О Достоевском: Четыре очерка

А вот два места из его писем последних лет. Одной матери он пишет : «Ваш ребенок 3–х лет» — «знакомьте его с Евангелием… Лучше Христа ничего не выдумаете, поверьте этому» [44]). Точно так же Е. Ф. Юнге он пишет (11 октября 1880 г.) : «Милая, глубокоуважаемая К. Ф. — верите ли Вы во Христа и его обеты? Если верите, то предайтесь Ему вполне и муки от этой двойственности сильно смягчатся и Вы получите мир душевный») [45]).

Не образ только, не утешение, которое есть самоутешение, а Реальность, которая исцеляет душу. Так верит Достоевский. И уже теперь начинается преображение и просветление ткани духовной жизни человека.

Этот образ Христа, отражение этого образа очищает и освящает человека. Поэтому так дороги сердцу Достоевского «простые сердцем», кроткие, смиренные люди, отражающие в себе образ Того, Кто сказал : «научитесь от Меня, ибо Я кроток и смирен сердцем»… Вот «Столетняя» (один из самых очаровательных маленьких рассказов Достоевского), вот «мужик Марей», вот Зосима, вот странник Макар Иванович, вот чистый душой Алеша Карамазов и чистый и милосердный, страдающий за людей герой «Идиота», вот трогательные и чистые душой два брата татарина из «Мертвого Дома или вот разговор старца Зосимы ночью на берегу большой реки в ожидании парома с благообразным крестьянским юношей. чующим присутствие Бога повсюду в мире.

Восторг, ощущение превозмогающего Присутствия безмерно отдающей Себя Божественной Любви, ощущаемое в умиленной трезвенности духа — вот, что испытывают некоторые герои Достоевского и сам Достоевский в высшие моменты прозрения и просветления духовного [46]). Но эти моменты суть призыв к росту духовному, ко всё большему отданию себя открывшейся ему Высшей Правде. Так ощущает это Достоевский [47]).

Но призвание еще не есть осуществление. Здесь встает великая опасность — укороченной перспективы, принижения идеала.

Достоевский хорошо знает — проникая своим зорким и часто беспощадно–правдивым взглядом в глубины человеческой души — о слабости и недостоинстве человека вообще и русского человека в частности (при всей своей горячей, иногда однобоко идеализирующей, но часто столь зорко проникновенной, столь исполненной тревогою, любви к русскому народу). И это дает его скорби и любви, его опасениям и надеждам [48]) и горящей вере этот мучительный и вдохновенный и вдохновляюще–мужественный оттенок. Сюда относится одна очень важная тема, на которой следовало бы как–нибудь еще раз более подробно остановиться : Достоевский и молодежь, Достоевский и будущее России и мира. Его молодежь (как мы уже мельком видели) и мучительно волнует, и заботит, и привлекает, и он любит ее, и им и его проповедью часто была она захвачена и вдохновлена, вот эта окружающая его молодежь, ищущая Правды (и семена эти упали гораздо шире и глубже — даже тогда, еще при жизни его, чем это можно установить по нашим обзорам русской литературы). Он проецировал свою проповедь вперед, опираясь на совершившийся уже раз навсегда — такова его убежденная вера — прорыв Божий в историю лир а. Такое служение Достоевского : видеть творчески обновляющую и восстановляющую силу Истины и звать к ней — можно и следует назвать пророческим.

III. Достоевский и молодежь

«Я — неисправимый идеалист, я ищу святынь. Я люблю их, мое сердце их жаждет, потому что я так создан, что не могу жить без святынь» — так пишет в «Дневнике Писателя» Достоевский. И прибавляет далее : «Но всё же я хотел бы святынь хоть капельку посвятее, не то — стоит ли им поклоняться» [49]).

Эти слова характеризуют многое в миросозерцании и духовном облике Достоевского и, в частности, его отношение к молодежи, т. е. прежде всего, конечно, к русской современной ему молодежи.

Это свидетельство его о себе прежде всего еще раз подтверждает, еще раз раскрывает нам некоторую основную черту его духовной жизни: не эмоциональность только, а гораздо большее, более глубокое и более творческое — горение внутренним огнем, которое сопровождает его в течение всей его жизни. Но это духовное горение соединяется у него с почти юношеским темпераментом. Этот угрюмый, угловатый, часто такой — казалось бы — замкнутый человек обладает именно почти юношеским темпераментом с юношеской отзывчивостью к жизни. Это не только духовное горение. Это — несмотря на года, на болезнь, на житейскую вседневную трепку, на тяжелейшие испытания жизни — пламя вдруг вспыхивающего юношеского порыва, юношеской динамики, и вместе с тем горение творческого гения, соединенные с горением духовным. Поэтому ему так приятны настроения молодости — творческое брожение, искание и непосредственность и сила эмоциональной реакции. Поэтому физически довольно рано постаревший Достоевский так иногда юн душой и так может понимать молодежь. Не понимать только, он ее любит и поэтому считает себя обязанным давать ей свое лучшее, т. е. не льстить ей, а говорить ей правду.

Он сам горит духом, он понимает горячую готовность служения и жертвенность у молодежи, более того, даже их сумбурные эмоциональные противоречия и преувеличенные искания, и их желание (у многих) найти святыню, идеал и поклониться ему. Но он хотел бы, чтобы их святыня была несколько святее. Он приветствует — или готов приветствовать — и ценит и любит их порыв (но только если он чист и не исполнен духа лжи и внутренней подмены), но он внимательно, правдиво, углубленно–критически относится к их идеалам. Он критикует их идеалы, он бичует их идеалы, если считает их духовным суррогатом, ложным и разрушительным, духовной ложью, обманом.

Вот — основная схема отношений Достоевского к молодежи, любя ее искренний порыв, его психологическую чистоту и горячность (если он таков), он бесстрашно борется против лжи этих идеалов если они ложны — из любви к истине, из сознания своего призвания служить истине и любви к той же молодежи.

У нас много примеров как Достоевский любил молодежь, любил с ней бывать, с ней общаться и встречаться (поскольку это не мешало его работе), а также и того, как молодежь влеклась к нему, влеклась невольно даже к тому, чтобы слушать его суровые обличительные, но исполненные часто такой внутренней доброты и участия, речи.

Динамизм молодежи и динамимз Достоевского внутренне перекликались. Мы имеем ряд трогательных воспоминаний изображающих как Достоевский любил быть с молодыми, любил не только беседовать или спорить с ними, но и входить в их веселье, организовывать их веселье. Об этом напр: рассказывает в своих воспоминаниях его племянница М. А. Иванова (1848–1929), особенно о лоте 1866 г., которое Достоевский провел вместо с семьей Ивановых на даче в Люблине, когда он писал пятую часть «Преступления и Наказания».

«Дни и вечера — пишет она — Достоевский проводил с молодежью. Хотя ему было сорок пять лет, он чрезвычайно просто держался с молодой компанией, был первым затейником всяких развлечений и проказ. После ужина было самое веселое время. Играли и гуляли часов до двух — трех ночи, ходили в Кузьминки, в Царицыно. К компании Ивановых присоединялись знакомые дачники, жившие в Люблине по соседству. Во всех играх и прогулках первое место принадлежало Федору Михайловичу. Иногда бывало, что во время игр он оставлял присутствующих и уходил к себе на дачу записать что либо для своей работы. 3 таких случаях он просил минут через десять прийти за ним. Но когда за ним приходили, то заставали его так увлеченным работой, что он сердился на пришедших и прогонял их. Через некоторое время он возвращался сам, веселый и опять готовый к продолжению игры. Рассказывать о своей работе он очень не любил» [50]).