Дневники 1870-1911 гг.

24 февраля 1880. Воскресенье.

Заговенье пред Масленой

Утром раздосадован был слугой Степаном, его глупостью, вечным скрыпом и стуком его двойной двери, не дающей покоя, и его ротозейством — уходит из своей комнаты, оставляя дверь отпертою и ключи на двери от моей и его комнат, так что могут обокрасть и его, и меня. Согласно письму от матушки Аполлонии, отправился к Обедне в Новодевичий монастырь. Проехал все время на конке, и от Технологического института до монастыря, по неимению места внутри, — на дилижансе (был не в клобуке); созерцание окрестностей развлекало в дурном расположении духа. Поспел к началу Обедни. Пели — как ангелы. В Алтаре — молящийся по- католически, с молитвенником в руках, какой-то молодой генерал, разнивший при подпеванье. Влиянием молитвенной храмовой благодати дурное состояние духа во время Литургии совершенно прошло, и душа сделалась ясна и спокойна. Во время Обедни пришли сказать, что Матушка Игуменья просит после службы к себе, что она — больна. После службы было отпевание какого-то богача — несколько Протоиереев, певчие на обоих клиросах в полном составе; ребенок Груша, с улыбкой расхаживающая от клироса к клиросу; умилительное пение ирмосов и «Со святыми упокой». <...> Не дождавшись окончания, отправился к матушке Евстолии; она простудилась двадцатого числа при погребении графини Протасовой, и у нее — грипп: я застал у нее доктора Исаева, в белом галстуке, очень тихого и приличного; разговор о нынешних смутных обстоятельствах. Кроме того, матушка рассказывала, как она в доме Протасовой была приветствована Государем и получила его благодарность за поднесение иконы девятнадцатого числа. «Оробела совсем и только поцеловала руку Государя », — говорила она. При ней, также у Протасовой, была и казначея, мать Агния. Тут же матушка Евстолия дала мне прочитать письмо отца Владимира — и карточку мою, присланную при письме, пронзенную в шею гвоздем. <...> Письмо отца Владимира говорит, что в последнее время на воротах Миссии нередко являются такие казненные мои карточки. От настоящих врагов (язычников или иноверных) — лестно бы; но мелькнула у меня тревожная мысль — не от своих ли это, которые могут быть и хорошими христианами, но в то же время раздраженные и введенные в заблуждение бестактностью отца Владимира, заподозрили меня в служении видам политическим со стороны Русского Правительства на Японию. Эта мысль до того обеспокоила меня, что когда я пришел в комнаты матерей Аполлонии и Феофании и там оканчивал чтение письма, мать Феофания по сумрачному выражению моего лица не удержалась от вопроса: «Вы, кажется, испугались?» Не испугался, а больно уж обидно, если не от врагов; а от врагов, так не более как лестно. <...>

1 марта 1880. Суббота. Масленица

<...> После обеда отправился смотреть выставку картин Верещагина. Народу была бездна; у русских картин весьма трудно было протискаться; у индийских — свободней. Впечатление не скоро изгладится; невольно слезы навертываются при виде массы страданий и русских, и турецких воинов; неудивительно, что плачут на выставке, как вчера Дмитрий Дмитриевич рассказывал. Цепь, на которой болгар таскали на казнь, какое чувство возбуждает! После русских картин на индийские почти и взглянуть не хочется; последние и днем освещены электричеством Яблочкова. Возвращаясь, видел множество народу, катающегося особенно на санках чухонцев; погода, кстати, — превосходная; а у балаганов, на Царицыном, издали виднеется море народу. Вернувшись и напившись чаю, пошел ко Всенощной в Крестовую; пришел, когда пели «На реках». «Так не забуду и Тебя, Россия, на реках японских!»; думалось — и слезы невольно катились по щекам. Превосходно поют это «На реках» хоровое — все больше и больше нравится.

2 марта 1880. Воскресенье.

Заговенье пред Великим Постом

<...> К восьми часам прибыл в Лавру, чтобы видеть на трапезе прощание братии с Наместником и взаимно. В Лавре братии — до ста человек с послушниками, служащих иеромонахов — до четырнадцати, всех иеромонахов, и с киновийскими, — до тридцати. По собрании в столовую и приходе отца Наместника пропета была молитва, и отцом Наместником благословлена трапеза; все сели; один иеродиакон взошел на кафедру читать; и читал, нужно сказать, вещь очень хорошую — о посте и покаянии. Я сидел по правую сторону отца Наместника, около меня — отец Моисей, налево от Наместника — иеромонахи; Архимандритов было только двое — отец Наместник и я. Кушанья были — холодное из рыбы с хреном, уха и манная каша на молоке, сладкая; перед ужином всем налили по рюмке водки, потом давали пиво или меда в оловянных стаканах и затем по рюмке хересу. По окончании каждого блюда отец Наместник звонил в колокольчик, причем чтец говорит: «Молитвами святых отец наших Господи, Иисусе Христе, Боже наш, помилуй нас»; Наместник говорит: «Аминь», и он, и все крестятся. Это служит и знаком подавать другое блюдо, и знаком для братии каждое блюдо начинать есть с молитвой. По окончании трапезы Наместник прозвонил в колокольчик, чтец: «Молитвами...», Наместник: «Аминь», и пропета была молитва благодарственная, в подтверждение которой Наместник приложился к образам и отошел в сторону за стол; я, за ним, сделал то же и, подошедши к нему, простился с ним, поклонившись ему в ноги (и он — мне), и стал за ним; следующие делали то же, прощаясь с отцом Наместником, мною и становясь последовательно. В это время пето было начатое непосредственно за благодарственной молитвой «Помощник и Покровитель»; пропеты были все ирмосы, пока братия прощалась; отец Наместник иеромонахам кланялся в ноги, затем кланялся, затем просто целовался; я делал то же самое, не имея в чем просить прощения, а привле-ченный из мысли — авось, пригодится в Японии. Дай Бог! Через тысячу лет, конечно, и в Японии будет не хуже, чем здесь. За ужином отец Наместник рассказывал, как он в 1877 г., в Благовещенье, Лаврский Престольный Праздник, пришедшийся в

Великую Пятницу, сочинил из грибов и манной каши с миндалем стол такой, что «старики: "Что за каша?" — и съели по две, по три тарелки». Во весь Великий Пост в Лавре рыбы не употребляется, кроме праздников Благовещения, Лазаревой Субботы (Храмовый Праздник тоже) и Вербного Воскресенья. При прощании братии интересно было видеть, как, кажется, это был один благочестивый обряд, а не необходимость, — все улыбались друг другу, и вражды не виделось ни у кого ни на кого. <...>

26 марта 1880.

Среда 4-й недели Великого Поста

Написал в день тридцать два письма к разным лицам, просившим известить о времени наречения и хиротонии, так как вчера принесли из Синода официальное уведомление, что наречение назначено двадцать седьмого, а хиротония — тридцатого марта. <...>

<

27 марта 1880.

Четверг 4-й недели Великого Поста

Утром готовил речь; еще на постели два раза на память прочитал, вставши — третий; потом дописал речь, переписал остаток в свой экземпляр и, призвавши переписчика, дал переписать в приготовленные два экземпляра. Заходили граф Путятин с отцом Ам- филохием и, не мешая мне, потолковали о каких-то своих делах. Прежде того, в семь часов, призвал Владыка и, насчет речи, велел иметь ее наготове, чтобы, если нужно, тотчас же развернуть и читать; велел также произносить не торопясь. В одиннадцатом часу пришел племянник Сергий, и в половине двенадцатого мы отправились на наречение в Святейший Синод (которое имело быть в один час) в карете лаврской. В Синодальной церкви подождали до часу. Собралось много — посмотреть наречение и послушать речь; из светских — Корнилов, Семенов, Саблер, Розен, Коссович, Гиль- тебрандт (Петр Андреевич) и прочие, из духовных — Яхонтов, Быстрое, Дёмкин, Архимандриты и прочие. Во время наречения неудобное — ходить вокруг стола к Членам Святейшего Синода, чтобы по порядку получить благословение; трогательное — как старцы-иерархи поют молебен. Речь сказал довольно исправно, и она публике, по-видимому, понравилась. Поздравления. Встреча с 11. А. Благовещенским. Отъезд в карете с товарищами к Феодо- ру Николаевичу (с Дёмкиным, Никитиным и Благовещенским). Обед у него. Я рассказал Ивану Ивановичу, как сегодня утром Митрополит спрашивал, не имею ли я в городе кого пригласить на обед, и я указал на него и защищал его от предубеждения против него Митрополита. Иван Иванович опрокинулся на меня же: