Под кровом Всевышнего

После каникул я перенесла свои беседы на четыре часа дня, приходила к детям в группы продленного дня. Тут были одни малыши, но они слушали меня с большим вниманием. Я вскоре полюбила многих из этих ребятишек. Они ласкались ко мне, задавали вопросы, рассказывали о своих семьях. Какой же ужас, какой грех видели некоторые дети в своих домах (уже не говорю — семьях)! Семьи распадались, а малыши были свидетелями греха и разврата. А где грех, там и зло, и отсутствие любви и ласки. Поэтому дети ценили мою ласку, их чуткие сердца откликались на любовь. Я не требовала от них сидения за партами. Они стояли, лежали на столах, сидели на полу. Иной раз учительница «продленки» слушала мои рассказы, а иной раз она охотно уходила отдыхать, поручая мне своих подопечных. Приходили родители и бабушки детей, уводили одного за другим домой. Бывало так, что дети просили дать им дослушать мой рассказ, но взрослые всегда их торопили. Как жалко было малюток: ведь никто дома не давал им понятия о молитве, о вездеприсутствии Бога, о Его любви и Царствии. Но в мое сердце входили души этих детей, моя молитва к Богу шла уже и за них. И верю, что Господь этих детей не забудет, может, когда-нибудь и вспыхнет в их душах та искра веры, которая запала им в сердца на моих уроках.

А в жаркие летние дни, когда я жила в Гребневе, то тоже собирала народ, готовящийся к крещению. У отца Аркадия и отца Сергия в 90-е годы тоже было по субботам и воскресеньям по тридцать и более крестин. Ожидая окончания обедни, люди гуляли вокруг храмов.

Мои проповеди начались так. Однажды я увидела мальчика, который убегал и прятался от взрослых. Родители его ловили, уговаривали не сопротивляться и креститься. Солидные крестные тоже уговаривали мальчика покориться, обещая ему велосипед и другие подарки. Но ребенок плакал и упрямо вырывался из рук взрослых. Мне было жалко их всех, я подошла и сказала:

— Разрешите мне, пожалуйста, поговорить с Сережей.

— Мы уже не первый раз его сюда приводим, да он не дается нам, не можем его окрестить, — ответили мне.

— Пойдем, деточка со мной, поговорим по душам, — ласково позвала я мальчугана.

Мы уселись с ним на травку вдали от народа, в тени кустов, чтобы нас никто не видел. Поглаживая ручки ребенка, я стала рассказывать ему о блаженстве рая, о первых людях, о грехопадении, об обещании Бога вернуть людям потерянный рай. Потом я перешла к Христу, к Его чудесам, к Его Любви, милосердию. Мальчик ничего не знал ни о крестной смерти Спасителя, ни о Его Воскресении. Сережа заслушался, успокоился, в его глазенках загорелся живой интерес.

Тогда я спросила Сережу:

— А хочешь ты быть в числе учеников Спасителя, в числе тех, кого Он любил, кого обещал взять в Свое Царство?

— Да, конечно, хочу, — ответил мальчик. — Пусть они купят мне книгу о Боге, я ведь уже умею читать!

Мы позвали родителей. Евангелие было тотчас же вручено Сереже, и он радостно побежал в храм, где уже готовились ко крещению.

Подобные случаи повторились. Но теперь уже родители и крестные стали просить меня дать им возможность послушать беседу с их подростком.

— Ведь мы сами-то ничего не знаем, не можем детям объяснить, зачем им нужно крещение, — как бы извиняясь, говорили кумовья и родители.

— Тогда пойдемте в зимнее здание храма, где будет происходить крещение, — говорила я.

Там стояло большое распятие, по стенам была великолепная живопись. По картинам из жизни Спасителя мне было легче познакомить слушателей с событиями из жизни Христа. Священники были мне благодарны за эти беседы. Отец Сергий как-то назвал меня: «наш первый катехизатор».

Вот так и сбылись опять пророчества отца Митрофана: «И ты нужна будешь Церкви, проповедовать будешь».

В 47-м году этим словам не верилось, но вот в 89-м они сбылись.

Ампутация ноги батюшки

Отцу Владимиру было семьдесят четыре года, когда он служил на Пасху последний раз. В тот год и я присутствовала на ночной службе. Я не боялась, что утомлюсь и не выдержу Светлую Пасхальную Заутреню, потому что привыкла отдыхать в комнатке батюшки и чувствовала себя при храме как дома. Я видела, как торжественно шел крестный ход вокруг храма, с каким воодушевлением мой батюшка пел «Христос воскресе». Он шагал твердо, как будто ноги его не болели, а тенор моего отца Владимира звучал громко и ясно… «Не последняя ли это его Пасха?» — мелькнуло у меня в голове.

Когда батюшка заехал домой на Пасхальной неделе, то жаловался на нестерпимую боль в одной ноге

— Это неспроста, — говорил он, — конец мне! Я не обратила внимания на его слова и ответила:

— Ты давно страдаешь ногами…

Он уехал опять в храм и вернулся только после Радоницы. Тут он уже покачивался от боли; сидя на диване, разулся, стал разглядывать пальцы ноги. Наклониться ему было неудобно, он ничего не мог разглядеть. Тогда я сказала, включив яркий свет:

— Дай, я погляжу. А что за черное пятно у тебя под ногтем?

— Оно у меня давно.

— Но из-под ногтя течет гной! — заметила я.

Тут неожиданно пришел хирург, которому я писала икону Спасителя. Мы попросили врача посмотреть больной палец. Врач сказал: «Дело серьезное». Он научил нас делать ванночки, промывать пальцы, выписал лекарство. Но на другой день участковый врач не велел мочить ногу, а лишь присыпать болячку стрептоцидом. Кого слушать? Не помогло ни то, ни другое лечение, так как болезнь сидела под ногтем, куда лекарства не попадали. Надо было срочно отнять палец, под ногтем которого образовалась гангрена (чернота), но сделать это мы опоздали.

Только через две недели позвонил сын Серафим, спросил о нашем здоровье. «С папой плохо», — сказала я. Отец Сергий тут же приехал, забил тревогу. Батюшку положили в ту же самую кремлевскую больницу, где он лежал три года назад после инсульта. Навещать больных там разрешалось только раз в неделю. По телефону сам батюшка говорить с нами не мог — он ведь не владел как следует речью. А врач нам говорил, что больному лучше, что его лечат всякими процедурами, в которых я ничего не понимала. А когда я при свидании с хирургом спросила:

— Почему же не отняли у батюшки больной палец? — то получила ответ:

— Поздно. Надо уж теперь всю ступню отнимать. И другие пальцы задеты.

Прошел май, а в конце июня врачи сказали:

— Мы тут ног не отнимаем. Вашего больного надо перевезти в другую больницу, где есть гнойное отделение.

И привезли мне батюшку обратно домой, но уже слабым, измученным болезнью. Приехали сыновья, пособоровали нас обоих — меня заодно с батюшкой, потому что я была подавлена страданием своего милого супруга. Но боли у него прошли, он ни на что больше не жаловался, был духом’ бодр и весел. Видя свою страшную больную ногу, батюшка махал рукой, говоря: «Вон ее!». Батюшка с неделю пробыл дома, ходил по квартире, но ни к чему не прикасался. Нерв уже омертвел, болезнь издавала жуткий запах «летучей гангрены».

Увезли отца Владимира в другую больницу, где врачи стали срочно готовить его к операции. Я дала телеграмму сыну Николаю, который отдыхал с семьей в Крыму: «Если папа умрет, то ты должен быть тут. Если выживет — то ты тоже нужен для ухода за ним». Коленька прервал свой отдых и вместе с семьей прилетел накануне операции. Теперь они с отцом Сергием не отходили от папы. Сыновья сменяли друг друга, день и ночь выхаживали прооперированного отца. Батюшке отняли больную ногу до середины бедра. Федор был в эти дни в заграничной командировке, вернулся, когда отцу смерть уже не грозила. Его семья отдыхала в Гребневе, куда сыновья решили перевезти и отца Владимира. Батюшке подобрали костыли, приобрели заграничную коляску, в которой он скоро научился ездить. Мы все воскресли духом и усердно благодарили хирургов. Дай Бог им здоровья, ибо они были очень внимательны, старались и успешно сделали свое дело.

Конечно, все это лето все мы были в напряженном состоянии, все усердно молились. И Господь услышал нас, продлил жизнь нашему отцу Владимиру еще на целый год.