Под кровом Всевышнего

Последняя Пасха батюшки

Бегут недели Великого поста, приближается Пасха. Батюшка мой посещает храм, студенты продолжают его возить туда в кресле. Но единственная нога у отца Владимира не заживает, болезнь медленно продвигается вниз, к пальцам.

Отец Сергий борется за здоровье отца, часто присылает к нам третьего студента — Павла. Павел — с медицинским образованием, врач. Он ставит больному капельницу, не отходит от батюшки, часами сидит рядом с ним, не выпуская из рук учебной литературы. Душа его рвется на святую Афонскую гору, где Павел мечтает принять монашество. Но его мать не в силах расстаться с единственным сыном, она не дает ему своего благословения. Павел учился прекрасно, Академия возлагала на него большие надежды. Он был кроток, тих, добросовестен, любвеобилен, пунктуален. С этим юношей я не вела уже бесед, его не надо было наставлять, а лишь сдерживать его ревность ко спасению. Однако это не удалось ни матери, ни инспектору — архимандриту Сергию. Недели за две до Пасхи Павел исчез, убежал на Старый Афон (в Грецию).

Твори, Господь, свою Святую волю! Павел еще вернется (впоследствии) в родные края, ведь Русь так нуждается теперь в святых подвижниках, в иноках.

После Пасхальной Заутрени к нам домой опять пришел чуть не целый взвод солдат. Ребята с аппетитом разговлялись, потом отсыпались, а проснувшись, доедали творожную пасху. Они говорили, что ничего вкуснее на свете не едали. Да, мамочка моя научила нас стряпать эту вареную пасху, которая долго не портится. В былые годы я даже посылала ее в Литву, где служил в воинских частях наш Феденька. Теперь я была рада побаловать простодушных солдат, лишенных в частях радостей семейной жизни и праздников.

Ребята, прощаясь, подходили под благословение к больному батюшке, который счастлив был их видеть. Он понимал, что миновало время «застоя», что русская молодежь потянулась к Церкви. Значит, не зря поддерживал он всю жизнь эту искру веры, которой суждено теперь разгораться. С этим чувством удовлетворения отец Владимир спокойно уходил из мира. Он это понимал и часто повторял слова: «Скоро, скоро-уже недолго… Бог благословит…». Много батюшка говорить не мог.

То ли нагрузки от посещения храма в дни Страстной недели и Пасхи, то ли перемена погоды, то ли гости — но батюшка начал таять с каждым днем. Он ослаб и все спал, спал. На боль в ноге он никому не жаловался, всем с улыбкой отвечал:

— Все хорошо!

Я его как-то спросила:

— Неужели нога больше не болит? Он махнул рукой:

— Все время болит, но неужели каждому жаловаться?

В конце мая прилетели наши птички, наши милые внучата. Студенты уступили свою комнату, перебрались спать на террасу. В доме стало тесно и шумно, хотя дети с утра и до ночи гуляли на улице. А батюшку нам пришлось снова положить в больницу, но теперь уже — в ближайшую, во Фрязино. Там ему выделили отдельную палату, где на второй койке неизменно спал дежурный семинарист. А так как Славе и Леше хотелось побывать в каникулы у родных дома, то отец Сергий прислал нам еще одного студента. Глубокие голубые глаза этого юноши искрились неподдельной любовью, я их никогда не забуду.

Я днем навещала батюшку, отдыхала в его палате, давая возможность Роману (имя изменено) погулять, поиграть около нашего дома с моими веселыми внучатами. Батюшка рассказывал мне, как нежно и тщательно ухаживает за ним Роман, как молится рядом с ним: «Он думает, что я сплю, а я вижу: он всю ночь на коленях…».

Студенты знали о молитвенных подвигах товарища, думали, что Роман собирается быть монахом. Да все они, начитавшись духовных книг, мечтали о монашестве, о пустынных лесах и отшельнической жизни. А пока студенты весело играли с моими внуками, вызывая недоумение девочек:

— Что такое, — говорили они, — почему все семинаристы, как побывают у нас, так сразу в монастырь уйти захотят? Или они боятся шума большой семьи? Или наша вечная суматоха им не по нутру?

— Что вы, девочки, наоборот: мы видим через вашу семью, как радостна жизнь, когда люди живут с Богом, счастливо, — отвечали семинаристы. — Теперь нам, пожалуй, тоже захочется иметь семьи.

Осенью, вернувшись с родины, Роман привез в Сергиев Посад молодую жену, с которой летом обвенчался.

Кончина отца Владимира

Несмотря на уход и лечение, батюшке день ото дня становилось все хуже и хуже. Воспаление дошло до пальцев ноги, теперь болезнь врачи стали называть гангреной. Стали готовиться к ампутации и второй ноги…

— Делайте, что хотите, — говорил батюшка, предчувствуя свой конец. Но его тянуло в Москву, казалось, что он хотел что-то нам показать на своей квартире.

— Туда нужно мне, — говорил он, — хоть бы в день именин побывать там.

Говорить много он не мог, а мы боялись его везти куда-либо из-за его болезненного состояния. Он таял на глазах.

Вторую ногу отняли за четыре дня до праздника князя Владимира, то есть 24-го июля. Следующий день после операции около батюшки дежурил Слава. Он сказал мне, что отец Владимир был удивлен, что в тот день его никто не навестил. Я знала, что больной наш очень слаб, а поэтому велела никого к нему не пускать. Даже сама боялась тревожить его сон, вызываемый большими дозами наркотиков.

Но 26-го с утра я навестила мужа, нашла его бодрым и веселым. В тот же вечер к батюшке приехали священники из Лосинки, привезли гору фруктов, цветов и поздравляли отца Владимира с наступающим Днем его ангела. Охраняя больного от нервного переутомления, я старалась поскорее провожать посетителей, наказывала дежурному семинаристу Пете больше никого не впускать в палату, обеспечить батюшке покой.

На землю сошел тихий, теплый летний вечер. Солнце садилось, и жизнь отца Владимира догорала. Видя, что ему плохо, врачи увезли батюшку в палату реанимации. Туда посторонних не пускали. Семинарист вернулся домой, принес дурные вести.

Утром в больницу поехал Слава. Он долго не возвращался, вследствие чего мы решили, что пока ничего нового нет. Но душа моя была неспокойна. Я не могла сесть со всеми за стол, пошла в кабинет батюшки и начала читать молитвы на исход души. В словах этих молитв душа обращается к Богоматери, вручая Ее заступлению часы перехода в вечную жизнь. Первый раз я произносила эти священные слова, когда чувствовала близкую кончину моего папочки. Теперь я обращалась к Пресвятой Деве, прося Ее позаботиться о душе моего отходящего в вечность супруга. Что можно было еще сделать для страдающего батюшки? Поручив Владычице нашу жизнь, тут же начинаешь чувствовать душевный покой, будто крепкую опору нашла моя скорбная душа.

Мы сидели и обедали, когда увидели в окно Славу, лицо которого было как никогда мрачно. Было ясно без слов — батюшка наш отошел в вечность. Дрогнули сердца, полились слезы. Умы наши охватили предстоящие заботы о похоронах. Вспомнили мы, что отец Владимир завтра именинник, что велел он себя отпевать в храме Адриана и Наталии, где прослужил сорок лет. Начали звонить по телефону, побежали на почту давать телеграммы. Мне пришлось по делам тут же ехать в Москву. А вернувшись, я узнала, что сын, отец Сергий, уже привез в больницу гроб, уже облачил отца в одежды священника… Я была такая уставшая от хлопот, что не могла ни на что реагировать. Я спала на ходу, поэтому теперь ничего не могу припомнить. Знаю лишь, что все дивились тому, что в День своего ангела отец Владимир лежал в белом гробу посреди своего храма. Тут он в былые годы всегда так торжественно в эти часы справлял память святого князя Владимира.

Служили заупокойную всенощную. Духовенство в белых облачениях стояло в два ряда, по двенадцать священников справа и слева от гроба. Приехал и епископ, храм благоухал от ладана и множества цветов, раздавалось дивное пение.

А на следующее утро после длинного отпевания гроб с батюшкой привезли в Гребнево. Могилу вырыли за алтарем храма, где покоились мать, сестра, бабушка и тетки отца Владимира. Там в былые годы мы любили с батюшкой собирать весной ландыши, незабудки и другие цветы.