Дневники св. Николая Японского. Том III

— Поздравляю! Вот, значит, общество и достигло в некоторой степени своей цели: теперь квартира у вас будет своя — церковная, и Миссия освободится от платы за нее.

— К–ха, к–ха! Не так. Обществу нужно собрать две тысячи, чтобы обнаружить деятельность в пользу Церкви; теперь же у него только триста ен, за которые и покупается этот дом.

— Но он будет церковным; стало быть, его употребление под квартиру священника — самое прямое его назначение.

— Но он может быть употреблен и под квартиру кого–либо другого за плату в пользу «Дзикиу–квайся»; только мне в таком случае пришлось бы искать другую квартиру и расходоваться на переборку; так не лучше ли мне оставаться на сей квартире, как бы в чужом доме, и получать две уплаты за нее, тоже шесть с половиною ен, что ныне идут от Миссии?

— Господь с вами, получайте! Только не распространяйтесь об этом в разговоре с другими, чтобы не послужило это соблазном для других…

18/30 января 1898. Воскресенье.

Проговорили мы сегодня втроем — о. архимандрит Сергий, о. Андроник и я — почти полдня: за обедом, с двенадцати часов, потом у меня за чаем и на прогулке до шести часов. Я расспрашивал их, как состоялось их определение в Миссию; оказалось, что о. Сергию в Грецию совсем не писали, как я просил Победоносцева, и не спрашивали его согласия, а приехал он в Россию случайно, и тут в Синоде Саблер сказал ему, что желательно его в Японию. Он принял предложение и отрекомендовал еще о. Андроника, которого прямо и назначили по его указанию. Видно, что Промысл Божий все строил. Да будет же благодарение Господу, и да соделает Он в них истинных делателей нивы Его здесь!

19/31 января 1898. Понедельник.

Расчетный день, унесший почти ровно три тысячи ен, — такая ныне дороговизна на все!

Для о. архимандрита Сергия наняли учителя японского языка, кончившего курс в Университете по литературному факультету, чтобы учил о. Сергия правильному японскому словосочинению.

20 января/1 февраля 1898. Вторник.

Был из Хакодате Евграф Кураока (рожденный и возращенный на миссийских хлебах, ибо сын миссийского дворника в Хакодате, и учился здесь в Семинарии, пока взяли в солдаты), и уж он–то честил Хакодатскую Церковь! «Дошла она до последней степени упадка; о. Петр — невозможный из подлецов, ибо–де с плутом Симода утаил для себя две рыбные ловли, добытые на Сахалине; никто не ходит в Церковь из–за него», и так далее. Я молча слушал. Отчитавши Церковь, он начал отпевать Иосифа Окудани, служившего там учителем церковного пения и ушедшего с церковной службы именно из–за Евграфа, как сам же Евграф и говорит. Потребовал Евграф, чтобы Окудани ввел четырехголосное пение в Церкви. «Не могу», — говорил Окудани. «Можешь, только по скромности так говоришь», — твердил ему Евграф, и своим преследованием и ругательствами довел того до бегства с церковной службы. Слышал я об этом отчасти и прежде, но ныне Евграф сам все это выложил предо мною в собственно личном долго длившемся и весьма самодовольном рассказе, — Что ему ответить было? Что он негодяй? К стене горох! Одно религиозное воспитание сдерживает его, иначе давно уже вышел бы из сего человека кандидат на тюремную стипендию. Такого грубого и злого японца редко можно встретить. Все бы ему ругать и в прах разбивать!.. Хотел он еще и дальше что–то злословить, но я, налив ему стакан чаю и поставив коробку бисквитов, молча ушел в другую комнату и занялся чтением…

Между тем этот Евграф прибыл сюда главное затем, чтобы жениться на воспитаннице нашей Женской школы Матроне Хиротате, которую когда–то маленькой, почти голой от бедности, девчонкой я взял в Сендае для воспитания здесь, и воспитывалась она на полном церковном содержании, кончила курс в прошлом году и ныне состоит учительницей в школе. Жаль эту кроткую девушку отдавать такому грубому человеку, но сговорился он уже и с матерью ее, и с ней: все и они в полном согласии на то, — я ничего другого сделать не могу, как дать благословение. Дал еще сегодня и двадцать ен на платье невесте; в будущее воскресенье будет венчание, и да пошлет им Господь счастье, смягчив сего грубого человека скромностью его юной сопутницы жизни!

21 января/2 февраля 1898. Среда.

О. Тит Комацу, из Уцуномия, спрашивает, можно ли повенчать свадьбу в мясопустное воскресенье, двадцатого февраля? Молодой христианин из Хоккайдо ныне там выбрал невесту–язычницу; ее готовят к принятию христианства, и раньше трудно приготовить, оставить же свадьбу до после Пасхи нельзя — ему нужно спешить к своему делу в Хоккайдо.

Отвечаю: «Нельзя, ибо с вечера сего воскресенья уже начинается пост; пусть устроят бракосочетание в один из дозволенных Церковью до сего воскресенья».

Ученик Семинарии второго класса, Лука Ватанабе, отправлен, по болезни, домой.

22 января/3 февраля 1898. Четверг.

Положительно нечем отметить день, кроме того, что все идет своим порядком: у меня — монотонное дело — поверка одинаковости перевода по всему Новому Завету; дошли до слова «вера»; у о. архимандрита Сергия занятия с новым учителем — «бунгакуси», кажется, очень удачно найденным; у о. Андроника занятия по языку с диаконом Кугимия и прилежное заучивание слов. Из Церквей замечательных писем нет.

23 января/4 февраля 1898. Пятница.

То же, что вчера. Отметить разве замечание Павла Накаи (во время нашего стакана чая на середине занятого времени), что против Иоанна Сенума возбуждается все более и более негодовательных речей.

— За что?

— Что женился на Елене Ямада.

— Да чем же он виноват? Он полюбил ее, посватался, она согласилась, он взял законным браком, — что тут дурного?

— Если бы в лавке вещь, сторгованную одним, взял другой, то хорошо ли это?

— Не хорошо; впрочем, не со стороны берущего, а со стороны отдающих. Но брак — не покупка сапог или платья; брак имеет значение не только на всю жизнь, но и на вечность, — на детей, дальнейшее потомство — в века; как же можно тут мешать свободному выбору? — И так далее, — резоны понятные и высказанные, пока выпит был стакан чая; но мне странным показалось, что даже Накаи смотрит на брак, как на покупку платья…

24 января/5 февраля 1898. Суббота.

Катихизатор в Маебаси, Александр Кураока, прибывший на имеющую быть завтра здесь свадьбу своего брата Евграфа, рассказывал про Церковь в Маебаси, что — в цветущем состоянии; новых слушателей только трое, но христиане все блюдут веру, охладевших (будто бы) нет; о. Морита каждое воскресенье служит Обедню; христиан бывает человек шестьдесят; Павел Оонума, учитель пения, занимается и проповедью, жена его Лукина (хорошая воспитанница нашей Женской школы) очень помогает мужу по Церкви — и в пении, и в женских собраниях, и в обращении с христианами. Протестанты, сравнительно с нашей Церковью, совсем слабы там, несмотря на то, что и иностранные миссионеры там, и школу завели. Католиков почти совсем не видно; у них, быть может, до десятка христиан всего.

25 января/6 февраля 1898.

Воскресенье мытаря и фарисея.

До Литургии было крещение пяти взрослых, слушавших учение у Иоанна Катаока. О. Фаддей засвидетельствовал, что приготовлены они отлично. Значит, Катаока, почти уже исключенный из катихизаторов за бездеятельность, когда был в провинции, за глазами, может хорошо служить Церкви, если за ним присматривать. Вероятно, то же можно сказать о большей части наших катихизаторов, рассеянных по Японии и пребывающих без призора, а потому почти совсем бесплодных (ибо какой же призор со стороны слабых японских священников, самих нуждающихся в призоре не меньше катихизаторов?!).

После Литургии была у меня, между другими, из Уцуномия жена умершего часовщика Якова Нагасава, с ребенком на руках, родившимся уже после смерти мужа, в сопровождении шестнадцатилетней дочери — старшей из детей, которых всего семеро; торговлю часами она не опустила; кроме детей, пять человек у нее часовых мастеров и приказчиков; при всем том женщина, видимо, благочестивая, обыкшей рукой творящая крестное знамение; «сегодня была на настоящей церковной службе», — выразилась она о Литургии, за которой не опустила приобщить своего ребенка. О Церкви в Уцуномия не скрыла, что в упадке.