Донал Грант

— Все вы, женщины, такие! Просто он тебе нравится! А ведь если вам кто понравился, так он сразу на голову выше всех остальных.

— Можешь думать что хочешь, а только я вот что тебе скажу: больше он никогда не женится.

— А ты подожди немного! Может, и ты ему понравишься. Кто знает, может, в следующий раз он сделает предложение тебе?

— Если бы он попросил меня выйти за него замуж, я, быть может, и согласилась бы, но всё равно не смогла бы оценить его как следует.

— Какая героическая самоотверженность!

— А вот будь у тебя чуть больше героической самоотверженности, ты ответил бы ему искренностью на искренность! Тебе, кстати, это было бы только на пользу.

— Если ты воображаешь, что я позволю себе стать обязанным какому–то там…

— Нет, нет, ты лучше молчи! — перебила его Кейт. — Не давай поспешных обещаний, даже если их не слышит никто, кроме меня! Не сжигай за собой мосты. Ты же не знаешь, что ты себе позволишь, а что нет. Вот мистер Грант, он знает. А ты нет.

— Опять мистер Грант! Ну–ну!

— Что ну? Вот погоди — скоро сам увидишь!

События действительно не заставили себя долго ждать. Тем же вечером к ним пришёл Донал и попросил позволения поговорить с мисс Грэм.

— Мне очень жаль, но брата нет дома, — сказала она, по–дружески протягивая ему руку, когда он вошёл в гостиную. — Он в городе.

— Я хотел увидеться именно с вами, — ответил Донал. — Надеюсь, вы позволите мне говорить прямо и открыто, потому что, мне кажется, вы сможете меня понять лучше, чем мистер Грэм. Или, пожалуй, мне следует сказать иначе: вам я смогу гораздо лучше всё объяснить.

В его лице было нечто такое, что захватило и удержало её: выражение спокойного, возвышенного восторга, словно человек уже пережил всякую слабость и теперь перед ним лежит только вечное. Казалось, в глазах и на губах у него витает дух тихой радости, то и дело проглядывающий в серьёзной и доброй улыбке, исполненной тайного удовлетворения — но не самим собой, а чем–то таким, чем он охотно поделился бы с другими.

— Я сегодня беседовал с вашим братом… — начал Донал.

— Да, я знаю, — откликнулась мисс Грэм. — Боюсь, он отвечал вам совсем не так, как следовало бы. Он хороший и честный человек, но, как и большинству мужчин, ему нужно время, чтобы собраться и взять себя в руки. Лишь очень немногие из нас, мистер Грант, способны говорить и действовать из самых лучших мыслей и побуждений, когда жизнь застаёт нас врасплох.

— Я просто хочу сказать, — продолжал Донал, — что имение Морвенов мне не нужно. Я благодарен Богу за леди Арктуру, но у меня нет никакого желания владеть её имуществом.

— А если ваш долг состоит именно в том, чтобы принять его? — спросила его мисс Грэм. — Простите, что напоминаю о долге вам, кто всегда действует по его велению.

— Я размышлял об этом, и не думаю, что Бог призывает меня стать землевладельцем. Даже если леди Арктура моя жена, это ещё не значит, что я непременно обязан отдать себя на милость её вещей. Да, я люблю её, но вряд ли должен из–за этого собрать и хорошенько припрятать все её платья и туфли.

Тут мисс Грэм впервые заметила, что он неизменно говорит о своей жене в настоящем, а не в прошлом времени.

— Но нельзя забывать и о других! — возразила она. — Вы заставили меня обо многом задуматься, мистер Грант. Мы с братом уже не один раз говорили о том, что бы мы сделали, будь земля нашей собственной.

— Она и будет вашей, — отозвался Донал, — если вы согласитесь распоряжаться ею ради блага всех, кто на ней живёт. Я призван к другому делу.

— Я передам брату ваши слова, — сказала мисс Грэм, чувствуя в душе победное ликование: всё получилось именно так, как она предсказывала!

— Я думаю, что лучше помогать воспитывать хороших людей, чем заботиться о благосостоянии и довольстве арендаторов, — задумчиво произнёс Донал. — И потом, учить я умею, а управляющий из меня никакой. К тому же, здесь люди всегда относились бы ко мне с предубеждением, ведь по рождению я простой крестьянин. Но если ваш брат согласится принять моё предложение, то, надеюсь, он не будет возражать и считать, что я вмешиваюсь, если время от времени я буду напоминать ему об истинных принципах всякого владычества и владения. Обычно всё портится из–за того, что у людей появляются самые что ни на есть абсурдные и невозможные понятия о том, что значит обладать имуществом. Они называют своими такие вещи, которыми невозможно владеть по самой их природе. Власть над другим человеком никогда не даётся нам ради нашей собственной выгоды; но если кто–то начинает пользоваться этой властью своекорыстно, то чем успешнее пойдут у него дела, тем печальнее окажется его конец. Поговорите обо всём этом со своим братом, мисс Грэм. Скажите ему, что, будучи наследником титула и главой семьи, он сможет сделать с имением и для имения гораздо больше, чем кто–либо другой, и я с радостью готов передать ему все права на землю безо всяких условий, потому что не хочу ни на шаг отходить от своего призвания.

— Я передам ему ваши слова, — повторила мисс Грэм. — Я уже и сама ему сказала, что он неверно вас понял, потому что сразу разглядела ваши щедрые намерения.

— В них нет ничего щедрого. Моя дорогая мисс Грэм, вы даже не представляете, как мало искушают меня подобные вещи. Просто некоторые из нас предпочитают принимать наследие только из рук нашего первого Отца. Но ведь земля тоже принадлежит Господу, скажете вы, и значит, является частью нашего прямого наследия! Что ж, я согласен. Только владение вашим поместьем не принесёт мне никакого удовлетворения. Чтобы по–настоящему войти в своё подлинное призвание, я должен наследовать землю в ином, более глубоком, благородном, истинном смысле, нежели назвать своим родовое поместье Морвенов. Я хочу, чтобы в моей жизни всё было так, как захочет мой Творец… Если позволите, я зайду к вам завтра. Сейчас мне нужно вернуться к графу. Он уже совсем плох, бедняга, но, по–моему, сейчас у него в душе гораздо больше покоя, чем когда–либо раньше.

Донал откланялся и ушёл, а мисс Грэм было над чем подумать, покуда не пришёл её брат; и, думаю, если втайне она слегка торжествовала, её вполне можно извинить.

Когда мистер Грэм услышал о её разговоре с Доналом, ему сразу же стало нестерпимо стыдно, и в этом чувстве стыда пробивались нотки искреннего уважения и смиренного покаяния. Он не стал ждать, пока Донал снова придёт к ним в дом, а с утра сам отправился в замок. Он сразу же увидел, что не ошибся в Донале: тот прекрасно понял, что его усердие объясняется вовсе не стремлением как–то исправить вчерашний промах и добиться утраченной благосклонности, а искренним чувством стыда и раскаяния в столь малодушном поведении, и поприветствовал его с такой сердечной серьёзностью, что мистер Грэм ничуть не усомнился, что Донал верит ему от всей души.

Разговаривали они долго. Из–за совершённой накануне ошибки мистер Грэм ещё с большей охотой и готовностью слушал своего собеседника, и его явное бескорыстие безмерно поразило и смягчило его душу. После разговора Донал думал о мистере Грэме ещё лучше, чем прежде, и считал его по–настоящему честным человеком, а значит, готовым признавать свои ошибки и всегда с беспристрастием выслушивать обе стороны трудного спора. Однако переговорить обо всём сразу им не удалось. Мистер Грэм ещё сидел в гостиной, когда Донала срочно позвали к графу.

После смерти племянницы граф не пускал к себе почти никого, кроме Донала: никто другой не мог ему угодить. Его тело и разум сильно ослабли. Но и сознание человека, и его душа, какими бы великими и благородными они ни были задуманы, всё равно должны служить лишь почвой, в которой произрастает нечто ещё более благородное и возвышенное; и когда почва эта почему–то оказывается не слишком плотной и твёрдой, это может быть даже хорошо: ведь тогда в ней могут укорениться самые нежные, самые прелестные растения. Когда почва человеческой души полна упрямства и гордыни, когда она не желает предать себя на служение, её приходится разрыхлять и размельчать болезнями, неудачами, нищетой и страхом для того, чтобы семена Божьего сада могли пустить в ней свои корни. И бояться за них не надо: стоит им хоть чуть–чуть подняться, они сполна вберут в себя все силы и богатства даже самого каменистого и твёрдого грунта.