Хлеб богословия

Вот мы подходим к самому главному. Что такое спасение? Это соединение с Богом, самое тесное, самое близкое. Как Христос соединился более чем близко с семенем Авраамовым: «параприсиос», приискренне приобщися техже (Евр. 2, 14). «Присиос» — это близко, «присион» — это ближний наш. А «параприсиос» — это еще лучше, еще более, чем просто близко приобщился телу и крови. Самую большую тесноту приобщения мы получаем, когда причащаемся, потом в молитвах говорится: «О Христе, о Мудросте и Слове Божий и Сило, подавай нам истее Тебе причащатися». «Истее» — значит, более чем истово, более глубоко, более причастительно. То же значит и «пара-присион».

Итак, мы соединяемся с Богом. Но что это за соединение? По сущности? Тогда мы исчезнем, будет пантеизм, а нас не будет. Бог ведь такой мощный в Своей сущности… Это как если бы мы бросили крошку хлеба в огонь или пустили капельку воды в океан. Что там с ними будет? Поэтому соединения по сущности нет. Соединение по Ипостаси в нашей природе получилось только в Лице Христа. Мы же соединяемся только с энергией Божией благодаря ипостасному соединению Христа: Он пришел к нам, Он стал Посредник, «Месситис». «Ходатай» — это не совсем точно, ходатай «ходит» между двумя, так я чувствую это слово. «Посредник» — это тоже «посредствующий» между двумя. Отцы Церкви говорили (например, Николай Кавасила, живший во времена святого Григория Паламы), что если бы кто-то третий взял двоих и соединил их с собой, они бы стали связаны и стали единым. Так Христос, Посредник, соединил Бога и человека в одно.

Нам все время говорили о теории Маркса, что капитал — посредник между средствами производства (природные ресурсы и пр.) и рабочей силой. Маркс был протестантом, вышел из протестантской среды, и потому так осознал понятие посредничества. В протестантизме такое понимание посредника: вот какой-то посол пошел от Бога к нам, вернулся к Богу и заключил контракт между нами и Богом. Нет, это не воплощение, о чем еще святой Афанасий говорил, и еще раньше святой Ириней, а святой Григорий Па-лама повторял. Христос разрушил стену разделения, и Бог стал Человеком — Богочеловеком. Значит, благодаря Христову ипостасному вочеловечению мы можем приобщиться Божественной энергии; вот эта энергия и есть содержание Божественной жизни.

Энергия есть у всякого бытия, у всякой твари. Даже у камня есть энергия тяжести и силы: когда на ногу положите камень, то он давит ногу. Это энергия тяжести. Каждое бытие окачествовано, то есть охарактеризовано качественными характеристиками, и если эти качества убрать, то не останется ничего, будет сущность-фикция. В этом смысле, энергии — это способности; сущность проявляет с их помощью свои действия.

Такова онтология Божественной энергии. Поэтому мы можем приобщаться Божественной жизни — жизни, в которой живет Бог. Божественное содержание, «перихорез» между Отцом, Сыном и Святым Духом — это радость, любовь, свет, блаженство… Этому мы приобщаемся и, значит, приобщаемся Божеству.

Одно время святой Григорий Палама говорил немного неосмотрительно (об этом и Ареопагит писал), что сущность Божия — «иперекина», потусторонняя, она даже над-Божественная, «иперфеос». Тогда можно было бы сказать, что энергии — это как бы «дальняя часть» Божества, если можно так выразиться — «ифимени», то есть под-лежащее, находящееся ниже («иперкимени» — над-лежащее). Потом, когда ему указали, что он разделяет Божество, он отказался от различения этой «дальней части». Все это — одно действующее Божество, а энергии — это несозданные, вечные Божественные силы. Если бы святой Григорий Палама жил сегодня, то ему легко бы подошла современная физика.

Таким образом, он утверждал реальность спасения, реальность приобщения. А то вся западная схоластика учила, что святой Григорий Палама говорил о «созданной благодати», gratia creata. Со времени схоластики у них появились и особые иконы: вы видите, что святые такие толстые и у них такой круг, как бы обруч на голове, ореол, но никакой связи со святым он не имеет, висит отдельно. У православных же можно даже не рисовать никакого нимба: весь фон иконы или фрески и так золотой. Он зрачит (сияет), и повсюду злато.

Есть такой грек-иконописец, отец Стоматис Склирис. Он учился медицине, потом теологии, стал священником. Немного был художником, стал иконописцем. У него выставки в Париже. Он был у нас на днях-хороший иконописец, один из лучших, мне кажется; даже в теории он пошел дальше Л. А. Успенского, который был в Париже хорошим богословом и художником. Стоматис сликарь, то есть живописец, по-французски — peintre. Критикует западную икону и живопись. (Говорят, что когда у Пикассо была выставка, то объявили, что одна из его картин получит высшую награду как самая лучшая. А сам Пикассо возьми да скажи: «Вы же ее перевернули…»)

Так вот, отец Стоматис говорит, что православная икона — светосозданна, а западная — тенесозданна. И действительно, в западных картинах, даже в их иконах и фресках, со Средневековья, — тень, повсюду тень. У нас же — начинается с темной краски, а потом выходит свет, свет, свет… Так было и до исихазма, конечно, но исихазм это подтвердил. Значит, разница кроме обратной перспективы еще и в том, что наша икона из света соткана, светоструктурированная, а та, западная, — теневая, тенеструктурированная. И это действительно так. Хорошо бы перевести труды отца Стоматиса на русский язык.

Значит, все соткано, проникнуто светом: этот свет есть Божественная благодать, Божия любовь, Божественная энергия, и это видели апостолы. Важно и то, что этот свет, эту благодать человек может видеть даже телесными очами, пусть и отчасти. Святой Григорий Па лама цитировал это в тропаре: «Преобразился еси на горе, Христе Боже, показавый учеником Твоим славу Твою, якоже можаху» — то есть насколько они смогли ее видеть. Но их глаза при этом тоже преображались изнутри, чтобы они приняли Божественную светлость.

Максим Горький говорил: «Учитесь, дети, день и ночь; знание — свет, знание — мощь» (нас так учили, это какая-то пьеса). То есть светлость — это знание, оно «просвещает». А один греческий воевода, который поднял восстание, Макрианис, говорил по-другому… Когда пришли немцы, они якобы принесли просвещение, чтобы просветить греков, а то греки, мол, отсталые, консервативные… И вот он говорит: «Этот свет, который нам приносят, нас ослепляет. У нас есть своя светлость, внутренняя». Это слова простого человека, но героя — Макрианиса.

Конечно, и у нас, сербов, такое было. Просвещение всегда идет поверхностно. И Варлаам говорил, что это именно свет ума. Получилось какое-то просвещение, какое-то вдохновение, но все оно созданное… Варлаам рассуждал как рационалист, как гуманист периода западного Просвещения.

Теперь появились новые идеи, новые горизонты. Говорят: общемировое образование, общемировое просвещение. А у нас, как говорил отец Иустин (Попович), и как говорили все святые, просвещение — от святости. Святители — вот истинные просветители. Мы говорим о святителе Григории Армянском, о святых Нине Грузинской, о святых Владимире, Ольге, святых Кирилле и Мефодии и других — что они просветители. А чем они нас просветили? Евангелием,

Богопознанием. Значит, истинное Богопознание, свет Евангелия нас просвещает. Такое просвещение вечное, несозданное, Божественное, гораздо лучше, чем это «мировое просвещение».

Конечно, хорошо и светское знание. Вот, как отцы делали, Василий Великий, Григорий Богослов, — учились во всемирно известных школах, и святой Григорий Палама тоже в Константинополе учился; а потом пришли к Божественной школе. То есть и этот свет хорош, но он необязателен, хотя и может быть полезен. Святой Григорий Богослов говорит: «Глупо бороться против знания». Только глупые люди говорят, что не надо учиться. Иногда и среди монахов так бывает — говорят, что не надо в школе учиться, можно стать святым и просвещенным без этого учения. Но одно не противоречит другому; только важно помнить то, что стоит на первом месте.

Таков реализм православного опыта. Как говорит отец Георгий Флоровский, богословие раскрывало и, оправдывало то, чем Церковь уже живет и что она уже имеет. Ничего нового в нашей вере не выдумали; это папа все время делает новые догматы, а потом возникают большие трудности…