Творения

XXXIII

1. Он правил уже 18 лет, и вот Бог поразил его неизлечимой болезнью. У него возник злокачественный нарыв во внешней части гениталий, который расползался все дальше. 2. Врачи вскрыли и залечили его. Но зарубцевавшаяся было рана прорвалась, а кровотечение из лопнувшей вены грозило смертью. И все же кровь с трудом удалось остановить. Пришлось лечить снова, пока, наконец, не появился рубец. 3. Однако от легкого движения тела он вновь открылся так, что крови вышло больше, чем раньше. Сам он побледнел и измучился от истощения сил; правда, тогда кровотечение и прекратилось. 4. Рана перестает воспринимать лекарства, все вокруг нее поражается раком и, сколько б ни срезали опухоль, она нарывает все сильнее, и сколько б ни лечили, все увеличивается.

Отовсюду приглашают знаменитых врачей, но руки человеческие ничего не могли изменить. 5. Прибегают к помощи идолов, взывают к Аполлону и Асклепию, выпрашивая лекарства. Аполлон проявляет заботу — и болезнь становится еще хуже. 6. Порча не уменьшилась, она поразила уже все нижние органы. Снаружи мясо сгнило, и седалище все разложилось от язв. Однако несчастные врачи не престают лечить и обмывать воспаленные места без надежды на поправку. 7. Болезнь уничтожает пораженный изнутри костный мозг и охватывает внутренние органы, внутри заводятся черви. Смрад от этого распространяется не только по дворцу, но и по всему городу. И это не удивительно, ведь на теле (Максимиана) уже слились выходы кала и мочи. 8. Пожираемый червями и сгнивающий заживо, он переносил нестерпимые боли.

9. К дряблому седалищу прикладывают жаркое и свежеиспеченную дичь, чтобы жар исторг червей. Когда это снимали, там кишело неисчислимое множество червей, но гораздо большее число паразитов производила тлетворная зараза. 10. Вследствие отвратительной болезни части тела уже утратили формы. Сверху восковая кожа вплоть до язвы иссохла и из — за страшной (miserabile) худобы застряла глубоко между костей, а снизу и без того раздутые ноги разрослись непомерно. 11. И это продолжалось в течение всего года, до тех пор, пока, наконец, сломленный болезнями, он не был вынужден признать Бога. Терзаемый все новыми страданиями, он время от времени громко кричал, что восстановит храм божий и сполна воздаст за злодеяния. И уже на исходе сил он выпускает эдикт следующего содержания:

XXXIV

1. «Среди прочего, что мы планируем (сделать) для всегдашнего блага и пользы государства, мы, со своей стороны, желали бы прежде всего исправить, наряду с древними законами, также и государственное устройство римлян в целом, а также принять меры к тому, чтобы и христиане, оставившие образ мысли своих предков, обратились к благим помыслам. 2. Ведь на каком — то основании оных христиан охватило рвение и такое неразумие завладело (ими), что они перестали следовать тем древним обычаям, которые впервые, может быть, их же собственными предками и были установлены, но по собственному произволу, а также по прихоти, они сделали себе такие законы, которые почитались ими одними, и из противных соображений собрали вместе различные народы. 3. Когда же наконец появилось наше постановление о том, чтобы они обратились к древним обычаям, некоторые им подчинились из страха, иные же были наказаны. 4. Однако, поскольку большинство упорствовало в своих основных положениях, а мы увидели, что так же, как не справляются культ и должное служение оным богам, не почитается и бог христиан, то, исходя из соображений проявить нашу снисходительнейшую милость и согласно постоянному обычаю по своему обыкновению даровать прощение всем людям, мы сочли, что нашу благосклонность следует скорейшим образом распространить и на них, дабы христиане вновь существовали бы (в рамках закона) и могли бы организовывать свои собрания, (но) ничего не предпринимая против порядка. 5. В другом же послании мы намерены указать судьям, что им следует выполнять. Засим, в соответствии с нашим великодушием, они должны молить своего бога за благосостояние наше, государства и свое собственное, чтобы государство повсюду сохранялось в безупречности, а им можно было безмятежно жить в домах своих».

XXXV

1. Этот эдикт был обнародован в Никомедии в канун майских календ в восьмое консульство (Галерия) и второе Максимиана (30.04.311). 2. Тогда отворились темницы и ты, дражайший Донат, вместе с другими исповедниками был освобожден из — под стражи после того, как тюрьма 6 лет служила тебе жилищем. 3. Однако сделав это, не получил он прощения от Бога за злодеяния свои, но по прошествии нескольких дней, препоручив Лицинию свою супругу и передав под его власть сына, когда уже все члены его тела утратили силу, он был уничтожен ужасным гниением. 4. В Никомедии об этом узнали в середине того же месяца (15.05.311), в разгаре подготовки к празднованию 20–летнего юбилея его правления в грядущие мартовские календы (1.03.312).

XXXVI

1. Услышав эту новость, Максимин спешно распланировал наступление с Востока, чтобы захватить провинции и, пользуясь промедлением Лициния, присвоить себе все земли вплоть до Халкедонского пролива. Вторгнувшись в Вифинию, он временно снискал там расположение к себе (масс) тем, что к великой всеобщей радости отменил налогообложение. 2. Между двумя императорами раздоры и чуть ли ни война. Противоположные берега охраняют воины, но, чтобы установить мир и дружбу на прочных основаниях, договор заключается в самом проливе, и (императоры) соединяют правые руки. 3. После этого (Максимин) беззаботно возвращается и становится таким, каким был в Сирии и Египте. Первым делом он уничтожает льготы, предоставленные христианской общине на законном основании, подослав городских поручителей, которые потребовали, чтобы он не позволял скапливаться в их городах христианским собраниям. (Это было устроено) с целью создать видимость того, что (именно эти) рекомендации понуждают и толкают его сделать то, что он собирался сделать самочинно. 4. Изъявив им одобрение, он учредил великих понтификов по новому обычаю, по одному из знати на каждый город, которые бы проводили ежедневные священнодействия для всех своих богов и при поддержке персонала старших жрецов прилагали бы усилия к тому, чтобы христиане ничего не замышляли, а также не устраивали бы публичных и частных собраний. В случае же разоблачения их с полным правом надлежало склонять к жертвоприношениям или предавать в руки судей. 5. Это было бы не столь важным, если бы он не поставил во главе провинций некоторых лиц высокого положения с полномочиями (quasi) понтификов, приказав им обоим выступать облаченными в белые хламиды. 6. Так он готовился устроить то, что незадолго до того сделал в восточных областях. Однако, провозгласив для видимости умеренность, он запретил убивать рабов божьих, приказав лишь увечить их. 7. Следствием этого стало то, что исповедникам вырывали глаза, отрубали руки, калечили ноги, отрезали ноздри и уши.

XXXVII

1. Устроив это, он был напуган посланиями Константина, потому и скрыл все. И все же если кто попадал к нему в руки, он тайно топил их в море. Он не прекратил также, по своему обыкновению, приносить во дворце жертвы некоторым богам. 2. Главное же, что он придумал — чтобы всех животных, которых он употреблял в пищу, закалывали не повара, а жрецы на жертвенниках, и чтобы больше ничего к столу не подавали, если это не было испробовано, не принесено в жертву, не полито вином. Так что каждый, будучи зван к обеду, выходил с него оскверненным и нечистым. 3. И в остальном он также был подобием своего учителя. Ведь если что оставалось нетронутым после Диокла и Максимиана, он выкорчевывал это, забирая все без всякого стыда. 4. В результате частные житницы закрывались, кладовые опечатывались, выплата долгов переносилась на будущее. Оттого и голод из — за того, что поля облагались высокими налогами, оттого и неслыханная дороговизна. 5. Стада мелкого и крупного скота угонялись с полей для ежедневных жертвоприношений, которыми он настолько измучил своих подданных, что они отказывались поставлять ежегодный хлебный налог. Он расточал все подряд, без разбора и без меры, чтобы поощрить всю свою многочисленную свиту роскошными одеждами и золотыми монетами, одаривал серебром рядовых воинов и новобранцев, оказывал почет варварам разного рода щедротами. 6. И все же, хотя он расхищал или дарил своим (приближенным) имущество людей (viventium) (ведь всякий домогался чужого), я не знаю, смогу ли оценить, насколько он был достоин благодарности за то, что, на манер милосердных разбойников, он сдирал шкуру, не проливая крови.