Донал Грант

— Нет, миледи, — возразил Донал. — Не пошли Бог меня, Он непременно послал бы к вам кого–нибудь ещё. Вы были готовы узнать и полюбить Его.

— Как я рада, что Он послал именно вас! Я никогда не смогла бы так сильно полюбить кого–нибудь другого.

Глаза Донала наполнились слезами. Он был полон детской простоты, и теперь, когда девушка полюбила его и сама сказала ему об этом, в его сердце не всколыхнулось ни мужского тщеславия, ни суетной гордыни. Он знал, что Арктура любит его, и сам любил её; всё это казалось ему настолько естественным, словно иначе и быть не могло. Он не осмеливался даже помыслить, что Арктура может думать о нём так, как он сам когда–то думал о Джиневре. Он готов был всегда служить ей с радостью и любовью, как ангел Господень, вот и всё; этого было для него довольно.

— Вы ведь не сердитесь на свою ученицу? — робко сказала Арктура, снова взглядывая на него, и её бледное лицо вспыхнуло румянцем.

— За что? — удивлённо спросил Донал.

— За то, что я так говорю со своим учителем.

— Сердиться на вас за то, что вы любите меня?

— Нет, конечно, нет! — воскликнула она, мгновенно успокоившись. — Вы же знали, что иначе и быть не может. Я просто не могла не полюбить вас, полюбить сильнее всех на свете. Ведь вы дали мне жизнь! Я была мертва, а вы… вы словно стали мне вторым отцом! — добавила она с пронзительно нежной, сияющей улыбкой. — Но я никогда не смогла бы сказать вам об этом, если бы не знала, что умираю.

Страшное слово плёткой обожгло ему сердце.

— Вы всегда были ребёнком, мистер Грант, — продолжала Арктура. — Смерть поможет и мне стать похожей на малое дитя. Она всех делает детьми, и нас с вами тоже. Теперь мы можем говорить просто, как в детстве. Я люблю вас. Нет, не надо так на меня смотреть! — умоляюще попросила она. — Вы же сами всё это время учили меня, что воля благого и совершенного Бога есть всё во всём! Он вовсе не чужой и не далёкий, и я знаю, что стоило прожить всю земную жизнь хотя бы ради того, чтобы познать Его таким. Этому научили меня вы, и я правда люблю вас всем своим сердцем.

Донал не мог говорить. Только сейчас он с необыкновенной ясностью увидел, что она умирает.

— Мистер Грант, — снова начала она, — душа моя открыта Его взору, и в ней нет стыда. Я знаю, что сейчас сделаю нечто такое, что мир назвал бы нескромностью, недостойной настоящей женщины, но ведь мы с вами стоим не перед миром, а перед Небесным Отцом. Я хочу кое о чём попросить вас, попросить просто и без притворства. Прошу, потому что знаю: вы не станете выполнять мою просьбу, если почему–то не сможете этого сделать. И если сейчас вы дадите мне обещание, будьте уверены: я не стану требовать его исполнения до тех пор, пока не станет ясно, что я ухожу, ухожу навсегда. Я не хочу, чтобы вы отвечали мне сразу же. Вы должны подумать.

Тут она ненадолго замолчала, а потом сказала:

— Если вы не против, возьмите меня в жёны перед тем, как я умру.

Донал всё ещё не мог вымолвить ни единого слова. В душе его бушевали самые разные чувства.

— Я устала, — проговорила Арктура. — Прошу вас, пожалуйста, пойдите и подумайте над этим. Если вы мне откажете, я лишь скажу себе: «Он знает, что для нас лучше!» Я не буду стыдиться. Только не надо думать о том, что скажет мир; уж кому–кому, а нам с вами не стоит его опасаться. Пусть перед нами не будет ничего, кроме Бога и любви! Главное, чтобы Он был нами доволен, и тогда можно с улыбкой выслушивать всё, что говорят о нас Его глупые дети. Ведь они лишь повторяют пересуды своих неразумных нянек, а не внимают словам совершенного Отца! Так зачем же нам обращать на них внимание? Ведь правда?.. Знаете, мистер Грант, я сама себе удивляюсь, — продолжала она, видя, что Донал молчит, — что вслух говорю такие вещи. Правда, я уже давно об этом думаю, особенно когда лежу ночью без сна. Только теперь я уже ничего не боюсь, хотя и не могу заснуть. Вы же помните, «совершенная любовь изгоняет страх»!  [37] Теперь у меня есть Бог, Которого можно любить, а ещё Иисус, вы и мой собственный отец. Потом, когда вы с ним познакомитесь, вы сами увидите, каким хорошим может быть человек, которого не воспитывали так, как вас… Ах, Донал, ну скажите же хоть что–нибудь! Иначе я заплачу, а слёзы так выматывают меня!

Арктура сидела в низком кресле, и на её коленях лежал квадрат яркого солнечного света (недавно она снова перебралась в свою вторую спальню, светлую и уютную), а на лице вспыхивали отблески огня, полыхавшего в камине. Донал неслышно опустился перед ней и положил руки ей на колени, прямо на солнечный свет, словно собирался помолиться, как молился в детстве рядом с матерью. Арктура накрыла его руки своими ладонями.

— Мне надо кое–что вам рассказать, — проговорил он, — и тогда вы сами скажете мне, что делать.

— Хорошо, — ответила Арктура с еле слышным судорожным вздохом.

— Когда я приехал сюда, — начал Донал, — то думал, что сердце моё разбито и уже никогда не сможет любить — ну, понимаете, любить так, как мужчина любит женщину. Но Бога я любил даже крепче, чем раньше, и вас полюбил с самого первого дня, от всего сердца желая помочь вам. Наверное, я стал бы себя презирать, если бы хоть раз помыслил, что вы можете полюбить меня больше, чем сестра любит брата, для которого готова сделать всё, что тому понадобится. Когда я видел, что вам неспокойно, мне хотелось взять вас на руки и прижать к сердцу, словно птичку, выпавшую из Божьего гнезда. Я и представить себе не мог, миледи, что вам нужна моя любовь. Ведь она и так всё время была вашей. Однажды я попросил девушку поцеловать меня — только один раз, на прощание! Она отказалась и была права. Но с тех пор на всех девушек я глядел так, как будто они стоят на вершине холма, и солнце светит им в спину, так что мне даже лица как следует не разглядеть.

Он замолчал. Руки Арктуры слегка дрогнули, словно вот–вот собирались вспорхнуть и улететь прочь.

— А эта девушка, она ещё… ещё жива? — спросила она.

— Да, миледи.

— Значит, она… ещё может передумать, — сказала Арктура и остановилась, словно сердце ей придавил тяжёлый камень.

Донал рассмеялся. Это был странный смех, но от него Арктуре сразу стало легче.

— Тут опасаться нечего, миледи, — воскликнул он. — У неё самый лучший супруг на свете! Я никогда на смог бы стать ей таким чудесным мужем, как бы сильно её ни любил.

— Этого не может быть!

— Да что вы, миледи, ведь она замужем за сэром Гибби! Это леди Гэлбрайт. Я бы и мечтать о ней не стал, если бы знал, что она любит Гибби. Я и сейчас люблю её почти так же, как его.

— Но тогда… тогда…

— Что, миледи?

— Тогда… Ах, да скажите же вы хоть что–нибудь!

— Что мне сказать? Божья воля, лежащая у корней вселенной, так же прекрасна, как её соцветия!

Арктура несколько секунд напряжённо смотрела на него, а потом вдруг закрыла лицо руками и разрыдалась.

— Значит, меня… меня вы не любите?

И тут Донал медленно начал понимать, что происходит. Иногда он так стремительно простирался вперёд, что не слышал, как его окликают сзади. Она сказала ему о своей любви и всем существом ждала ответа, но так и не дождалась и потому подумала, что он отвергает её: ведь он так ничем и не показал ей своей любви! Сердце его было насколько переполнено нежностью и радостью, что он боялся пошевелиться. Наконец–то в нём проснулся новый восторг любви! Он легко, как маленького ребёнка, подхватил Арктуру на руки и начал ходить с ней по комнате, шепча ей ласковые слова. Он крепко прижал её к груди, а она положила голову ему на плечо, и её щека коснулась его щеки.

— Я люблю тебя, — сказал он, — и буду любить вечно! Теперь у меня столько любви, что хватит на всю жизнь, даже если ты уйдёшь уже сегодня, а мне придётся дожидаться на земле, покуда Он не придёт. Ах, Господи, Боже мой, как же Ты добр ко мне! Мне просто не вынести такого счастья! Сотворить мужчин и женщин, подарить их друг другу и ни на минуту не ревновать их к той любви, которой они любят друг друга, — вот это воистину значит быть Богом!