Святитель Григорий Богослов. Книга 2. Стихотворения. Письма. Завещание

155. К нему же (166)

Что потерпел я! Ты удаляешься, оставляя нас, а я болен. Зависть не дозволила и того, чтобы сказано было тебе мною прощальное слово. Какая утрата! Какая обида! Я в опасности выговорить нечто смелое. Для чего было и получать благо, если ему не надлежало навсегда при нас остаться? Все приятное не столько увеселяет, когда оно при нас, сколько огорчает, удалясь от нас. Я почтен и прославлен был тобой, наслаждался твоим начальством, насыщался твоим человеколюбием. Я не забыл и не забуду этого, скорее разве забуду сам себя, нежели тебя. Чем же за все это будет воздано тебе мною? Чем иным, кроме того, что у нас есть самое лучшее? Это молитвы, по которым да будешь сохранен, и прославлен, и опять возвращен к нам, если только продлится до сего срок моей жизни!

156. К нему же (165)

Велик из людей, как говорят, Геракл (тебе, как человеку ученому, напомню нечто из твоего); но и он не был бы таким, если бы не имел своим сподвижником Иолая, особенно в сражении с гидрой, этим злым и многоглавым зверем, у которого один ссекал головы, а другой прижигал, как ты истребляешь пороки. Сыны Акторовы, как угодно уверять Гомеру, многих обгоняли на колесницах, потому что были близнецы и по телесному рождению, и по искусству; один владел браздами, а другой – бичом, и помогали друг другу в победе. Кормчий спасает многих пловцов; но не спас бы, если бы не помогал ему хороший рулевой, который наблюдает ветры, указывает подводные камни и служит как бы оком для корабля. Таково, по-моему, и твое дело. Градоначальника, который и сам по себе знаменит, содействием своим делаешь ты еще более знаменитым. И хваля в вас многое, всего более дивлюсь этому. Сохраняя такое усердие к общественным выгодам, даете вы место и обязаностям дружбы, не в жестокости нрава выказывая свою строгость, по примеру многих не соблюдающих меры, а, напротив того, кротостью смягчая суровость начальственной власти.

157. К Феодору, епископу Тианскому (140)

Духовные отношения кончены; не буду больше беспокоить вас. Соединяйтесь, ограждайтесь, делайте совещания против меня. Пусть победят мои ненавистники; пусть в точности соблюдаются правила, получившие начало с меня, невежды в этом; не завидую вашей точности. Но отношения дружеские да не находят себе в этом препятствия. Дети почтеннейшего сына моего Никовула прибыли в город учиться скорописанию; соблаговоли сверх прочего воззреть на них благосклонно и отечески (этого не запрещают правила); также позаботься, чтоб они жили ближе к церкви. Мне желательно, чтобы нравы их усовершались в добродетели, когда будут иметь случай непрестанно видеть твое совершенство.

158. К Евлавию (104)

Всего сильнее истина, как думает Ездра (2 Езд. 3:12) и как думаю я. Ибо дева Алипиана, когда со всей строгостью потребовали мы у нее слова о собственном ее образе мыслей, как приказал ты, осмелилась сказать чистую истину, признаваясь в намерении хранить девство и держась этого намерения горячее, правда, нежели как мы ожидали, однако же с большей твердостью, нежели горячностью, даже скажу не с девической ревностью, но со старческой отчетливостью. И строгость моего допроса по своему последствию оказалась полезной, потому что она всего лучше обнаружила твердость расположения. Узнав о сем, помолись об этой деве и воспринятое ею начало спасения возделай во славу Божию и к славе как моей, так и всего чина благоговеющих.

159. К Феодору (141)

Представляю твоему благоговению кровь мою, а твою питомицу, драгоценное Богу стяжание, досточестнейшую дочь нашу деву Амазонию; уважив ее веру, оказав ей помощь в телесной болезни и по этой причине во всем простирая к ней руку свою и прилагая о ней попечение, сделаешь ты дело благородное и достойное твоего благоговения, а прибавлю, и нашей дружбы.

160. К нему же (143)

Ты хочешь, а поэтому и я желаю, чтобы оказана была справедливость твоим благоговением дочери нашей Евгении. Но не надобно, как мне кажется, попускать, чтобы лишилась она чего-нибудь из оставленного бабкой внучке, которую воспитывала со всем радением и которую оставила с немногим, вместо того многого, что обещала и что тогда надеялась оставить.

161. К нему же (144)

Что почитал я справедливым, то и написал. Если же иное что, а не это у тебя на мысли; я уверен, что мысль твоя правильна, и готов принять ее. Иначе оскорбил бы я само благочестие и поступил против него беззаконно. Но хотя приходящих ко мне представляю тебе, как правдивому судии, однако же не согласен, чтобы ты рассудил о них так, как в обыкновении поступать у многих людей, крайне жалких и невежественных.

162. К нему же (123)

Что писано было к твоему благоговению господами честнейшими епископами, то и от себя написать признав за нужное, прошу тебя: подай руку свою благородным женщинам и не попусти, чтоб они были притесняемы и гонимы могуществом человека, с которым вступили в [судебное] дело, но помоги им как должно. Если знаешь, что они терпят, помоги ради того, за что терпят. А если не знаешь того, что они терпят, помоги по той причине, что не знать тебе сего и не верить сему есть несправедливость. Если же кто думает, что берусь не за свое дело и касаюсь до тяжбы, нимало ко мне не относящейся, то пусть докажет сие, и я успокоюсь. А теперь боюсь, что дело иначе, особенно же потому, что Христово и Христос не делятся и человеколюбие не имеет пределов. Но если кто и допустил бы какое разделение, то знаю, что для двоих, для твоего благоговения и для меня, будет прискорбно, если справедливость в этом деле останется в пренебрежении, потому что подсудимые у обоих нас под присмотром. И опасно, чтобы истина не была извращена правдоподобием доводов. Посему разбери дело вместе со мной, даже предвари своим судом, и вступись за мою немощь, чтобы мне не дойти до необходимости и при таком состоянии тела с большей ревностью вступить в подвиг за истину, при Божией помощи и при помощи твоих молитв.

163.* К нему же (220)

Да дарует Бог тебя Церквам к нашей славе и к пользе многих! Ты столько осмотрителен и тверд в духовном, что делаешь более твердыми всех, которые думают о себе, что по летам имеют некоторое преимущество. Итак, поелику соблаговолил ты принять меня в участники духовного исследования, разумею по делу о клятве, какую, по-видимому, дал Георгий Паспасинский, то объявляю твоему благоговению, что у меня за мысли [по этому поводу]. Многие, по моему рассуждению, сами себя обманывают, почитая клятвами только те, которые даны с заклятиями, а писаные, но без сильных выражений, хотя и соблюдают по совести, однако же не признают за клятву. Ибо как всякая долговая расписка более обязывает, нежели простое условие, так писаную клятву будем признавать за нечто иное, а не за одну клятву. Короче сказать, клятва, по моему мнению, есть удостоверение спросившего и доверившего. Не говорит он в оправдание, что принудил Никанор, потому что принуждением был сам закон, его связывавший; или что впоследствии одержал верх по суду, потому что самое преследование судом было уже клятвопреступлением. В этом убеждал я и брата Георгия, не придумывать предлогов к преступлениям и не выискивать причин, оправдывающих проступки, но знать, что написанное есть клятва, и плакать пред Богом и пред твоим благоговением о грехе, хотя и иначе думал он прежде, обманывая сам себя. Об этом и сам я говорил с ним; а очевидно, что если ты поговоришь, то приведешь его в большее сокрушение, как великий врач душ, и, подчинив его какому-нибудь правилу, на сколько времени заблагорассудишь, таким образом окажешь ему человеколюбие во времени. Мерой же времени будет мера раскаяния.