Иисус Христос – величайшее чудо истории. Опровержение ложных теорий о личности Иисуса Христа и собра

Как же переносил Христос все эти небольшие и великие испытания жизни и смерть на кресте?

Вспомним прежде всего, что Он не был похож на холодных стоиков с их неестественным и отталкивающим видом добродетели и имел нежнейшее чувство и глубочайшее сострадание ко всякому человеческому бедствию и скорби; вспомним Его слезы, пролитые при гробе друга и во время борьбы в Гефсимании; вспомним, наконец, о том, как Он в последний предсмертный час заботился о Своей Матери, приготовляя Ей пристанище. Но с этой истинно человеческой нежностью и отзывчивостью чувства Он всегда соединял невыразимое достоинство и величие, высокое самообладание и ненарушимое спокойствие духа. Его страдания запечатлены таким удивительным величием и такой возвышенностью, что превозмогают всякое чувство сострадания и сожаления с нашей стороны и составляют только предмет удивления и благоговейного поклонения. Мы можем только чувствовать силу слов невинного Страдальца, обращенных к иерусалимским женам, оплакивавшим скорбный путь Его на Голгофу: «не плачьте обо Мне, но плачьте о себе и о детях ваших». Мы никогда не встречаем в Нем раздражительности или вспыльчивости, хотя Он и вел постоянную борьбу с совершенно нечистым миром. Он ясно и отчетливо предвидел Свои страдания и неоднократно предсказывал их Своим ученикам.

И однако Христос никогда не роптал, никогда не обнаружил негодования, неудовольствия или раскаяния. Ни на одну минуту Он не приходил в уныние, ни на одну минуту не терял Он присутствия духа; но всегда исполнен был безграничной уверенности, что все устроено ко благу провидением Его Небесного Отца. Его спокойствие во время бури на море, когда Его ученики, стоя на краю смерти, трепетали и дрожали в отчаянии, представляет изображение небесного состояния Его духа. Все, что ни делал Он, всегда делал со спокойным достоинством и умеренностью, никогда не рассчитывая на эффект. Он никогда не искал удовольствий мира, всегда оставался чужд его одобрений и еще менее боялся его угроз. Как солнце над облаками, ходил Он с божественным спокойствием выше человеческих страстей, искушений, треволнений и оставлял их глубоко под Собою. Он всегда был исполнен мира, даже в час разлуки с миром, в ту мрачную и торжественную ночь, когда Он говорил испуганным ученикам: мир оставляю вам, мир Мой даю вам; не так, как мир дает, Я даю вам: да не смущается сердце ваше, и да не устрашается (Ин. 14, 27), Он никогда не был тем, что мы называем злополучным, но всегда исполнен был той внутренней радости, которую оставил Своим ученикам в одной, возвышеннейшей из всех молитв к Своему Небесному Отцу: ныне же к Тебе иду, и это говорю в мире, чтобы они имели в себе радость Мою совершенную (Ин. 17, 13). При всем строгом порицании фарисеев, Он никогда не указывал на одно известное лицо. Он всегда воздавал за зло добром. Он простил Петру его отвержение и простил бы также преступление Иуды, если бы тот с искренним раскаянием искал прощения. Даже на кресте Он имел одно только слово помилования несчастных, вонзавших в Его руки и ноги гвозди, и молился за них: «Отче, прости им: они не знают, что делают». Он не искал мученичества и не ускорял его, как делали это многие, по примеру Игнатия, в своем, понятном в человеке, воодушевлении, движимые нетерпеливым желанием получить скорее мученический венец, но спокойно и терпеливо ожидал часа, определеннго волей Своего Небесного Отца.

Когда же наступил этот час, с каким самообладанием и спокойствием, с какой силой и смирением, с каким величием и покорностью прошел Он его мрак, искушения! Он, пленник пред Пилатом, представителем римской власти, объявляет Себя Царем истины и заставляет дрожать пред Собой римского наместника (см.: Ин. 18, 37; Мф. 27, 19, 24). Обвиняемый в преступлении перед трибуналом первосвященника, Он говорил с ним с достоинством и величием Судии мира (см.: Мф. 26, 64). И в борьбе со смертью на кресте дарует Он кающемуся разбойнику место в раю (см.: Лк. 23, 43). Каждое слово и каждое действие в истории страданий Христа запечатлены невыразимой многозначительностью, начиная с борьбы в Гефсимании, когда Он, преодолевая чувство сострадания ко всеобщей вине человеческого рода, в виду непосредственно предстоящей Ему, единственно безгрешному в мире, ужасной сцены, молился, чтобы эта чаша прошла мимо Него, но после чего тотчас присовокупил: «не Моя, но Твоя воля да будет», и оканчивая победоносным воззванием на Кресте: «совершилось»! Само молчание Его перед судилищем Его врагов и неистовой черни, когда Он, «как безгласный агнец пред стригущим его не открывал уст Своих», – это молчание, исполненное важности и достоинства, представляется гораздо более убедительным, чем всякая защитительная речь. Напрасно стали бы мы искать этому удивительно-чудному явлению параллели в истории мудрецов древнего или новейшего времени. Даже Руссо должен был сознаться, что «если Сократ страдал и умер как философ; то Христос страдал и умер как Бог» 45).

Чем ближе проникаем мы в страдания Христа, тем более чувствуем, что их никак нельзя уподобить никаким другим страданиям, тем сильнее убеждаемся, что Праведник умер за неправедных, Святой за грешников, и что этот Праведник Своей Кровью смыл вину падшего мира. Мы чувствуем и благоговейно преклоняемся перед примирительной, умилостивительной жертвой бесконечной любви. Уже одна простая мысль, что Богочеловек, Спаситель мира сострадает человеческому роду, томящемуся под игом греха и смерти, – одна уже эта идея становится невыразимо высокой и заключает в себе неодолимо-привлекательную силу. Что же сказать теперь о фактической действительности? Поистине, это есть тайна, не вполне постижимая для нас, но тайна, имеющая очевидно Божественное и Небесное происхождение и свойство, тайна, настолько благодетельная и плодотворная в своих следствиях, что голова и сердце в благоговейном прославлении преклоняются перед ней, наполняясь благодарностью и радостью. Страдания и распятие Иисуса не находят себе параллели, одиноко стоят только в своей собственной славе и останутся такими же, какими они были восемнадцать столетий назад: это – священнейшая тема для размышлений, высочайший пример страждущей добродетели, самое славное оружие против греха и диавола, глубочайший источник утешения для благороднейших и самых лучших людей.

Глава десятая

Вывод из всего сказанного: характер Иисуса – величайшее нравственное чудо в истории

Таков был Иисус из Назарета – истинный человек по телу, душе и духу, и однако отличный от всех других людей по Своему характеру, абсолютно единственному и оригинальному, начиная с нежного детства и достигая зрелости, – таков Христос, живущий и действующий в неразрывном единении с Богом, изливающий чистейшую человеческую любовь, свободный от всякого греха и заблуждения, невинный и святой, учащий всех добродетелям в их полной, гармонической связи и Сам упражняющийся в них, исключительно и неутомимо служащий одному благороднейшему делу, преследующий одну благороднейшую цель, чистейшую жизнь запечатлевший возвышеннейшей смертью, и с этой стороны навсегда призванный единственным совершенным образцом всех добродетелей и всей святости! Всякое человеческое величие теряет свою большую цену при тщательнейшем рассмотрении Его величия; характер же Христа, чем глубже мы изучаем его, все делается для нас чище, святее и приятнее. Вся область истории и поэзии не в состоянии представить ни одной для него параллели: никогда эта область ни до Христа, ни после Него не дала ничего такого, что только приближалось бы к Его характеру, исключая слабого подражания Ему со стороны истинных последователей Христовых.

Ни один биограф, моралист или художник не может удовлетворительным образом изобразить красоту и святость, воплотившиеся в лице Иисуса из Назарета. Мы чувствуем, что оно дает бесконечно больше, чем могут изобразить все образы и представления, будут ли они произведением пера или кисти человека или языка ангела. С одинаковым успехом можно пытаться черпать воду в широком океане, отводя ее в один маленький колодец, или нарисовать чернилами блеск восходящего солнца или небо, усеянное звездами. Ни одно изображение Спасителя, будь оно произведением мастерской руки Рафаэля, Дюрера или Рубенса, ни один эпос, будь он творением гения Данте, или Мильтона, или Клопштока, не в состоянии улучшить безыскусственный рассказ Евангелия, единственная, но всемогущая прелесть коего заключается в истине. В настоящем случае истина по всей справедливости удивительнее и сильнее, чем поэзия, и самым красноречивым образом говорит сама за себя, не требуя никаких комментариев, объяснений и восхвалений. Здесь, и только здесь, высочайшее совершенство искусства остается позади исторической истины, и фантазия не находит себе места для идеализирования действительности, потому что здесь мы имеем абсолютный идеал в его живой реальности. Только это соображение, кажется, должно убедить рассудительный ум в том, что характер Христа, без сомнения, самый естественный и человеческий, высоко поднялся над обыкновенным человеческим уровнем и не может быть поставлен в один ряд с самыми светлыми и самыми великими духовными силами нашего рода.