Жития новомучеников и исповедников российских ХХ века

Продолжая разговор, Попов привел другой пример контрреволюционного содержания:«Стахановское движение есть тоже такая попытка создать шумиху вокруг пустяковых вопросов, кроме этого есть отрицание проблемы качества работы и погоня за количеством, успехом у масс эти методы работы пользоваться не могут». Я возражал Попову, что приведенные им примеры не отвечают действительности, но Попов настаивал на своем.

Второй раз мне с Поповым пришлось встретиться 19 июня 1937 года после вынесения приговора над шпионами–фашистами восьмерки Тухачевского… По поводу расстрела этой шпионской восьмерки Попов высказал свои контрреволюционные взгляды следующего содержания:«Расстрел восьми крупных военных работников, а также последние репрессии вообще показывают, что монолитность ВКП(б) есть мыльный пузырь, так как на самом деле мы видим уход из партии и расстрел самых видных ее деятелей, в прошлом ее организаторов. Законы революции вообще та–ковы, что самые ее видные деятели всегда пугаются широты и размаха того движения, которое они вызвали, и идут на эшафот, так было во Французской революции, так происходит и сейчас в СССР». На мой вопрос о том, почему, по его мнению, везде разоблачают шпионов и диверсантов, Попов ответил:«Это явилось результатом того, что всех зажали, говорить позволяют и высказываться только в смысле восхваления и славословия. Нужно думать, что сейчас свирепствуют сильные репрессии, многие люди пользуются этим моментом для сведения личных счетов…«Надо заметить, что за последнее время Попов свою контрреволюционную деятельность активизировал, более откровенно, открыто стал высказывать свои контрреволюционные взгляды. Я приведу такой факт.

В сентябре 1937 года Попов пригласил меня зайти к нему на квартиру, где, разговаривая на разные темы, Попов прямо высказал свои социально–политические взгляды, он говорил:«Я считаю абсурдными всякие разговоры о классовой борьбе, классовой борьбы не существует — все это вздор и чепуха. Я всегда был и остаюсь идеалистом, и, по–моему, не какая‑то экономическая и классовая борьба является двигателем истории, а духовные интересы разных наций. Руководящая же роль в развитии истории, конечно, принадлежит религии».

19 сентября 1937 года, когда колхозники изучали положение о выборах в Верховный Совет СССР, на сей счет Попов выразился:«После опубликования новой конституции отсутствие настоящей свободы и демократии дало себя еще больше почувствовать, ибо конституция опубликована только для внешнего употребления и представляет клочок бумаги, на деле же народам СССР она абсолютно никакой свободы не дает»… В беседе с Поповым 8 октября 1937 года по вопросу»национальной политики»Попов говорил, что»советская власть ведет неправильную национальную политику. Там, где на самом деле не было ничего национального, никакой национальной культуры, большевики вопили о национальном самоопределении, о культивировании и чистоте национальной культуры. Неудивительно, что теперь сказывается результат этой политики. Потому эти люди и стали шовинистами, так как раздули национальное самоопределение и создавали национальные культуры там, где их не было. Это лишний раз говорит о несостоятельности и непрочности политики коммунизма».

В заключение всего показанного мною в протоколе допроса заявляю, что Иван Васильевич Попов враждебно настроен к политике партии и советской власти. Высказываемые Поповым контрреволюционные взгляды я не разделял и всегда старался в таких случаях удаляться от Попова».

В тот же день был допрошен хозяин дома, в котором жил профессор. Он показал: «Припоминаю такой разговор Попова, что»советская власть с крестьян–колхозников налоги берет разными платежами, что раньше этого не было». Он еще много таких контрреволюционных слов говорил, всего сейчас не припомнишь, и многое я у него не понял, так как немного недослышу».

На следующий день, 12 октября, следователь допросил Ивана Васильевича.

— Кого из знакомых вы имеете за границей, назовите их имена, фамилии и адреса.

—Из знакомых за границей, например в Париже, проживает мой бывший товарищ по академии митрополит Евлогий Георгиевский, Иван Александрович Ильин, бывший профессор Московской Духовной академии, — проживает в Швейцарии, а Павел Иванович Новгородцев в Праге. Связи с ними я никакой не имею.

— Откуда вы знаете указанных лиц, адреса, место нахождения?

— О месте нахождения Новгородцева и Ильина мне кто‑то сообщал, или же я слышал еще в Москве, сейчас точно не помню. Что касается митрополита Евлогия Георгиевского, я знал из переписки, которую он вел с митрополитом Сергием, заместителем Местоблюстителя Патриаршего престола; с Сергием я знаком по академии, в то время он был профессором Духовной академии, а затем инспектором. Кроме того, я виделся с ним в 1934 году в Москве.

— Разговоры проходили у вас на политические темы?

—Разговоры проходили о нашей прежней работе, учебе, весь разговор был воспоминанием из жизни академии, был и разговор относительно экспедиции на Северный полюс. По этому вопросу был разговор и с Виоловичем, я говорил, что «полету экспедиции на Северный полюс слишком много уделяют внимания в газетах, пишут все одно и то же, так что становится скучно читать».

— Следствие располагает материалами, что вы совместно с Виоловичем проводили агитацию контрреволюционного содержания по вопросу стахановских методов труда. Расскажите следствию об этом.

— Стахановскими методами труда я никогда не интересовался, так как это от моих интересов далеко и читать и разговаривать об этом мне скучно, я занимаюсь наукой отвлеченного порядка.

— Следствие требует от вас дать по этому вопросу правдивые показания.

— Я говорю только правду и добавить ничего другого не могу.

— Следствием установлено, что вы высказывали контрреволюционные взгляды по вопросу новой конституции, в частности о репрессиях. Расскажите, как это было.

— В отношении новой конституции я говорил, что наравне с утверждением конституции должен измениться и уголовный кодекс в сторону смягчения репрессий, что конституция в данный момент выполняется частично, полностью в действие по всем статьям не применена. По национальному вопросу я говорил, что имеются изменения в части развития национальной культуры, что касается контрреволюционной агитации, ее я не проводил.

— Свидетельскими показаниями Павловой и других установлено, что вы выражали недовольство политикой ВКП(б) и советской власти, что якобы в Советском Союзе насильно уничтожают религию. Подтверждаете это?

—Не помню, в какое время и где, но я говорил, что религия в Советском Союзе поставлена в очень тяжелое положение, что много имеется еще религиозных людей, которые бы желали молиться в церкви, но ввиду больших налогов они открыть церковь не в состоянии, других каких‑либо разговоров контрреволюционного содержания я не вел.

— Были ли разговоры по вопросу безработицы и что на сей счет вы высказывали?

— Да, разговор о безработице был, я говорил лично о себе, что, вернувшись в 1934 году из ссылки, я продолжительное время не мог найти себе работу и что впоследствии устроился на работу и то с большим перерывом, такое же положение может случиться и после освобождения из ссылки и сейчас, относительно вообще безработицы в Советском Союзе я не говорил.

— Следствие располагает материалами, что вы высказывали пошлые клеветнические слова по адресу руководителей партии и советского правительства. Скажите, чем это было вызвано.

—Не помню таких разговоров, возможно, что‑нибудь в отношении зажима критики я говорил, о которой за последнее время много пишется в газетах.

— Следствие настаивает на том, чтобы вы дали откровенные показания по поводу клеветы на руководителей партии и советского правительства.

—Я сказал, что подобных разговоров сейчас не помню и ничего по этому вопросу пояснить не могу.

—Следствием установлено, что вы по поводу последнего процесса над восемью фашистскими шпионами высказывали сожаление о них, говорили о неустойчивости и немонолитности партии ВКП(б).