Дневник

— Св. Иоанн Лествичник говорит: «Ангелы — свет монахам, монахи — свет миру». Вспомните, что мы должны быть светом миру, что наше грядущее назначение быть царями и священниками. Вспомните, как милостив Господь, призвавший нас в эту святую обитель. Сами посудите, какие дела мы творили, как жили до призвания нашего сюда, в эту святую обитель.

Батюшка мне говорил, что его прошлое слово, сказанное за обедней, некоторым не понравилось.

Я помню, прочел у Игнатия (Брянчанинова) слова преп. Исаака Сирского: «Что есть чистота? Чистота есть сердце, исполненное милости о всяком создании. А что есть милостивое сердце? Это — горение сердца о всякой твари, о человеках, о птицах, о животных, о бесах, словом, о всяком создании». Я невольно остановился на слове «о бесах» и спросил об этом Батюшку:

— Как можно чувствовать милость к бесам, когда они ищут нашей погибели, когда говорится в псалмах: «Совершенною ненавистью возненавидех» (Пс. 138, 22)?!

— Заметьте, это не сам еп. Игнатий говорит, — отвечал Батюшка, — а он приводит только слова Исаака Сирского. Это единственный святой, который молился о бесах. Но как молился? Можно молиться, чтобы Господь уменьшил их муку, ослабил ее по неизреченной Своей милости (Батюшка говорил, как еще можно молиться, но я позабыл). Затем, того, что можно этому великому святому, нельзя нам. Все птицы высоко летают, но выше всех орел. Подобно орлу, и св. Исаак парит между святыми. Нам молиться за бесов опасно. Знал я одну начальницу общины. Она молилась за бесов. Я предостерегал ее. Она не послушалась и продолжала. Вскоре бесы стали являться ей и благодарить за молитвы о них. Последствием всего этого было то, что она пала с одной сестрой своей обители однополым грехом, а затем стала с этой же сестрой, которая была крещеная еврейка, заниматься спиритизмом. Конечно, обе они ушли из общины. Смотрите, как плохо они кончили.

У старца Александра Гефсиманского спросили: «Можно ли держать у себя в келии святую воду, просфору или что-либо подобное?» Он отвечал отрицательно. Прочтя это, я спросил у Батюшки:

— Как относиться к сему, ибо у меня имеются подобные предметы?

— Ничего, Бог благословит. Можно иметь, наши старцы благословляли. У старца Александра хотя и говорится, что нельзя, но это частное мнение. Может быть, он пролил когда-либо святую воду и во избежание сего на будущее время и решил не иметь ничего подобного. А наши старцы благословляли, ведь это делается с благою целью, — сказал Батюшка.

Сейчас прочел у еп. Игнатия (Брянчанинова) о кончине мира. Когда я читаю его сочинения, я удивляюсь его прямо ангельскому уму, его дивно-глубокому разумению Священного Писания. Я как-то особенно располагаюсь к его сочинениям, они как-то особенно располагают к себе мое сердце, мое разумение, просвещая его истинно Евангельским светом. «Душа по природе христианка», она чувствует истину.

Те места Священного Писания, которые мною или вовсе не понимались, или понимались превратно, о смысле и отношении которых к жизни я имел весьма туманное представление, становятся для меня очень понятными и ясными. Конечно, не все, ибо некоторые требуют опытного понятия и духовного разума, которого у меня нет. Кроме того, я опять-таки не могу понять смысл какого-либо текста всецело. Ибо св. Петр Дамаскин говорит, что смысл Священного Писания открывается разным людям в различной степени, притом одному открывается в данном тексте одно, другому — другое, третьему — третье. Но всю глубину и весь смысл Священного Писания знает всецело только един Бог, Который и открывает его Своим избранникам по мере надобности. Этим самым, между прочим, св. Петр и объясняет кажущиеся разногласия в писаниях св. отцов, ибо они, действительно, только «кажущиеся», так как все св. отцы стремились к одной цели и достигали ее. Значит, я могу понимать настолько, насколько это мне нужно, но, надеюсь, понимаю правильно. Не читающие подобных книг остаются часто в полном неведении духовных предметов и явлений, и какое горестное это неведение! И это неведение, можно сказать, царствует в миру. Может быть и есть исключения, но обыкновенно это неведение, как некий страшный яд, разлито всюду.

Я родился, рос, воспитывался в хорошей, благочестивой, верующей семье, но не имел ни малейшего понятия о духовной литературе, даже о ее существовании. Когда мы впервые уже собрались ехать в Оптину, к нам на квартиру зашел о. Гавриил. В разговоре за чаем он сказал, что первым долгом нам дадут прочесть Авву Дорофея. «Авву Дорофея?» — подумал я, слыша первый раз это имя, и мне представилось, что это какая-нибудь такая дрянь, что ее только и можно в печку бросить. И как не горестно, таковы были мои понятия.

Все мои познания, приобретения, вся формировка в нечто определенное моих убеждений и понятий произошла здесь, в Скиту. Здесь, в Скиту, я приобрел более чем за всю мою жизнь в миру, более чем в гимназии и университете. Не ошибусь, пожалуй, если скажу, что там я почти ничего не получил, хотя в миру от рождения прожил девятнадцать лет, а в Скиту не живу еще и года. Великая, поистине великая милость Божия, что Господь привел меня сюда, в Скит! Чем я лучше моих, например, родных? Они живут в миру и едва ли не заблуждаются, а я, недостойный, питаюсь обильно духовной трапезой. Мне много дано, но много и взыщется. Поэтому я должен помнить, зачем я здесь живу, я должен помнить, что не я делаю кому-либо одолжение, снисхождение, живя здесь, а мне делает Господь великое снисхождение, что дозволяет находиться в Скиту!

Здесь хорошо. Конечно, люди везде люди, поэтому и в монастырях, следовательно, и в нашем Скиту живут не ангелы, а люди, имеющие каждый свои пороки и греховные наклонности. Но мне до этого дела нет. Прежде говорили: «Внемли себе — и довольно тебе». Чужие грехи и в миру очень удобно замечать, а вот свои грехи распознать да увидеть — это монашеское дело. А к этому здесь все удобства. И Батюшка говорит, что наш Скит, пожалуй, единственный такой во всей России (и от других приходится слышать это же). И не только духовная жизнь мне нравится, но куда бы ни обратил взор — все словно родное. А что было прежде?! Однажды я помогал пономарю в Предтечевом храме. Со мной был о. Кукша. Не помню, о чем мы говорили, запомнилась мне только одна фраза: «Как вспомнишь о старом, так даже заплачешь!» — сказал о. Кукша. Это свидетельствует, как хорошо ему было прежде. Но для меня старое — мир, а настоящее — Скит, и я благодарю Бога!

Вообще, в последнее время Батюшка не раз говорил о смерти.

— У меня начинают отекать ноги, это вестник приближающейся смерти.

Говоря это, Батюшка казался совершенно спокойным, а я невольно задумался. Еще как-то Батюшка говорил, что он начал сильно слабеть под вечер.

— Иногда едва сижу, — говорил он.

Также Батюшка не раз говорил:

— А туда с чем идти?

Все это заставляет меня думать о смерти Батюшки. Тяжело согласиться, примириться с этой мыслью. Это будет для меня тяжелая утрата, конечно, если Богу угодно будет, чтобы я пережил его. Желал бы я только одного: чтобы Батюшка скончался при мне, то есть, или до моей военной службы, или когда я уже возвращусь с нее, но по батюшкиным словам последнее едва ли возможно.

Еще прошлой зимой Батюшка говорил:

— Молю Бога, чтобы мне протянуть еще годик, или полгодика, чтобы вы окрепли, стали на ноги.

С того времени прошло уже более полгода. Обо всем этом я не раз хотел поговорить с Батюшкой и разрешить связанные с его возможной смертью вопросы: чтобы меня не раздавила эта скорбь, не привела в отчаяние, чтобы немного приготовиться к ней, чтобы знать, где и как поступить.

Вчера, когда я писал у Батюшки, он, читая письмо какой-то девушки, бывшей у него, рассказал мне про нее следующее. Эта девица прекрасно играет, она любит классическую музыку.

— Кого вы больше всего любите играть? — Спросил ее Батюшка.