Дневник

Хорошо у вас здесь, отцы святые, помоги вам Господи. Еще чувствуешь в наших святых обителях, что есть еще вера Христова, несмотря на то, что теперь сатана явно для всех вооружается на нее. Мирские люди стараются приехать в монастырь поговеть, чтобы отдохнуть, получить совет, наставление, как бороться со страстями, немножко пожить в святой обители. Мирские духовники обижаются, что к ним не идут на исповедь, они, бедные, и не понимают причины этого…»

Здесь я подумал про себя: да, мирские спешат в обитель хоть на минутку, а я, грешный, здесь все время живу. Как же я счастлив! Как же и чем заслужил я это? Господи! Господи!

Всего написать не могу, да и не упомнишь. В общем, мне очень понравилось, как Владыка говорил в церкви, у о. Иосифа и у батюшки. После речи в церкви он всех нас благословлял. Вчера вечером, говорят, уехал. В миру, в Москве, я о нем слышал только плохое, ибо он черносотенец. «Теперь всюду красные идеи и рационализм, взимающиеся на разум Божий (ср. 2 Кор. 10, 5), только во святых обителях тихо». — Да, истинно сказал Преосвященный Никон.

Завтра начинается Успенский пост. Аще жив буду и сподобит Господь своей милости, буду готовиться (к Причащению). А в миру одно время шла речь, как я слышал, об упразднении постов. Безумие! И не понимают эти люди, что исполняют злую волю диавола во вред себе и всем. Спаси, Господи, и помилуй!

Прошлый год, когда еще мирскими мы приехали сюда поговеть, то пошли в больницу (и весь Великий пост мы ходили туда мыть посуду, иногда исполнять еще кое-какие послушания). Был Петров пост. Батюшка исповедовал на больнице монастырскую братию, а в то время, как мы пришли, он отдыхал в саду. Мы подошли под благословение, и Батюшка с радостью приветствовал нас. Не помню уже, о чем мы говорили. Из всего разговора удержал я в памяти одно:

— Монахи есть битые черепки. Монаха все бьют — и бесы, и мирские люди. От всех он постоянно терпит унижения и уничижения. Бьют его, и остаются от него одни битые черепки. А Господь возьмет его да и склеит; только происходит это не здесь, а там (Батюшка указал рукой на небо). Вот что такое монах.

Вчера получил письмо от сестры-кумы, пишет, что крестница наша и ее мать очень больны. Из письма я понял так, что можно даже опасаться за их жизнь. Помянули их сегодня за обедней о здравии. Батюшка благословил написать письмо, и я написал: утешил как мог, сказал, что молюсь за них. Невольно вспоминаются слова апостола Павла, что живущие в миру, брачной жизнью, будут иметь «скорбь по плоти»(1 Кор. 7, 28). Вот и моя бедная кума пробыла в замужестве лет пять, не более, и сколько скорбей она понесла! В это столь короткое время она потеряла мужа и двух детей-младенцев, одну падчерицу. Каково перенести такие скорби, следующие одна за другой?! Помоги ей, Господи! Еще она, спаси ее Господи, не теряет веры в Господа, хотя сама, как говорила мне, роптала, когда муж умер.

Я перенес три смерти близких мне людей: дедушки, бабушки и папы. Более других на меня повлияла смерть дедушки: это была первая смерть, первая скорбь после счастливой детской жизни (мне было лет 11–12). Но как долго скорбеть веселому, здоровому мальчику, окруженному толпой шалунов? Две следующие смерти я перенес гораздо легче, ибо тогда, после детской впечатлительности и чувствительности, уже начало меня охватывать мое «окамененное нечувствие». Поэтому я не могу войти в положение кумы, но сочувствую ей. Спаси ее, Господи! Блажен, блажен монах, отвергший все, не знающий таких скорбей, забот, работающий единому Господу. Тем более блажен истинный монах, ибо беспечальной земной жизнью он достигнет вечного блаженства, жизни нескончаемой.

7–го числа в Оптину принесли икону Калужской Божией Матери. Ее приносят, как говорят, каждый год 8–го числа в 3.30 утра. Я будил братию, и мы пошли за иконой в монастырь. Принесли ее прямо в церковь, отслужили молебен в новом храме, потом, приложившись к ней, понесли в храм Предтечи, затем к батюшке о. Иосифу и далее по келиям. Это мне понравилось. А когда ходили во время Крестного хода вокруг монастыря, было много мирских, очень суетливо. Но я знал, что быть на Крестном ходе необходимо, и потому только не ушел.

Как же я рад был, когда опять вошел в Скитскую ограду! Шел я обратно в Скит с о. Арсением. Как ни осуждаю я по своей гордости скитскую братию, а все же считаю ее родною, своею. На Крестном ходу я чувствовал себя чужим и старался быть поближе к скитским, приятно было идти рядом с кем-либо из братии. Я все более и более начинаю любить Скит, и все то, что в нем прежде мне не нравилось, начинает нравиться. Слава Тебе, Боже!

Хотел я еще записать рассказ о. Иоанна (Ивана Васильевича Полевого). О. Иоанн — хороший человек. Однажды мы говорили с ним о смерти, и он рассказал:

— Послушайте, я вам расскажу один случай (я вам, кажется, не рассказывал этого). Был у меня родственник, а у него — дочь либерального образа мыслей. Он был человек крутой, но ходил в церковь каждое воскресенье, Бога признавал, других подробностей я не могу сказать. Он заболел и был плох, но не настолько, что можно было бы ожидать его скорой смерти. Однажды дочь сидела на стуле среди комнаты, а он лежал на диване. Вдруг дочь видит: он начинает во что-то всматриваться все более и более, и на лице его изобразился ужас. Лицо приняло ужасное выражение, глаза выкатились… Он со все большим ужасом по-прежнему всматривается… и… скончался. Дочери его стало так страшно, что она выбежала с криком из комнаты и, выбежав, упала. Ее, конечно, подняли, успокоили… Очевидно, что он видел бесов. Потом, когда его хоронили, ехали в одной карете я, его дочь и старик-доктор, человек со скептическим духом, но умный. И ему эта дама рассказала, как умер ее отец, заключив: «Что же, от боли это он так изменился сразу? Чем это объяснить?» — «Нет, он что-нибудь увидел», — отвечал доктор. На самом деле, какой от боли может быть ужас? От боли может изобразиться на лице страдание, но не ужас. Спаси нас, Господи, и помилуй! (Он перекрестился). Да, как ужасен этот переход из этой жизни в мир духов для человека, живущего плотскою жизнью!..

А вот какой случай был с моим дедушкой, — продолжил о. Иоанн. — Он заболел предсмертною болезнью. И вот однажды он говорит своей жене, моей бабушке: «Аннушка! Видел я бесов!» — «И что же?» — «Да я сказал: Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго! — И они от меня и побежали».

Эти рассказы хорошо повлияли на меня, и я решил их записать.

Когда Батюшка говорил, насколько нам нужно соблюдать пост, он сказал, что надо есть досыта, только не пресыщаться:

— Кушайте, сколько требуется вам, и не смущайтесь. Измерьте свою потребность. У всякого человека своя потребность. Иному нужно сорок ложек, чтобы быть сытым, другому — двадцать, третьему — даже десять. Вот и измерьте. Удобнее всего это сделать, посчитав, сколько требуется вам ложек пищи, чтобы быть сытым. А сколько другие едят, не смотрите, — это их дело…

Как-то тоже пришел я к батюшке, сказал, что было нужно, и хотел было уже уходить, как Батюшка (спаси его, Господи!) вдруг сказал:

— У меня есть до вас дело, погодите…

Затем он ушел к себе и, возвратившись через несколько минут, дал мне один фунт чая Губкина — Кузнецова, в два рубля. Мы стали говорить о чае, о чайных фирмах, и Батюшка сказал:

— Пока есть, слава Богу, большие и богатые фирмы русские, мы еще можем получать более или менее хорошие чаи. Но везде пробираются евреи. Везде кричат: «Высотский! Высотский!» А какой у него чай? — Он в чай подбавляет дубильной кислоты. Его чай в два рубля тридцать копеек, кажется, должен быть хорошим, но я сравнил его с нашим братским в один рубль шестьдесят копеек (Губкина — Кузнецова), так наш гораздо лучше. Удивляюсь, как он может конкурировать с большими нашими русскими фирмами в Москве, в Петербурге!.. Страшно подумать, чем они (евреи) будут поить нас, когда возьмут верх над русскими. Я уж не доживу, а вы доживете до таких времен, попомните мои слова.