Радуга чудес

В воскресенье состоялось совещание группы по изучению аномальных явлений. Было высказано предположение, что женщина приняла какой-то препарат, вызвавший галлюцинацию.

— По данному случаю у нас собрано еще мало фактов, — сказал руководитель группы кандидат физико-математических наук И. Н. Ковшун. — Возможно, что здесь не полтергейст, а так называемый сон во сне. Человеку кажется, что он уже проснулся, а сон продолжается. И вспоминается виденное как реальность. В любом случае исследование будет полезно для науки». [11]

Третий случай из Писем Е. И. Рерих.

«Очень характерен описанный Анатолием Ивановичем спиритический сеанс с Яном Гузиком. Этот медиум бывал в Петрограде. Слышала о многих, привязанных к нему низших сущностях. Думается, что на описываемом сеансе действовала часто сопровождающая Гузика сущность, описанная им самим, как унтер-офицер, потерявший ногу, кажется, в турецкой кампании и потому прозванный «Никола деревянная нога». Сам Гузик очень опасался этого проявления, ибо иногда он не мог контролировать расходившегося «воина», который немилосердно избивал присутствующих своею «деревяшкой»… Не следует забывать, что многие потусторонние сущности очень любят актерствовать и вводить в заблуждение обращающихся к ним. Очень не люблю я случайных спиритических сеансов с профессиональными медиумами. На всех таких сеансах происходит заражение нашей эктоплазмы, об этом я писала… И в книгах Живой Этики имеются указания на эту опасность…» [12]

Во всех этих случаях, по моему мнению, фигурируют души, а точнее, астральные тела живых и умерших людей, которые сохранили как-то ими приобретенную способность материализовываться, то есть уплотнять свои астральные тела до видимости на физическом плане.

Третий случай — офицер с деревянной ногой — представляет собою малоразвитого жителя низших слоев Тонкого Мира, который в своем загробном существовании сохранил низменные наклонности в отношении себе подобных.

Откуда приходит помощь?

В дни, когда наша страна впервые за время гитлеровского вторжения нанесла под Москвой бронированным кулаком зарвавшемуся врагу сокрушительный удар, на подмосковные колхозные поля вышел одинокий человек. Он был голоден, очень голоден. Движения его были медленны он расчетливо тратил энергию, чувствуя, что ее осталось немного. Серое небо поздней осени не радовало ни одним проблеском солнца и нагоняло свинцовую тоску. Голодный путник надеялся, что на колхозных картофельных полях, откуда картофель давно уже был убран и свезен, все же где-нибудь да осталась притаившаяся, незамеченная картофелина. И их могло быть несколько — даже много…

Но он не знал, что до него по этому полю ходили уже многие, такие же голодные, как он, и разыскивали те же самые картофелины… Надо было в рубашке родиться, чтобы теперь найти хоть одну.

Но он этого не знал, ходил по полю и заостренной палкой взрывал землю то здесь, то там. На это он потратил последние силы и упал. Теперь он глядел в серое небо и довольно равнодушно думал, что смерть, наверное, наступит от холода, которому противопоставить нечего — кровь остынет, наступит дремота, а просыпаться не надо будет.

— Ка-р-р! — раздался над ним резкий крик вороны. Она пролетела совсем низко и села шагах в десяти от лежащего человека, причем тот заметил, что она выпустила какой-то довольно большой предмет.

Он сделал резкое движение, и ворона, испуганно каркнув, взмыла в небо — предмет остался на земле.

Человек медленно подполз к нему — это был хлеб, большой кусок — как она его утащила?!

Человек ел медленно, стараясь разжевать каждую крупинку, чтобы она отдала все свое содержание его организму, и это было трудно… Трудно было удержаться, чтобы сразу не проглотить все.

Потом он снова пошел, потому что кризисная точка была пройдена, и ему снова хотелось бороться за жизнь, за счастье, которое всегда кажется притаившимся где-то впереди…

Внизу свинцово поблескивал Каспий. Убийственное равнодушие изливало серое ноябрьское небо. Самолетик был маленький, типа гидроплана; кроме летчика и механика в нем находился единственный пассажир — ученый. Точнее говоря, это был не пассажир, а скорее командир, которому государство предоставило самолет для обследования лежбищ и учета тюленей, поэтому экипаж должен был повиноваться его распоряжениям.

Такие полеты проводились и раньше и обычно занимали всего несколько часов, поэтому ученый думал, что жена совершенно излишне, почти насильно при уходе из дома навязала ему холодные котлеты…

Так думал он и в тот момент, когда заметил, что у механика и летчика очень расстроенные лица, и они яростно жестикулируют. В чем дело?

И тут выяснилось (членам экипажа было стыдно в этом сознаться), что перед вылетом они не проверили заполненности баков горючим, и теперь топливо на исходе, мотор вот-вот начнет барахлить…

Ученый взглянул на безбрежное свинцово-серое пространство внизу, ощутил внезапный холодок под ложечкой и дал команду спуститься на воду; вскоре самолетик закачался на небольших волнах. Ветром его погнало в сторону…

Они были мужчинами — никто не унывал. Собственно говоря, чего тут унывать? Ведь с аэродрома, как только пройдет время их обычного возвращения, пошлют другой самолет на розыски.

Конечно, ночь-то, пожалуй, придется мерзнуть в кабине, но как только рассветет, начнутся поиски… Лишь бы волнение моря не усилилось…

Перед наступлением ночи они поделили котлеты ученого и с благодарностью помянули его жену.

А их все куда-то гнало. Перед рассветом они ощутили толчок — поплавки ткнулись в прибрежную мель. До берега еще было далеко, да и был он нестоящий, вроде какого-то поросшего камышом островка, на котором — ни души. Незачем туда добираться, в ноябрьской воде ноги мочить… Скоро, наверное, поисковый самолет покажется…

И действительно, на второй день к обеду поисковый самолет показался — далеко на горизонте. Точно чайка, он покружился над морем и исчез. Настроение резко упало. Голод заговорил сильнее. В кабине похолодало. Прошел день, другой — ударил мороз. Вокруг самолета образовался лед. Его откалывали и сосали. По нему можно было ходить на островок, жечь там сухой камыш и греться. На каком-то расстоянии от самолета ледяную кромку лизали свинцовые волны — темное и грозное открытое море уходило к линии горизонта.

Пленники моря жестоко голодали. На пятый день голодовки над вмерзшим самолетом пролетал орел, неся в цепких когтях большую рыбу. На небольшом расстоянии от самолета, между ним и берегом, рыба выскользнула и тяжело шлепнулась о лед. Она не успела и пару раз ударить хвостом, как из кабины выскочили трое мужчин и как бешеные, вцепились в рыбину.

Ее варили, пили отвар, делили тщательно.

И тогда ученый, подкрепившись, сказал, что по его расчетам курса самолета, берег, то есть настоящий берег, не должен быть далеко, и как только море окончательно замерзнет, он пойдет его искать.

Так он и поступил: на девятый день морского плена он достиг берега, набрел на казахское селение, откуда направил помощь оставшимся на самолете…

Но без этой рыбы…

Импульс в сердце

Их было двое — два русских парня, совсем молоденьких. Им было поручено патрулировать площадь у самого большого китайского театра в Шанхае, а также в районе, прилегающем к каналу, который отделял Французскую концессию от чисто китайской части великана-города. Этих парней во время Октябрьской революции малышами привезли беженцы, и тут они выросли. Суровая безработица загнала их на службу в полицию Французской концессии.

Патруль ленивым шагом отмеривал пространство своего участка. Вокруг сновала стремительная толпа: рикши, пешеходы, торговцы с лотка, уличные парикмахеры, грязные, изъязвленные нищие, воры и всякого рода дельцы… И это было странно, потому что тут же, совсем рядом, за узким каналом шла война, жестокая и безжалостная. Япония, уже захватившая Маньчжурию, захватывала теперь величайший порт Китая — Шанхай. Французскую концессию, занимавшую добрую половину города, пока что незримой стеной ограждали международные договоры, которые Япония соблюдала, поскольку еще не настало время на них наплевать… Как остров среди бушующего моря стояла концессия, и сюда сбежались от войны все богачи китайской части города — шла бешеная спекуляция и торговля чем угодно.