал к себе празднословивших, но и тогда не сразу запрещал им беседы, не обличал их с гневом и не наказывал, но издалека, тихо и кротко, как бы рассказывая притчи, беседовал с ними, желая узнать их прилежание и усердие к Богу. И если брат был послушливым, смиренным и горячим в вере и в любви к Богу, то вскоре, поняв свою вину, он со смирением, припав к земле, склонялся перед Сергием, умоляя простить его. Если же брат был непокорным, с сердцем, помрачённым от бесов, если он стоял перед Игуменом, думая, что святой говорит не о нём, и почитал себя безгрешным, пока Преподобный терпеливо обличал его, по слову Писания: «Пусть накажет меня праведник милостью своею и обличит меня» [Пс. 140, 5], то на такого непокорного брата Игумен накладывал епитимью, потому что тот не понял своей вины и не осознал своих грехов; и тогда, наставив на путь исправления провинившегося, Преподобный отпускал его. Так Сергий учил братию прилежно молиться Богу, не беседовать ни с кем после повечерия и не выходить из своей келлии в чужие без крайней необходимости и нужды, но заповедовал каждому, уединившись в своей келлии, втайне молиться Богу и заниматься по силе своим рукоделием, к которому способен, имея во все дни непрестанно на устах псалмы Давида.

ГЛАВА 10.

Об изобилии всего нужного

В первое время, когда обитель начинала устраиваться, в ней многого не хватало; монахи были лишены самого необходимого из-за своего совершенного нестяжательства и безлюдности того места, так что им неоткуда было ждать ни утешения, ни приобретения самых необходимых вещей. И откуда они могли получить что-либо нужное, если то место было пустынным, и вокруг не было ни сёл, ни домов. Долгое время туда не было хорошей дороги, и люди с трудом, почти наугад пробирались в обитель по узкой, труднопроходимой, прерывающейся тропинке. Большая и широкая проезжая дорога была далеко и проходила в стороне от той пустыни; вокруг монастыря было безлюдье, со всех сторон обитель обступали дикие, пустынные леса, поэтому то место справедливо называлось пустыней. Так жили монахи много лет – думаю, больше пятнадцати.

Через некоторое время – полагаю, что во время княжения Великого князя Ивана, сына Ивана,^[54] брата Симеонова,^[55] сюда начали приходить христиане, проходя через эти леса, и им полюбилось это место. Многие захотели остаться там и начали селиться по обеим сторонам от обители, вырубая леса, поскольку никто им не препятствовал. Появились многочисленные поселения, изменившие прежний вид пустыни, не пощадившие её и преобразившие в обширные пашенные угодья, которые мы видим и теперь. Переселенцы построили деревни из многих дворов, засеяли поля и начали собирать урожаи; число окрестных жителей весьма умножилось; они часто посещали монастырь, принося разнообразные нужные вещи, которых не перечесть. Но мы оставим теперь эти рассуждения и вернёмся к прерванному повествованию, к тому, о чём я начал говорить в начале главы, – о полной бедности и недостатке самых необходимых вещей, без которых нельзя обойтись.

Когда обитель только начала устраиваться и в ней жило немного братий, когда не было посетителей, приносивших нужное для жизни братии, тогда часто недоставало самых необходимых вещей, так что много раз с утра и хлеба не было. Кто сможет перечислить все лишения, которые перенёс Преподобный отец наш Сергий? В первое время, когда начиналось устроение обители, порой не было хлеба – ни муки, ни пшеницы, ни какого-либо другого зерна; иногда недоставало масла, соли, съестных припасов; порой не было вина, чтобы служить обедню, и ладана для каждения; иногда не было воска, чтобы катать свечи, и монахи пели ночью заутреню без свечей, зажигая берёзовую или сосновую лучину, при свете которой они канонаршили, или читали по книгам, — так они отправляли всенощные службы. Преподобный же Сергий всякую нужду, беду, скудость и лишения терпел с благодарностью, ожидая от Бога великой милости.

Однажды в обители случилось искушение (вместе с искушением посылается и милость Божия): у Игумена закончились хлеб и соль, и во всём монастыре истощились съестные припасы. Преподобный Игумен установил для всей братии строгий порядок: если случалось такое искушение, что в обители недоставало хлеба или заканчивались запасы еды, то братии запрещалось выходить из монастыря для сбора подаяния у мирян по деревням и сёлам, иноки должны были оставаться в монастыре, просить у Бога и терпеливо ожидать Его милости. Что Преподобный повелел и заповедал братии, то выполнял и сам и терпел голод три или четыре дня, оставаясь совсем без еды.

По прошествии трёх дней, на рассвете четвёртого, Преподобный взял топор и пошёл к одному старцу, жившему в монастыре, по имени Даниил, и сказал: «Я слышал, старче, что ты хочешь пристроить сени к келлии. Я пришёл к тебе, чтобы руки у меня не оставались без дела, позволь мне построить для тебя сени». Даниил отвечал: «Правда, я давно хочу их построить, и у меня всё уже заготовлено для этого, вот только поджидаю плотника из деревни. С тобой я боюсь договариваться: ты, наверное, возьмёшь с меня большую плату». «Я не возьму с тебя большой платы, – сказал Преподобный. – Нет ли у тебя гнилого хлеба, мне очень хочется его поесть. Ничего другого сверх этого я с тебя не потребую, потому что у меня нет и такого хлеба. Не говори, старче, что ты будешь ждать другого плотника – кто для тебя будет лучшим плотником?» Тогда старец Даниил вынес Преподобному решето с гнилым хлебом и сухими лепёшками и подал со словами: «Если тебе так хочется этого хлеба, я охотно его отдам тебе, но больше у меня ничего нет». «Мне этого хватит с избытком, – ответил Игумен, – но побереги его до девятого часа: я не беру платы, пока мои руки не потрудились и я не закончил работы».

Сказав это, блаженный Сергий крепко затянул пояс и принялся за работу. С раннего утра до позднего вечера он тесал доски, долбил и ставил столбы и, с Божией помощью, к вечеру закончил постройку сеней. Поздно вечером старец Даниил снова вынес ему решето с хлебом – условленную плату за его дневной труд. Взяв хлеб, Сергий положил его перед собой, помолился, благословил и начал есть с одной водой, потому что ничего другого не было – ни похлёбки, ни соли, ни какого-либо питья; это был у него и обед и вместе ужин. Некоторые из братии заметили, что, когда Сергий ел заработанный хлеб, у него изо рта исходила пыль от гнилости хлеба, и, наклонившись друг к другу, говорили: «Вот, братие, каково терпение и воздержание этого человека. Он ничего не ел четыре дня и утолил и смирил свой голод лишь к вечеру четвёртого дня гнилым хлебом, да и этот гнилой хлеб он ест не даром, но заплатив за него дорогую цену».

Один из монахов возроптал тогда на Преподобного, поскольку братия уже два дня ничего не ели. Не имея еды, иноки возмутились и пришли к Сергию, ругая и понося его: «У нас хлеб заплесневел! Почему бы нам не сходить в мир и не попросить хлеба? Все мы смотрели на тебя, слушались и поступали так, как ты учил нас, а теперь из-за этого мы умираем от голода. Завтра мы уйдём отсюда туда, где жизнь лучше, и не вернёмся, потому что мы не в силах терпеть здесь лишения и нищету». Впрочем, так роптали не все – один из братии говорил от лица всех.