Записки сельского священника

Заручившись обещанием дьякона не пить, я поручил ему получать плату за молебны. Это много ускорило нашу ходьбу. Мужик, обыкновенно, делает не торопясь всё, — с охотой ли он делает что-нибудь или нехотя, — это всё равно. Поэтому, пока он возится со своим мешком, я успевал отслужить в следующем дворе весь молебен, так что дьякон приходил только к самому концу. При расплатах у дьякона, очень нередко, бывал с мужичком и торг. Несколько раз я, под каким-нибудь предлогом, нарочито останавливался послушать эту забавную и вместе грустную сделку. Такие сделки бывали чуть не в каждом доме. Мужик непременно даст три-четыре коп., дьякон: «Что ты, Фёдор Иваныч, побойся Бога: за пасхальный молебен 3 коп.! Всё уж надо гривенничек!»

— Э! отец дьякон, гривенничек! Больно много, жирен будешь!

— Уж так с твоего гривенника и разжиреешь! Не бойсь, не разжирею! Прибавь, не скупись, прибавь!

Мужик вынимает ещё 5 копеек.

— На, вытянул!

— Нет, уж, не жалей, прибавь, тебе Бог веку прибавит. Дотягивай до гривенника-то.

— Та́к вот, за то, что я тебе прибавлю, и веку Бог прибавит! Будет, больно жаден.

— А я тебе говорю, что прибавит. Не за гривенник, а за доброту твою Бог веку прибавит. Доброго человека и Бог любит.

— А ты, видно, не хочешь, чтобы тебе Бог веку-то прибавил, выжимаешь гривенник-то? Будет восемь копеек, чего тебе ещё?

— Да, ведь, восемь-то кабы мне все; а то ведь нас четверо, из них мне только 2 копейки. Пасха-то одна в году-то, гривенник-то можно дать.

— Пасха! Чай не одна Пасха! А праздник, Рождество, Крещенье? Только и знай, что плати.

— Ну, доживи, сперва, тогда и говори.

— Будет, будет, ты ведь цыган!

Однажды мужик вынул из кармана мешок, запустил туда руку и стал перебирать гроши. Дьячок мой, Григорьич, наклонил на сторону голову, глядит на мешок и певучим, жалобным голосом, пресерьёзно, протянул: «Истощайте, истощайте до основания его» (Псал. 136,7)! Я не мог удержаться от смеху.

Так, почти, всегда бывает у нас при молебнах. Видно, иногда, что мужичок молится с полным усердием, радуешься, смотря на него и вдруг это чувство умиления обрежут торгом. Брать же то, что дают, — ходьба не будет стоить сапог. Городское духовенство делает то же самое. Только разница в том, у нас торг оканчивают гривенником, а там с гривенника начинают. Единственные люди, в этом отношении, не унижающие своего достоинства, — это священники при казённых учебных заведениях, получающие жалованье. Они одни составляют исключение.

VII.

В селе нашем было два священнических домика, — один, оставшийся после предместника моего, о. Андрея, о котором говорил мне староста, что он много вывез казны; другой, оставшийся после священника, умершего года три тому назад. Первый был на 2½ саженях, состоящий из одной комнаты, с кухней через сени, под общей соломенной крышей, с амбарчиком и плетнёвой огородкой; второй на 4 сажен., тоже с соломенной крышей, но без всякой огородки и пристроек. В первом квартировал сапожник, во втором жила хозяйка — вдова, с двумя малолетники детьми, питаясь шитвом, подаянием и получая пособие от «попечительства о бедном духовенстве» при три рубля в год на ребёнка.

С неделю спустя после Пасхи приходит ко мне староста и говорит: «Батюшка! Тебе, чай, надоело жить в мужицкой избе, да и «міру» тяжело держать тебя. Хоть бы другие деревни помоги, а то, — нет, всё мы, да мы. Ты знаешь: «мір» платит за тебя по рублю (ассигн.) в месяц, да ослобоняет хозяина от подвод. Это «міру» не под силу. Покупай свой!»

— Денег нет, братец, покупать не на что.

— У вас всё денег нет. А как «мір» откажет от квартиры, так и деньги найдёшь. Хошь мы купим тебе у старой попадьи за шаль (за ничто)? Она живёт на мірской земле. Сноси, да и только! Давай нам землю! Хочет — не хочет, отдаст. Бери!

— Да на тебе иль креста-то нет, что ты хочешь сироту выгонять? Куда же она-то пойдёт?

— Куда знает: мы для тебя же.

— А я обижать и выгонять не буду.

— Ну, покупай Андреев.

— Хорошо, я напишу ему.

Через несколько дней ко мне привалил весь уже «мір» и потребовал от меня, уже настоятельно, чтобы я покупал свой дом. Идя ко мне «мір» зашёл ко вдове и чуть уже не выгнал её из её дома. Я сказал «міру», что притеснять сироту и безбожно и бессовестно; отказался покупать её дом, списался с о. Андреем; он уступил мне в долг за 200 руб. ассиг. и, через две недели, мы жили с женой уже «в своём» доме. Очутившись на свободе, в сухом и светлом домике, мы с женой почитали себя людьми счастливейшими в міре. После пятимесячных страданий нам не верилось, что мы можем жить теперь свободно. На что, бывало, ни взглянешь, — всё казалось нам и уютным, и удобным, и сподручным, — удовольствию не было предела!

После Пасхи весь мой причт, собственными своими горбами, принялся за пашню. Тут уж причт мой отличить от мужика нельзя было ничем: такая же плохенькая лошадёнка, такой же кафтанишко, сапожишки и пр.; единственное отличие, — что из-под шляпёнок выбивались прядями долгие волосы. Вздумалось посеять десятинки четыре пшенички и мне. Но опыт показал мне, что священнику заниматься хлебопашеством совсем неудобно: во-первых, в семинарии мы много потратили и силы, и времени на изучение сельского хозяйства; мы учили и о различных удобрениях, севооборотах, земледельческих орудиях всех родов, — чего-то мы не учили! Но на деле всё это оказалось пустым и неприложимым... Кроме плохой церковной земли и обыкновенной крестьянской сохи, мы не имели и не могли иметь ничего. Вся наша семинарская премудрость, как была в голове, так там и осталась. Во-вторых, хлебопашество отвлекает священника от существенных его обязанностей: священник должен быть неотлучно дома, чтобы быть готовым явиться, для исполнения прямых его обязанностей, по первому требованию. С хлебопашеством же это невозможно. Тут неизбежны опущения или по должности, или по хозяйству. В жнитво у меня было человек 15 рабочих подённых, я был в поле, за мной и приехали из деревни верстах в 13-ти. Я проездил более четырёх часов, без меня подёнщики мои не работали почти ничего. Стало быть я и заплатил, попусту, за 60 рабочих часов. Не ехать, тоже невозможно: больной мог умереть. Поэтому, с первого года, — с первого опыта, — я не занимаюсь хлебопашеством весь свой век. Кроме того, чтобы извлечь из земли капитал, для этого нужно сперва капитал вложить в землю. А этого-то у нас и недостаёт.

Не успел причт мой окончить пашни, как приехал благочинный, с повесткой, что на другой день приедет к нам преосвященный и что впереди его едут певчие. Благочинный осмотрел церковь, документы; всё что нашёл нужным, велел исправить и уехал. И поднялась у нас суматоха! — Причт мой принялся, первым делом отпариваться, отмываться и убирать всё в церкви. Я с женой — закупать водки, мяса, кур для певчих; послали в город купить, для приёма преосвященного, получше чайку, вина, рыбы, икры и т. д. Везде и всё убрали, вычистили, у ворот и на дворе посыпали песком, — и ждём. Видим, вдруг, мчатся к церкви четыре тройки с народом неопределённого рода и вида. Весь этот табор помахал, покричал и направился к моему дому. Это были певчие хора его преосвященства с протодиаконом и иподиаконами во главе. Вся компания ввалила ко мне, и кто в чём... Один в кафтане на распашку и в измятой шляпёнке; другой — сюртуке и в одном белье; третий в халате, белье, без фуражки и с сапогами под мышкой, которые он натянул уже в комнате, словом: пестрота — на подбор. Я уже по опыту знал, как принимать этих господ: не говоря лишнего слова, я разостлал среди двора кошмы, поставил на средину четверную, несколько стаканов, закуску и гости мои принялись кто за что! Мальчуганов я позвал в комнату, жена напоила их чаем и накормила. Сельского старосту, между тем, я заранее намуштровал, чтобы лошади были заложены тотчас и всеми силами торопил гостей моих ехать. Староста, мужчина грубый, дело своё сделал, действительно, хорошо: гостей моих он донял так, что они были у меня менее часу. Прощаясь, я дал протодиакону 2 руб., иподиаконам по 1 руб., регенту 3 руб. и маленьким певчим 50 коп. на орехи.