Дневники св. Николая Японского. Том III

23 февраля/6 марта 1896. Пятница.

О. Николай Сакураи из Саппоро пишет: посетил христиан по окрестным местам, преподал им Таинства, но крещений совсем мало; катихизатор в Саппоро, Константин Оомура, подал прошение об отставке, и о. Сакураи не находит препятствий к увольнению, напротив, будет лучше для Церкви, ибо ровно ничего доброго не сделал он за всю свою службу, в продолжение трех лет (когда кончил курс в Семинарии); кроме того, бесчестил себя нечестивою жизнию; сколько ни усовещал его о. Николай и все христиане, не может он бросить дурных отношений к одной женщине. Христиане коллективно просили о. Николая убрать его из Саппоро, хоть бы даже и никого не нашлось на место его до времени Собора. Согласно желанию о. Николая ускорить дело я послал телеграммою согласие на увольнение, а равно и то, что Саппоро до Собора поручается ведению катихизатора в Отару Павла Мацумото с прибавлением ему ежемесячно 4 ен дорожных и на расходы.

24 февраля/7 марта 1896. Суббота.

Савва Андо из Сукава пишет очень хорошее письмо: кается, обещает отныне трудиться, находит, что проповедничество вполне соответствует его характеру, но что он доныне мало думал о сем, чего вперед не будет. Написано ему в ответ, что я очень рад его доброму настроению и очень желаю, чтобы оно не было мимолетным. Извещает он, что в Манива–мура, 10 чё от Сукава, начал проповедь, ибо есть надежные слушатели.

Яков Томизава пишет, что в Токонабе у него двадцать слушателей, из коих три–четыре человека вполне надежны. Дай Бог, чтобы выдержал он сам то, не заленился бы и не бросил их!

Матфей Мацунага из Ханда доносит, что повсюду ныне только и толков, что о предстоящей войне с Россией по поводу ее (будто бы) вмешательства в отношения Японии к Корее, и что это мешает проповеди. Но больше этого, вероятно, мешает неискусство и недеятельность Мацунага.

25 февраля/8 марта 1896. Воскресенье.

Тит Накасима из Нагано пишет, что дело не блестяще у него, слушателей почти нет, но все же–де Церковь у него в лучшем состоянии, чем у протестантов, где членов Церкви меньше, чем учителей (которых: три иностранных миссионера, одна миссионерка и три японских катихизатора).

Григорий Камия из Циба извещает, что христиане его: Давид Конума и Петр Исимото отправились на службу на Формозу и больше христиан у него нет, слушателей тоже нет. Придется перевести его в другое место, по бесплодности проповеди в Циба.

Илья Накагава по извещению в газетах, будто я отправляюсь в Россию, догадывается, что у Японии война затевается с Россией из–за Кореи, почему, значит, меня и отзывают!

Сегодня посланник наш Михаил Александрович Хитрово отправился в Россию в отпуск. Я проводить не мог, ибо служил литургию. Вчера сделал ему прощальный визит, не застав, впрочем, дома. Отправился посланник на французском почтовом пароходе вместе с Великим Князем Фусима и его свитой, едущими на Коронацию нашего Государя в мае. На судне Михаил Александрович был сконфужен следующим обстоятельством: четыре–пять человек кредиторов–японцев, которым он, вероятно, по рассеянности не заплатил, ждали его и пред всеми оцепили с требованием расплаты. Михаил Александрович побледнел, растерялся (вероятно, от крайней усталости от сборов и визитов и от инфлюэнцы, которою страдает, иначе он — человек очень находчивый и выдержанный) и вместо того, чтобы строго заметить им, «почему не явились прежде в Посольство?» и велеть тут же консулу рассчитаться с ними, повел их в свою каюту и там уладил дело, поручив консулу Князю Лобанову заплатить. Претензия всех на 1400 долларов — поставщики его больше. О. Сергий Глебов, провожавший его до судна, говорит, что впечатление было очень неприятное. Бедный Михаил Александрович, как поэт, неаккуратен по денежной части, а присмотреть некому.

26 февраля/9 марта 1896. Понедельник.

О. Павел Сато вернулся с острова Хацидзёосима и много рассказал. Катихизатор Илья Яманоуци — не по тамошнему месту. Ничего он не сделал до сих пор для водворения христианства, а сделать мог бы много, если бы был опытен. Положил он поведением своим показать красоту христианства и ведет себя безукоризненно; никто ни слова дурного о нем не молвит, но никто тоже и хорошего ничего не имеет сказать. Хорошее его поведение заключается лишь в том, что он не пьянствует, не развратничает, что редкость между молодыми людьми на Хацидзёосима; но при этом он всегда сидит дома, никуда не показывается, по вечерам учит детей тому, чему учат в начальных и языческих школах, и лишь только по воскресеньям утром дозволяет себе говорить о христианстве, но и это очень отдаленно, больше намеками, чем прямо. О. Павел записал все его темы поучений по воскресеньям, и ни одной — прямо о Боге, половина и совсем не имеет никакого религиозного характера. И изощряется он говорить так, что засыпают, слушая его. Когда о. Павел, в бытность там, говорил, где и когда можно, о Боге прямо, то все слушали с радостию и говорили: «Вот вас можно слушали и хотелось бы всегда слушать, а у Яманоуци нас сон одолевает». Дал о. Павел Илье подобающие наставления — проповедывать то, для чего он послан, про–поведывать всегда и везде «временне и безвременне»; показал ему пример сего действования, но едва ли выйдет прок. Илье нужно здесь, внутри Японии, под непосредственным руководством доброго священника послужить — тогда из него, верно, образуется хороший проповедник; усердие у него есть и способностей не занимать, только практического смысла и такта нет. О. Павел сказал ему, что если он успеет до Собора хоть нескольких приготовить к крещению, то и после Собора будет отправлен туда. Но если бы и было сие, его туда больше посылать не следует, а послать туда человека попроще, не столько книжного, но практичного при благочестии; например, Стефана Исидзука. Но послать во всяком случае нужно; водворение там христианства несомненно при соответствующем месту деятеле. Никакой там теперь религии нет, хотя народ при погребениях и подобном показывает свои религиозные наклонности. Говорят, что развратен народ, но какое же там и противодействие разврату, если нет религиозного научения. Разврат состоит в вольности полов, однако же, непотребных домов там нет. Жителей 10000, и в поте лица добывают они средства к своему бедному существованию; на шестьдесят тысяч вырабатывают они тканей и прочего, что идет на рынки Японии; значит, по 6 ен на платье и на все, что не производится там, а производится там в изобилии один картофель, которым жители по преимуществу и питаются — Чувствительность очень развита там, ибо и место испокон века — трагедий и сильных чувств, место ссылки, по преимуществу, политических преступников (как Таметомо, разбитые при Секивахара, и прочие), возвращения многих из них потом и, стало быть, разлуки с прижитыми детьми; по умершим плачут, как дети, чуть что печальное, пускаются в слезы; очень жалостливы. Женщины отличаются красивыми чертами лица и длинными волосами; о. Павел принес два образца срезанных для него волос у двух: 6 футов длины волосы одной. Мужчины иногда очень грубы и безжалостны: за переезд на шлюпке до судна в 10 чё при спокойной погоде взяли по 1 ене, на той шлюпке, на которой переезжал о. Павел.

27 февраля/10 марта 1896. Вторник.

Утром, во время перевода, приходила девица — председательница «Общества улучшения женских нравов в Японии»; сказал, чтобы после полудня посетила, если дело есть, теперь очень занят. Оказалось потом, что отправляется в путешествие по Китаю и России — так по поводу сего желала меня видеть; что ж, коли еще придет, можно дать ей несколько рекомендательных писем в Россию; только как она там будет разговор вести, не зная языка? Да и вообще молодая девица, ревнующая об улучшении нравов, пригодна ли для предположенного путешествия?

О. Сергий рассказал претрогательную историю, слышанную в подробностях от Шпейеров, как корейский Король с Наследником ушли из Дворца в Русское Посольство. До того тщательно японский караул стерег их в заключении, что им необыкновенного труда стоило освободиться: засели они незаметно ни для кого в носилки плакальщиц, стоявшие у Дворца; караульные привыкли к сим носилкам и не обращали на них внимания, ибо плакальщицы беспрерывно сменялись, по две постоянно плача на могиле убитой Королевы. Они и носильщики их вошли в заговор с Королем; и вот найдена была удобная минута Королю и Наследнику — каждому забраться в носилки; когда пришло время плакальщицам ехать на смену, они вошли в носилки и по тесноте оных должны были сесть на Короля и Принца. Носильщики прошли мимо караула и направились к могиле, но на пути вдруг переменили направление и быстро пошли в Русское Посольство, спеша, чтобы не догнали их и не вернули японцы. Посольство было предупреждено, впустило их, и так Король и Наследник были спасены от плена в своем королевстве. Чтобы незаметнее сесть в носилки у дворца, Король и Наследник оделись предварительно в платье плакальщиц. С русским Посланником переписка у Короля была секретная, чрез записки, передававшиеся при прощании во время открытых свиданий во Дворце; для сего условлено было прощаться несколько раз, подавая друг другу руку, — Ныне Король и Наследник не хотят уходить из Русского Посольства, наслаждаясь тут спокойствием и свободой; разные министерства у него там распределены по комнатам. Король и Наследник оказываются вовсе не глупыми и способными управить государственными делами сами. Караул вокруг Посольства за оградой держат корейцы, в ограде русские матросы, сошедшиеся с корейцами как нельзя лучше и надававшие им уже русских имен.