Счастливые сны. Толкование и заказ (СИ)

* Этим человеком был я сам до того, как умер и воскрес таким, каков я сегодня (Е.Цветков).

Понял я, почему, бывало, никто меня и не преследовал и не препятствовал мне этой дорожкой идти. Знали Надзиратели за Этой Жизнью, что пути там никакого нет, никуда я далеко не убегу, поплутаю и сам же назад в то же самое место и вернусь. А то и еще страшней, не в то же самое, а все хуже, поганей, ниже качеством оказывается жизнь, в которую возвращаешься. Бывало, отправишься в "полет" и заторчишь в звездах с одного, даже уютного местечка, (хоть и тюрьма, а и там есть удобства) — ну, а проснешься, в себя придешь вообще на задворках жизни, вокруг ни одного человека, чтоб согреть тебя или слово сказать доброе. А Надзиратели смеются, скалятся желтыми гнилыми зубами. Пальцами на тебя показывают, вот он, мол, дурак — глядите — который освобождения искал! Что, говорят, сладкая штука свобода, да похмелье горькое. И похохатывают. А у тебя и сил нет даже ответить, рукой шевельнуть не можешь, так закоченеешь от внутреннего озноба... Так я чуть не пропал в этих жутких внутренних камерах, куда, конечно, никакой нормальный не попрется. Еще немного, я бы там и вовсе остался. А оттуда не то что к свободе, просто к жизни, так чтоб хоть солнышко порой грело на тюремном дворике, даже к такому — оттуда нет пути. Не знаю, кем бы я стал и в какую падаль превратился, а только чуть не погиб...

ЦАРСТВО СВЕТЛОЕ ВНУТРИ НАС

Где же мне выхода искать? — спросил я себя с тоской, обнаруживая, что жизнь истекает, а ничего кроме одиночества и бесприютности в отношении всей окружающей действительности, я так и не сыскал. И даже из этой жизни, какая она ни есть, меня почти что полностью вытолкнули. Так что еще немного, и вовсе я в нигде окажусь, в том страшном Нигде, при одном упоминании о котором у многих людей сердцебиение начиналось, и страх их брал всамделишный. Потому что кто в Никуда попадал, тому больше назад дороги не было, там и оставался...

Понимал я давно, что не там, наверно, ищу. Недаром говорят: царство райское — внутри нас! А чем иным, как не царством свободы и может быть царство райское? Настоящей свободы. Счастье — это второе чувство, когда настоящая свобода наступает — тогда счастье всегда к человеку приходит. Не зря говорят про счастье, что — это чувство, когда все возможно, когда легкость ощущаешь неимоверную, душа парит и прочее — все, одним словом, признаки настоящего освобождения!

Пусть, думаю, внутри, а как туда добраться? Может, в самом деле, это выход — да только надо вход найти сначала. Мы ведь через тело сюда, в жизнь, чуть-чуть высовываемся, а другим, тем, что внутри, совсем к пропасти подключены. Как ты в себя залезешь? Горловина узкая, не пускает. Да к тому же мне хотелось тут как-то приспособиться: надежда долго не покидала, верил, что дадут мне возможность в моих поисках достичь пусть не заветной дверцы наружу, к свободе, но хотя бы места красивого и благоприятного... Однако, чувствую,— придется мне в бездну лезть и там искать путей к спасению. Да и времени осталось совсем немного: пока бессмысленно снаружи пределы исследовал, прошло много жизни, и смертные грезы все чаще стали одолевать меня, хотя спасением еще и не пахло.

Я бы, может, и отступил; согласился на уютное теплое местечко, и досидел бы свой жизненный срок спокойно, аи тут уже и выбора не было. Пока я искал своих путей заветных — жизнь меня почти совсем из своего чрева изрыгнула, почти вытолкнули меня в то самое страшное Никуда. Так что назад дорожка уже была закрыта. Верней, мог бы попробовать возвратиться, но тут мне надо было бы себя так приспособить, таким себя сделать, что от одной мысли про необходимые увечья, без которых возвращение было немыслимо — желание вернуться — пропадало.

К этому времени я уже, хотя по-прежнему одинок, был не один. За время странствий приобрел женщину и деток от нее прижил. Жена в самом начале загорелась тоже мыслью о спасении: мысль о свободе зажигает. Однако по мере неудач надежда у ней таяла, пока почти совсем не пропала. Только детки еще верили, но и они с возрастом все больше в трясину жизни погружались. Так что их тоже спасать надо было. Подождите, говорю жене и деткам, Бог даст, откроется судь-бинская дверца и проскользнем мы все к лучшей жизни! Только дайте мне первому дорожку нащупать и по ней все и выйдем! Только, заклинаю их, не мешайте мне, потому что царство это райское, которое ищу, внутри нас располагается, и туда очень непросто проникнуть. Мы не йоги, не буддисты, и не такая жизнь вокруг, чтобы на собственном пупе годами упражняться. Если и задумаешься — быстро выведут из себя! Так что вы мне не мешайте, не дергайте понапрасну.

Я тогда еще не понимал отчетливо, что давно нахожусь под пристальным вниманием тех сил, что нас к этой жизни привязывают. Благодаря действию этих сил, я и очутился в таком плачевном положении. А сама жизнь — она никакая, как мертвая стенка зеркальная. Так что зря в нее стучатся головой некоторые — жизнь, сама по себе, нечувствительная. Другое дело — как во всякой тюрьме — надзиратели и надзирающие силы. Те очень даже чувствуют хорошо, с кем и когда дело имеют. Только в отличие от простой тюрьмы, действуют негрубо, исподтишка, через близких, знакомых, друзей, и даже через тебя самого! Не успеешь оглянуться — уже поддался, идешь на поводу губительной силы, и сам не знаешь, как же ты в этот раз уступил, в каком месте слабину обнаружил? А кормиться надо. Дети дергают, жена... как тут в себя углубишься, внимание сосредоточишь, когда это внимание, как поплавок рыбы, во все стороны дергают?!

Грустно мне стало. Чувствую, не пробраться мне, не протиснуться во внутренние пределы, не дадут. В пустыню, в безлюдье надо идти. А где в наше время пустыню возьмешь — вмиг отыщут. Да и неизвестно еще, чем пустыня поможет: непривычные мы к пустынной жизни, начнешь себя томить в одиночестве — взалкаешь, сам себя сильней кого хочешь издергаешь... Нет! — думаю.— Тут надо по-другому действовать. Если днем мне не дают ходу — надо ночь для этого дела приспособить, ночной порой подкоп под стену к свободе совершать.

Не зря меня всякую ночь выключают, так что себя не помню. Неспроста! Почему я во сне, как заводная кукла, без мысли и воли лишенный? Так что не дают мне ни на единый миг остановиться и вспомнить про себя? Неспроста! Боятся те, кому нас стеречь поручено, что очнемся вдруг и только нас и видали! Вот и выключают нас, чтобы не сбежали, потому что дорога, ведущая из этой тюрьмы жизни, через сон На Самом Деле пролегает! Вот такой я вывод однажды сделал.

СПАСИТЕЛЬНЫЙ ПУТЬ

Неспроста, конечно, к такому я пришел заключению. Я сны вообще смотреть люблю и всегда любил. Еще в детстве даже лунатизмом страдал, как говорили. Хотя я лично вовсе и не страдал, я счастлив был, когда ночью неслышной тенью выскальзывал в такой удивительный, сверкающий, прямо льющийся светом мир! Правда, далеко мне не удавалось уйти, тут же во дворе и останавливала меня мама, возвращала назад. Я бы тогда, конечно, никуда и не дошел, потому что сознания во мне должного не было.

Потом даже это прошло, но сны я не разлюбил, глядел, по-детски радовался, если красивое сновидение перед глазами висло, не понимал, что не радоваться мне надо, а себя вспомнить, сознание свое прочистить и, тихонько ступая, чтобы не сотрясти покровы, искать, искать спасительной дорожки! Поздно, только сейчас я понял вдруг, что через сны путь мой пролегает дальше.

А как сохранить сознание? Не провалиться в дремоту, как в трясину глухую? Дело трудное! Однако сообразил, что именно там все и располагается, чего ищу я. Оттуда идет управление, а значит, там и начальство и главная контора, откуда нами командуют. В самом деле, это мы живому человеку не желаем подчиняться, а появись мертвец во сне, или смутный образ какой, и твердо волю нам объяви — тут же побежим исполнять, с утра!