Птицы небесные. 3-4 части

— Благословите, отче! Только как мы туда доберемся? Насколько я знаю, к метоху даже дороги нет…

— А мы вам дадим наш монастырский катер! Вот на нем и доплывете…

Удрученный иеромонах Агафодор понурил голову. Мы попрощались с духовником и вышли на залитый солнцем двор монастыря. Монахи уже прослышали о нашем переселении и сочувственно посматривали на нас:

— Что, отец Симон, снова будешь сады высаживать? Там у вас земли — целые гектары! — шутили обступившие нас знакомые монахи. — Мы теперь к вам будем в гости ездить!

Но нам с отцом Агафодором было не до шуток. Нас обуревали сомнения: что делать братству на огромной разрушенной Фиваиде — без денег, без продуктов, без стройматериалов, без лодки? И как мы затащим с пристани на гору монаха Симеона и все вещи? Когда мы сообщили эту новость братьям, повисло молчание, которое прервал послушник Александр:

— Батюшка, мы Фиваиду не потянем! Мы же ничего не имеем, кроме машины. А там даже дороги нет…

Не унывал только монах Симеон:

— Вот что, сын, слушай мой совет! Монастырь — это начальство, а раз начальство приказывает переезжать, значит нужно переезжать. И раздумывать нечего! В таких делах нужно уметь через себя перешагнуть и идти дальше…

Отец Агафодор поддержал этот совет, преодолев свое уныние.

— Батюшка, как-нибудь устроимся, не переживайте! Благословите начать собираться.

Во время сборов ко мне подошел Санча:

— Отец Симон, благословите в Россию съездить!

— Саша, подожди немного. Устроимся на Фиваиде и можешь хоть на все лето ехать! — попросил я как можно мягче своего верного Санчу.

— Батюшка, в груди как будто все горит, не могу! Отпустите…

— Санча, пусть сначала перегорит, и тогда через месяц спокойно поезжай в Россию, тебя же никто не держит!

Попытка уговорить послушника оказалась безрезультатной:

— Нет, нет, отец Симон! Когда перегорит, тогда уже неинтересно ехать! — стоял на своем Александр.

— Ну, как хочешь…

Обида обожгла мое сердце. Возник и ропот. «Вот тебе и бесстрастие… Попробуй его стяжать!» Подступили помыслы обиды на монастырь. «Нужно будет съездить к отцу Херувиму на исповедь», — решил я.

Итак, иеромонах Агафодор, послушник Илья и монах Симеон, сидевший рядом со мной на корме, вскоре плыли на неспешно тарахтящем монастырском катере к теряющейся вдали в темнозеленых соснах полуразрушенной Новой Фиваиде. Вид причала с развалинами построек выглядел душераздирающе. Заросшая кактусами тропинка вела высоко вверх, где на фоне летящих облаков стояли остатки стен какого-то строения. До самого вечера, с долгими остановками на отдых, мы с отцом поднимались к трехэтажному корпусу Фиваиды с двумя главами церквей на крыше. Тропе, казалось, не будет конца.

Огромное здание с ржавыми от времени куполами, с облупившейся штукатуркой, с обвалившимися балконами, с провалами окон без стекол, выглядело печально. Радовали глаз лишь цветущие белые лилии, густо разросшиеся по обширному двору, и мохнатые зеленые побеги греческого «чая» — розмарина. Спасибо братству отца Херувима, что они немного привели в порядок некоторые кельи вставили кое-где в окна стекла. Они восстановили, как могли, храм святых апостолов Петра и Павла на первом этаже. Остальные церкви, находящиеся в здании, — Пресвятой Троицы, преподобного Тихона Калужского и Преображения Господня находились в полном запустении. Во многих кельях не было дверей, по коридорам гуляли сквозняки.

— М-да, видик еще тот… — промолвил послушник Илья. — Благословите мне, батюшка, келью подыскать!

Мы разбрелись по кельям, присматривая себе менее разрушенные помещения. Для отца Симеона я нашел неплохую келью на третьем этаже, так как оттуда был выход по галерее в сад и в обвалившийся туалет. Моя комната находилась рядом с комнатой отца. Иеромонах расположился с другой стороны. Кухня выглядела устрашающе: в потолке зияла огромная дыра, откуда сыпалась пыль и труха.

— В общем, гора мусора — вот и все, что осталось от Фиваиды! — заключил печально мой друг. — Но жить можно, правда, отец Симеон?

— И это хорошо, и это хорошо… — откликнулся тот, любуясь широким морским заливом с конусом Афона вдали, пронзающем облака. Старику, как ни странно, понравилось это место. — Жить можно…

— Действительно, отсюда самый замечательный вид на вершину и полное безлюдье… В общем, есть свои плюсы! — подвел я итоги осмотра. — А минусы в том, что с пристани все продукты придется носить на себе. К тому же у нас нет никакой мало-мальски подходящей лодки, кроме той резиновой, которая осталась на чердаке Карульской каливы. И та — озерная, по морю на ней не поплывешь…

— Батюшка, пойдет и резиновая! Поставим недорогой моторчик и будем плавать на ней до полицейского домика. А оттуда на машине в Уранополис! — обнадежил меня иеромонах.

Шаг за шагом и метр за метром мы расчищали помещения, убирали мусор и налаживали быт. Начали служить литургии и на душе стало спокойнее. Оставалось еще съездить на исповедь к маленькому старцу с большой душой — отцу Херувиму в Зографскую келью святого апостола Иоанна Богослова. Батюшка принял меня печальный:

— Гонения, отец Симон, гонения! У тебя скорби, а у нас самые настоящие напасти от Патриарха Константинопольского, к которому присоединился и Кинот Афона. Это еще цветочки, а ягодки будут впереди. Гонят меня со Святой Горы! Но я не унываю. Что же, возможно, вернусь на свой Кавказ. Там хорошо…

Он горестно вздохнул.

— Вот, смотри, отец Симон, пишу «Обращение»!

Я взглянул на стол. Там лежал лист бумаги, где было напечатано следующее: «Открытое обращение. Дорогие архипастыри и пастыри Русской Православной Церкви! Обращаюсь к вам я, убогий монах Херувим (Борисов). Враги нашего спасения, враги Божии, решительно перешли в наступление и готовят унию, и решительными действиями хотят направить Православную Церковь на путь погибели, путь унии. Я обращаюсь ныне к вам решительно, господие мои, митрополиты, архиепископы и епископы РПЦ, пришел час, когда уже нельзя молчать, а надо твердо заявить свое НЕТ: НЕТ — экуменизму! НЕТ — унии! НЕТ — папизму! НЕТ — католицизму! НЕТ — глобализму! НЕТ — сергианству! НЕТ — обновленчеству и новообновленчеству!»

Прочитав часть его статьи я задумался. По существу старец был прав, но что-то во всей этой борьбе напоминало лихую кавалерийскую атаку.

— Отец Херувим, я тоже против унии, против ИНН и печать ни за что принимать не буду, как благословил отец Кирилл. Но у меня своих грехов по горло и не имею такого дара, как у тебя, бороться со всем этим. Хочу в покаянии жизнь прожить, а в нем и без того борьбы за спасение души хоть отбавляй!

— Тогда, отче, помолись обо мне! Скорблю я о православном народе: каждый лишь за себя одного, прямо кошмар какой-то… Какие ты мне места посоветуешь в Абхазии? Я помню твой рассказ о каких-то непроходимых ущельях возле Псху. Объясни подробнее, где это находится?

Похоже, мой друг вновь непреклонно устремился мыслями в дебри Кавказских гор. Как мог, я объяснил духовнику, каким образом добраться до этих мест и что они собой представляют.

— Вот-вот, такие ущелья для нас — то что нужно! Мне рассказывали, что монашеский устав у вас хороший — всю седмицу пост! Я тоже хотел ввести в братстве такое правило, но есть немощные братья, пришлось отказаться… Если хочешь, поедем на Кавказ вместе! — внезапно предложил старец, глядя на меня добрыми детскими глазами.

— Куда мне со своим старичком, отец Херувим? Мне нужно за ним присматривать…

— Да, да, да… — рассеянно ответил маленький герой больших политических битв, думая о чем-то своем. — Молись о нас, отче!

Наши пути разошлись окончательно. Я вернулся в Фиваиду. Время от времени, когда море не штормило, приходилось плавать на утлой резиновой лодочке за продуктами, оставляя ее на полицейском причале на границе Афона. Затем машиной подвозили коробки, перегружали их в нашу лодку и плыли домой, почти черпая бортами воду. Но поднимать груз наверх по крутой тропе становилось все труднее.