Бог - не любовь: как религия все отравляет

Джон Стюарт Милль о своем отце в «Автобиографии»

Tantum religio potuit suadere malorum[3].

Тит Лукреций Кар. О природе вещей

Представьте, что вы способны на интеллектуальный кульбит, который никак не дается мне. Представьте, иными словами, что вы способны вообразить бесконечно благого и всемогущего творца, который вас придумал, создал, поместил в приготовленный для вас мир, и теперь следит за вами и думает о вас, даже когда вы спите. Далее, представьте, что при условии соблюдения правил и заповедей, которые он вам заботливо предписал, вы заслужите вечное блаженство и покой. Не скажу, что вера в такое вызывает у меня зависть (на мой взгляд, она слишком похожа на тоску по вечной диктатуре), но меня гложет искреннее любопытство. Почему эта вера не приносит счастья тем, кто ее исповедует? Разве они не считают себя обладателями чудесного секрета, за который, как за спасительную соломинку, можно уцепиться даже в самую трудную минуту?

Поверхностному взгляду иногда кажется, что так оно и есть. Я видел евангелические богослужения — и в белых, и в афроамериканских приходах — которые напоминали один сплошной вопль восторга по поводу спасения, божественной любви и всего остального. У всех христиан и почти у всех язычников найдется немало обрядов, задуманных, как всеобщий праздник (именно поэтому я нахожу их подозрительными). Есть, конечно, и другие моменты, более сдержанные, более утонченные и трезвые. Когда я был прихожанином греческой православной церкви, я и не веруя чувствовал радость слов, которыми обмениваются верующие в пасхальное утро: «Христос анести!» («Христос воскрес]») — «Алитос анести!» («Воистину воскрес!») Стоит добавить, что прихожанином греческой православной церкви я был по причине, которая многих заставляет соблюдать те или иные религиозные обряды: я хотел угодить своей греческой теще и своему греческому тестю. Архиепископ, который крестил и венчал меня в один и тот же день, заработав таким образом вдвое больше обычного, позднее активно поддерживал и собирал деньги для единоверцев и военных преступников по имени Радован Караджич и Ратко Младич, чьими стараниями заполнены бесчисленные братские могилы по всей Боснии. Когда я женился в следующий раз, меня венчал раввин-реформист, имевший слабость к Эйнштейну и Шекспиру. С этим человеком у меня было немного больше общего. Но даже он отдавал себе отчет в том, что его гомосексуализм, в принципе, есть тяжкое преступление, за которое основатели его религии забивали людей камнями. Что до англиканской церкви, в которой я прошел свое первое крещение, то в наши дни она может показаться жалкой овечкой. Но как прямая наследница организации, всегда имевшей тесные связи с монархией и получавшей финансовую поддержку от государства, она несет историческую ответственность за крестовые походы, за гонения на католиков, евреев и диссентеров, а также за борьбу против научного познания.

Градус религиозного пыла колеблется в зависимости от страны и эпохи, но можно смело утверждать, что религия никогда не довольствуется, да и не может довольствоваться своими замечательными догмами и грандиозными обещаниями. Природа религии вынуждает ее вмешиваться в жизни неверующих, еретиков и последователей других вероучений. Она может разглагольствовать о блаженстве в мире ином, но хочет власти в мире этом. Здесь нет ничего удивительного. Религию, как мы помним, придумали люди. Недостаток уверенности в собственной пропаганде она компенсирует нетерпимостью к конкурентам.

Для примера возьмем одну из наиболее почитаемых фигур современной религии. В 1996 году в Ирландии прошел референдум по одному вопросу: должна ли конституция республики и впредь запрещать развод. Большинство политических партий все более светской страны призывали избирателей поддержать отмену запрета. У них было два превосходных аргумента. Во-первых, говорили они, несправедливо навязывать всем гражданам католическую мораль; во-вторых, о воссоединении страны не может быть и речи, пока значительное протестантское меньшинство в Северной Ирландии продолжает опасаться клерикального правления. Мать Тереза прилетела прямо из Калькутты, чтобы помочь церкви вести кампанию за сохранение запрета. Из этой кампании выходило, что ирландка, которую бьет муж-пропойца, насилующий собственных детей, не достойна лучшей доли и рискует угодить в ад, если будет вымаливать шанс начать все сначала. Что до протестантов, они могли выбрать благословение Рима или оставаться за пределами страны. То, что католики могут соблюдать наказы своей церкви, не навязывая их всем остальным, даже не обсуждалось. И это, заметьте, Британские острова, конец XX века. Сторонники изменения конституции все-таки победили, но с минимальным перевесом. (В том же году мать Тереза публично выразила надежду, что принцесса Диана вздохнет с облегчением, вырвавшись из явно неудачного брака. Впрочем, мало кто удивляется, если церковные правила оказываются строже к бедным, чем к богатым.)

За неделю до 11 сентября 2001 года я участвовал в публичной дискуссии с Деннисом Прагером, одним из известнейших религиозных телеведущих в Америке. Он спросил, готов ли я «дать прямой ответ на прямой вопрос». Я с радостью согласился. Прекрасно, сказал он, и попросил меня представить, что я нахожусь в незнакомом городе. Вечереет. Навстречу мне движется большая группа мужчин. Итак, вопрос: чувствовал бы я себя безопасней, зная, что мужчины эти возвращаются с вечерней молитвы? Как видите, на этот вопрос трудно дать прямой ответ. Однако мне удалось вывести его из гипотетической плоскости:

«Не заходя дальше первых букв алфавита, я бывал в такой ситуации в Белфасте, Бейруте, Бомбее, Белграде, Багдаде и Вифлееме. Я абсолютно уверен, и у меня есть на то причины, что в каждом городе я бы напугался до смерти, попадись мне в сумерках мужчины, идущие с религиозной службы».

Здесь уместно краткое описание боговдохновен-ной жестокости, свидетелем которой я был в этих шести городах. В Белфасте я видел улицы, выжженные двумя враждующими христианскими сектами. Я разговаривал с людьми, родных и друзей которых похитили отряды смерти, чтобы убить или пытать, нередко за одну лишь принадлежность к другой церкви. В Белфасте ходит старый анекдот про человека, которого останавливают на дороге и спрашивают, в какую церковь он ходит. Когда он отвечает, что он атеист, его спрашивают:

«А какой атеист? Протестантский или католический?»

Этот анекдот, на мой взгляд, показывает, насколько религиозная истерия отравила даже знаменитое ирландское чувство юмора. Более того, мой знакомый однажды попал в такую ситуацию на самом деле, и смею вас заверить: ему было не до смеха.

Считается, что конфликт в Северной Ирландии имеет национальные причины, но во время уличных столкновений враждующие стороны обзывают друг друга по конфессиональной принадлежности. В течение многих лет протестантская элита мечтала о католических гетто. Идея независимого Ольстера родилась под лозунгом «Протестантский парламент для протестантского народа!» Сектантство заразительно и неизбежно плодит ответное сектантство, и католическая элита была согласна с протестантами в главном. Она требовала сегрегации и школ под церковным патронажем, т. е. упрочения своей власти. Так, во славу Господню, застарелая вражда вдалбливалась и продолжает вдалбливаться в головы новых поколений школьников. (Мне делается дурно уже от одного слова «вдалбливать»: оно напоминает мне о раздробленных коленных чашечках тех, кто перешел дорогу религиозным бандитам.)

Бейрут, каким я впервые увидел его летом 1975 года, еще подходил на роль «Парижа Востока». Однако этот кажущийся Эдем кишел всеми мыслимыми видами змей. Бейрут страдал от явного избытка религий, и каждая из этих религий имела свое место в конституции. Пост президента, согласно конституции, должен был занимать христианин, чаще всего католик-маронит, спикером был мусульманин, и т. д. Эта система никогда толком не работала, поскольку законодательно закрепляла не только вероисповедание, но также положение в обществе и национальность (мусульмане-шииты находились на самом дне социальной лестницы, а курдам вообще не было места).