Преподобный Амвросий (СИ)

Александр Михайлович так быстро подвигался вперед в своем духовном возрастании, что, спустя три года по прибытии в Оптину пустынь, 29 ноября 1842 года был уже пострижен в мантию и получил новое имя ― Амвросия, в честь св. Амвросия, епископа Медиоланского, память которого совершается 7 декабря. В это время Александру Михайловичу исполнилось ровно 30 лет.

Через два месяца после пострижения в мантию о. Амвросий был рукоположен в иеродиакона.

Когда некоторые впоследствии выражали удивление тому, как скоро в те времена постригали в мантию, о. Амвросий отвечал: «Да нет! И тогда бывало, что лет по двенадцати живали, а так уж меня! (Батюшка при этом рукой махнул.) Да всегда еще к посту приходило от Синода разрешение, а нам в октябре. Дело в том, что товарищ мой служил в Синоде, он очень мной интересовался, но не знал, где я, а как только узнал, так тотчас и разрешение выхлопотал. А на другой год сделали и иеродиаконом. Назначили нас к посвящению: и меня, и еще одного, мы с ним и толкуем, что мы не смеем принять рукоположения, что мы недостойны, ― и пошли об этом говорить старцу (о. Макарию). Входим к нему. Батюшка сам начал: „Ну, вас назначили, назначили ― это хорошо!“ А мы мнемся. Товарищ мой начал первый. Говорит: „Вот об этом-то я и пришел с вами поговорить, батюшка, я ведь недостоин“. ― „Так и думай, так всегда и думай, что ты недостоин“, ― перебил его старец». «А я уж не посмел после этого и рта открыть», ― прибавил батюшка, весело смеясь.

В сане иеродиакона о. Амвросий пробыл около трех лет. Поступивший в 1844-м году в Оптину пустынь о. игумен Феодосий, вспоминая это время, говорил, что о. Амвросий в сане иеродиакона служил всегда с великим благоговением.

Сам о. Амвросий, будучи уже старцем, говорил одному немощному иеродиакону, тяготившемуся отправлением чреды священнослужения: «Брат! Не понимаешь дела. Ведь жизни причащаешься!»

В этих словах старца можно видеть отображение того чувства, с которым он сам, будучи иеродиаконом, приступал к Св. Христовым Тайнам. Но сам же о. Амвросий не скрывает от нас и тогдашних своих немощей. Однажды, когда он, по оптинскому чиноположению, служил в монастыре позднюю литургию, приехал в Оптину пустынь Малоярославецкий о. игумен Антоний, бывший скитоначальник, хорошо известный молодому служащему иеродиакону. «Во время чтения часов, ― рассказывал потом о. Амвросий, ― входит он в алтарь. По обычаю кланяюсь ему и подхожу под благословение. ― „Ну, что, привыкаете ли?“ ― обращается ко мне смиренный о. игумен. ― „За вашими св. молитвами, батюшка, слава Богу, привыкаю“, ― довольно развязно ответил я. Вдруг о. игумен переменил тон и речь: „Ко смире­нию-то?“ ― „Я и не знаю, что отвечать“». Так духовные оптинские старцы умели наставлять молодых иноков, не стесняясь ни местом, ни временем.

В декабре 1845 года о. Амвросий был рукоположен в иеромонаха. Для рукоположения пришлось ему ехать в Калугу на лошадях. Был сильный холод. Отец Амвросий, приехав на первую же станцию, почувствовал сильную боль в желудке, и это было началом всех его последующих болезней. По возвращении в Оптину о. Амвросий чувствовал себя постоянно нездоровым, но все-таки не оставлял чреды священнослужения. Однако по временам он бывал уже так слаб, что, как после сам вспоминал, не мог долго держать потир одной рукой. «Однажды много было причастников ― рассказывал он. ― Преподавая Пречистые Тайны Христовы одной рукой, другою я держал потир. И вот почувствовал я, что рука моя стала слабеть и неметь. Чтобы несколько дать отдых руке, я пошел в алтарь поставить на малое время на престол св. Чашу, а вслед за мной слышу голос какой-то женщины, подходившей к причащению: „Знать я, грешная, недостойна!“ ― Ах, Боже мой, подумал я, тесно мне отовсюду!»

В начале сентября 1846 года о. Амвросий еще выезжал по Белевской дороге за 18 верст от Оптиной навстречу Курскому архиепископу Илиодору, которого он должен был пригласить посетить обитель, а семнадцатого сентября заболел так серьезно и пришел в такое изнеможение, что 26 октября во время утрени был особорован и приобщен Св. Христовых Таин. В это же время он был келейно пострижен в схиму с сохранением имени Амвросия. Эта тяжкая болезнь продолжалась более года и имела очень большое значение для внутренней духовной жизни о. Амвросия. Чувствуя крайнюю слабость и потеряв надежду на улучшение своего здоровья, о. Амвросий в декабре 1847 года подал прошение об оставлении его в обители за штатом. Исследовавший состояние его здоровья, по поручению Духовной консистории, козельский врач Субботин дал такой отзыв о его болезни: «Отец иеромонах Амвросий имеет болезненный желтый цвет лица, с болезненно-блестящими глазами, всеобщую худобу тела; при высоком своем росте и узкой грудной клетке ― сильный, больше сухой кашель, с болью при нем в груди, боль в подреберных сторонах, преимущественно в правой; нытье под ложкой и давящую боль в стороне желудка; совершенное расстройство пищеварения, упорные, постоянные запоры и частую рвоту не только слизями и желчью, но и принятою пищею; бессонницу и, наконец, повременный озноб к вечеру, сменяющийся легким жаром. Припадки эти означают медленную изнурительную лихорадку, происшедшую вследствие затвердения брюшных внутренностей, преимущественно же желудка». На основании этого отзыва уездного врача Калужское епархиальное начальство признало иеромонаха Амвросия неспособным ни к каким монастырским послушаниям и постановило исключить его, как неспособного, из штата братии Оптиной пустыни, оставив его на пропитании и призрении обители. В это время о. Амвросию было всего только 36 лет.

Таким образом, несмотря на столь молодые годы о. Амвросия, земная деятельность его, по обычным человеческим соображениям, казалась уже совершенно закончившейся. Разбитый тяжкою болезнью, признанный неспособным ни к какому полезному труду, он должен был доживать свой век инвалидом на иждивении приютившей его обители. Но, видно, мысли наши ― не мысли Божии, и пути наши ― не пути Божии. То, что человеческому рассуждению представлялось концом жизни и деятельности, на самом деле было, быть может, началом, зародышем и основанием новой, истинной, высокой жизни. На о. Амвросии исполнялись слова Господа «аминь, аминь глаголю вам, аще зерно пшенично пад на земли не умрет, то едино пребывает: аще же умрет, мног плод сотворит» (Ин. 12, 24).

Эта тяжкая и продолжительная болезнь была, в действительности, лишь новым действием Промысла Божия, столь явно обнаруживавшегося в жизни о. Амвросия. Подобная же тяжкая болезнь, перенесенная им в семинарские годы, впервые заставила его серьезно подумать о монашестве.

Промысл Божий привел его к Троекуровскому старцу Илариону, внушил ему желание побывать у св. мощей преп. Сергия, направил его путь в Оптину пустынь и поставил его здесь под духовное руководство великих светильников истинного монашества о. Леонида и о. Макария.

И вот, когда в душу о. Амвросия глубоко запало посеянное этими старцами семя духовной жизни, Промысл Божий находит необходимым как бы отстранить о. Амвросия от всякого рода общественной деятельности, приковать его к одру болезни, удалить от него все внешние впечатления, поставить его лицом к лицу лишь со своими страданиями и с Богом… Для чего? Для того, чтобы воспринятое им в свою душу семя новой жизни растворилось там, переработалось, вошло, так сказать, в его плоть и кровь, пустило там ростки и корни и стало живым достоянием всего его нравственного существа.

А этот процесс восприятия божественной жизни требует прежде всего от человека сознания своего бессилия, своей беспомощности, своего ничтожества и всецелого упования лишь на милость Божию. Спаситель говорит: «Аще кто хочет по Мне идти, да отвержется себе, и возьмет крест свой, и по Мне грядет». Сродниться со Христом, испытавшим всю горечь крестных страданий, можно только путем страданий. Человек, не испивший этой горькой чаши, никогда не постигнет истинной глубины христианства, никогда не сумеет понять и облегчить чужое страдание.

Отцу Амвросию, будущему целителю больных душ человеческих, необходимо было самому пройти через горнило болезней и страданий, да быв искушен сам, мог бы и искушаемым помощи, ибо, по преданию старчества, муж неискушен ― неискусен. Нужно прибавить при этом, что о. Амвросию, как человеку образованному, умному, деятельному, угрожала, если бы он был здоров, опасность пойти обычным путем монашеского служения, т. е. занимать те или другие внешние монашеские должности, постепенно поднимаясь по их лестнице, а это могло бы помешать ему развиться в полную меру старческого служения… Тяжкая болезнь и исключение из штата обители заградили ему путь внешнего возвышения и всецело направили его жизнь на путь внутреннего духовного развития. Кто не усмотрит в этом премудрого и благостного действия Божественного Промысла?!