Письма о буддийской этике

Б. Д. Дандарон

Письма о буддийской этике

Бидия Дандарон

Каким я его помню

Я познакомилась с Бидией Дандаровичем Дандароном (1914—1974) в Москве в октябре 1956 г., спустя всего несколько месяцев после освобождения его из лагеря Бидию Дандаровича приютила у себя одна супружеская пара. Затравленный, одинокий, больной, совершенно измученный двадцатью годами лагерных мытарств, он избегал общения с людьми и зарабатывал на жизнь, рисуя орнаменты для ковров.

В первый раз Дандарон был арестован в 1937 г. в Ленинграде. В то время ему было двадцать три года, он был студентом Университета. За что и почему его взяли, он так и не узнал, а может быть, память не сохранила, вытолкнула в небытие эти чудовищные обвинения.

От тех страшных, пережитых дней — следы пыток. Его пытали раскаленным железом, забивали иголки и гвозди под ногти, обливали на морозе ледяной водой, сажали раздетого в холодный карцер. Иногда подолгу не давали есть, затем приносили соленую-пресоленую селедку и оставляли его, мучимого жаждой, без воды. Многие его соузники умерли от таких пыток. То, что он выжил, Дандарон воспринимал, как чудо и знак избранничества.

Надо сказать, что время, проведенное в лагерях, он не считал потраченным напрасно. Здесь он познакомился со многими интересными людьми, с которыми впоследствии поддерживал отношения. Сблизившись с философами, сидевшими вместе с ним в одном лагере, он смог углубить свои немалые к тому времени знания.

Так он познакомился с профессором философии из Вильнюсского университета Василием Эмильевичем Сеземаном, который стал его лучшим другом. Сеземан читал ему лекции по истории европейской философии, а Дандарон — по буддизму. Сеземан и познакомил меня с Дандароном.

Дандарон был буддистом, точнее сказать, тантристом. Это обстоятельство и обусловило направленность переписки, завязавшейся между нами.

В детстве Дандарона отдали в монастырскую школу, где он изучал тибетский язык, санскрит и буддизм. Его отец, Доржи Бадмаев, лама-философ, был известным буддийским деятелем. В родившемся у него 15 декабря 1914 г. сыне признали новое рождение тибетского хамбо-ламы Джаяг-сы-гэгэна. В июле 1921 г. духовный вождь бурятских буддистов Лубсан Сандан Цыденов передает Бидии Дандарону свое духовное могущество и титул Царя Учения — Дхармараджи.

Выйдя на свободу, уже осенью 1956 г., Дандарон пытается устроиться на работу в Институт востоковедения. Но без прописки его не принимают. Наконец, в марте 1957 г. он был полностью реабилитирован. У него появляется надежда на успех, и он сразу же едет в Ленинград, где академик И. А. Орбели и профессор Д. А. Алексеев обещают устроить в местный филиал Института востоковедения разбирать рукописи, а также преподавать тибетский язык в Университете. Но и на этот раз ему не удается устроиться на работу, получить место, отвечающее его дарованию и способностям. И Дандарон вскоре возвращается в Москву.

Постоянное беспокойство о завтрашнем дне, неопределенность с устройством и подорванное здоровье мешают ему сосредоточиться и заняться наукой.

В апреле 1957 года он переселяется на квартиру профессора Н. С. Познякова, в сорока километрах от Москвы (поселок Нахабино), и решает ждать ответа об устройстве именно здесь, так как в самой Москве его преследуют бдительные «органы»– за нарушение правил прописки. По доносу милиция все же обнаруживает его местопребывание, и Дандарон вынужден ночевать на улице. Жизнь становится невыносимой. Днем он занимается в библиотеке им. Ленина, а ночи проводит без отдыха.

По совету друзей в мае 1957 г. он едет в Бурятию, в Кижингу, где живут его мать и сестра. Там он решает пожить до осени. С осени ему обещали работу в Ленинграде, но, к сожалению, это было опять только обещанием. В Бурятии ему предлагают написать сценарий фильма о 300-летии присоединения бурят-монгольского народа к России. В сентябре 1957 г. Дандарон возвращается в Москву собирать материал для этой работы. Хоть ему и не по душе такое задание, но это был единственный способ как-то заработать на жизнь, не порывая с научными занятиями.

В октябре 1957 г. Дандарон вновь вынужден уехать из Москвы в Улан-Удэ. Перед отъездом он встречается с хамбо-ламой Шираповым — главой буддистов в СССР.

Наконец, 1 ноября 1957 г. ему удается устроиться на работу в Бурятский филиал Института культуры АН, в сектор тибетологии внештатным научным сотрудником. Одна из первых его работ — перевод с тибетского языка сочинения «История распространения индийской философии в Китае».

В 1958 г. он участвует в конференции Географического общества, собирает в архиве материалы по истории взаимоотношений забайкальских буддистов с православной церковью Восточной Сибири, ездит в Саянские горы в экспедицию по сбору лекарственных трав как знаток тибетской народной медицины.

Однако эта нерегулярная работа по договору в материальном отношении его не устраивает. Дандарона угнетает такое положение, а главное — угнетает невозможность уплатить долги. Комнаты своей у него нет, и ему приходится жить у друга (у Б. Санжина) и мириться с тем, что нет никаких условий для работы. Болезни истощают ослабленный тюрьмой организм. Только через два года после освобождения из лагеря, 6 октября 1958 г., он становится сотрудником Комплексного научно-исследовательского института Сибирского отделения АН СССР. Через год Б Д. Дандарон получает обещанную комнату. В этой комнате по ул. Кирова Бидия Дандарович прожил до 1966 г., пока не переехал на последнюю квартиру, на Солнечной улице.

В 1958 г. Дандарон пишет три статьи: «Агинский дацан» — историю одного из старинных монгольских монастырей для буддийской энциклопедии; «Философские школы в буддийских монастырях» (для той же энциклопедии); пишет статью о Данжуре.

В 1958 — 1959 гг. составляет тибетско-русский словарь на 15 тысяч слов, а также «Тибетско-русский словарь философских терминов». Это колоссальный труд, который поглотил очень много сил, но, как мне помнится, он не принес ожидаемого духовного удовлетворения.

Дандарон чувствует себя по-прежнему одиноким, невостребованным, ненужным. Настоящих друзей, своих единомышленников, в Бурятии он не находит. Отнимают время и болезни. У него совсем расстроены нервы, мучает бессонница и тяжелые кошмарные сны. Он пытается найти утешение в философии и урывками изучает теорию дхармы по тибетским источникам, переводит на русский язык тибетскую грамматику.

Изучая буддийскую философию и сопоставляя ее с трактовками европейских авторов, Дандарон приходит к выводу, что большинство авторов излагают идеи буддийских мыслителей неверно. Ему хочется исследовать глубинную психологию школ санкхья и йога, чтобы сопоставить их с европейскими школами, начиная от Платона, Плотина, Гегеля и Фрейда и кончая школой парапсихологов, но у него нет времени и возможностей для этого. Постоянная душевная неудовлетворенность возбуждает его нервы, ему все больше хочется замкнуться, изолироваться от людей.

В 1960 г. издательство восточной литературы выпускает его первую работу «Описание тибетских рукописей и ксилографов Бурятского комплексного научно-исследовательского института».

Кроме научной деятельности, Б. Д. Дандарон сыграл большую роль в создании общины буддистов в Ленинграде

Проведя одну треть жизнь в лагерях, Б Д. Дандарон не нашел счастья, радости и на свободе. Он был глубоким мистиком, стремился к нирване, но в 70-х годах его путь к совершенству был прерван: арест, неправый суд, снова лагерь, все новые и новые унижения; смерть избавила его от страданий.

Вот, пожалуй, и все, что я помню из его рассказов о своей жизни в последнем своем воплощении.

30.III.1991 г. Наталия Климанскене

1.

31 октября 1956 г.

Москва

Дорогая, милая моя Наташа!

После того как я узнал тебя, я испытываю, кроме моей безумной любви к тебе, острую потребность раскрыть самое существо и сокровенные возможности пути к совершенству, которыми ты, несомненно, обладаешь. Я пытался рассказать об этом, но у меня не выходило, ибо всегда разум был в тени моей любви. Поэтому я буду пытаться осуществить в письме то, чего я не смог сделать посредством беседы. В этом (первом) письме я хочу наметить, в каком разрезе будет идти наша переписка. Если пойдет удачно, то можно будет излагать свои мысли более или менее систематически, чтобы впоследствии из этих писем вычленить схему будущей философской системы. Эту систему я мыслю как попытку синтеза западной и восточной мудрости. Мне кажется, целесообразнее при этом останавливаться на философских учениях Востока, так как европейские школы уже в какой-то степени известны. Вообще-то, систематическую беседу начнем, я полагаю, когда наладится наша переписка.