Четыре направления - четыре ветра

Сейчас он освобождает мои чакры, касаясь моего лба, шеи, сердца. А я размышляю о рождении и смерти. Где разница? Смерть, свет в конце туннеля; рождение, свет в конце канала, свет нового мира, в который мы вступаем. Может быть, подумал я, страх смерти, если отбросить ассоциативные страхи потерь и боли, — это просто рудиментарная память первого страха, страха рождения, страха неизвестности в конце туннеля.

Дышу. Нормальный, медитативный ритм сердца. Ветер шелестит в траве. Я открываю глаза, улыбаюсь, поворачиваю голову, чтобы увидеть стоящую рядом фигуру — руки протянуты надо мною, ладонями вниз, золотой браслет с пером, нарукавная лента из чеканного золота. Мое дыхание прерывается, останавливается высоко в груди. Лицо: словно изваянное коричневое лицо инка, обрамленное двумя перьями; серьги в мертвых ушах головы ягуара, которая вместе с частью черной шкуры хищника покрывает голову и плечи человеческой фигуры. Я импульсивно протягиваю руку, чтобы прикоснуться к нему, моя, рука свободно проходит сквозь его руку, его глаза открываются, но их не видно, они слишком темны, он отворачивается и уходит, в то время как я вскакиваю, сажусь, свесив ноги с Камня Смерти, и… вижу Эдуардо. Он сидит скрестив ноги, в траве у основания камня, возле кормы гранитного каноэ.

— Эдуардо!

Он недоуменно смотрит на меня снизу вверх, а я киваю головой в ту сторону, где жрец-ягуар шагает, нет, лучше сказать движется, вниз но склону холма к Воротам Солнца, ко входу в руины.

Было уже за полночь, когда мы вошли в руины Мачу Пикчу. Мы потеряли из виду призрак, спускавшийся по склону холма, и теперь в полном одиночестве стояли в Воротах Солнца.

Мы специально так рассчитали заранее, чтобы провести здесь ночь в полнолуние. Лунный свет серебрил грани гранитных глыб, из которых были сложены стены; во дворах за стенами таилась темнота.

Я направился к Храму Кондора мимо поваленных стен, за которыми открывались комнаты, каменный тротуар с дикими травами в щелях между плитами и, наконец, открытая площадь: три массивные стены и каменный помост — это все, что осталось от Великого Храма.

— Вот! — Эдуардо кивнул головой в направлении центральной стены. — Это место полета духов.

Мы пересекли круглый двор, спустились по короткой каменной лестнице с правой стороны и оказались среди развалин Храма Кондора, прямо над пещерой, в которой я когда-то исполнял свою работу Южного пути.

Под нашими ногами из земли выступает странный треугольный камень, напоминающий очертаниями кондора; голова этого фантастического кондора обращена назад и вниз, как будто он всматривается в себя, и я вижу, что кровь по бороздам каменного клюва будет стекать и капать на шею, за воротник из перьев.

В одном из самых необъяснимых порывов моей жизни я выхватываю из кармана швейцарский офицерский ножик и разрезаю себе кончики средних пальцев на обеих руках.

Я складываю руки в жесте перевернутой молитвы, ладони друг к другу, концы пальцев соприкасаются и устремлены вниз, кровь капает с пальцев на гранитный клюв кондора.

— Что ты делаешь, compadre?

Я и сейчас не знаю. Когда-то мне явился кондор на узком песчаном берегу лагуны за хижиной Рамона. Он удивил меня, удивил Рамона, он склевывал капли моего лица, стекавшего в серебристый песок. Он питался маской, которую я носил. Сейчас, когда кровь обагрила серый гранитный клюв, я понял, что тот кондор и орел, донимавший меня все эти годы, — одно и то же, дух Востока, видения, Антонио; это он не дает мне покоя, требуя завершения моего пути.

И я понял еще одну вещь в это мгновение. Я понял, что работа на Западном пути состоит не только в том, чтобы предать себя смерти и таким образом открыть дорогу для призыва жизни; главная готовность состоит в том, чтобы отдать свою жизнь тому, во что ты веришь.

Я остановил кровотечение платком. Мы поднялись по ступенькам и вернулись на площадь перед Великим Храмом.

— Мы можем летать здесь, — сказал Эдуардо и взобрался на помост, громадную каменную ступеньку, выступающую из основания центральной стены. Он сел в позу для медитации, позу индейского Будды, откинув голову назад и прислонив ее к влажным гранитным блокам стены. Я сидел на площади, лицом к нему. Кровотечение совсем прекратилось, я пристально на блюдал за Эдуардо, стараясь настроить себя на со-чувствие, прекратить усилия, сосредоточиться на успокоении, уравнове шении себя.

Десять минут спустя Эдуардо спускается с помоста и рассказывает мне шепотом, что он видел человека, более древнего, чем инки, он был в ритуальных перьях и в сияющем золотом нагруднике.

— Вот здесь. — Он показал место между стеной и мною. — Он стоял здесь и указывал рукой вниз. — Эдуардо положил мне руку на плечо. — Я видел его сверху, compadre. Здесь что-то есть под землей; я думаю, это комната. Мы должны раскопать ее, мы должны выяснить, что там внизу. — Он потер себе лоб.

Теперь была моя очередь идти к Храму Полета Духа. Я забрался на помост и лег на гладкое гранитное ложе. Я чувствовал, как Эдуардо касается моего лба ладонью. Меня охватывает чувство покоя и облегчения, оно перемещается от сердца вниз, как будто все мое тело вздыхает, напоенная кислородом кровь покалывает сосуды. Я выдыхаю тревогу и напряжение. Я могу лежать здесь долго-долго, это не важно, что я заключен в своем теле и ничего не вижу, кроме темноты своих век, и что я не могу парить, как орел, и мне совсем не трудно очистить сознание даже от этой мысли.

Я не знаю, много ли прошло времени, когда я услышал Эдуарде

— Хорошо. Теперь садись.

Я сажусь, затем спускаюсь с помоста и пересекаю площадь. Я приближаюсь к нему, он стоит, улыбается и не сводит глаз с помоста.

— Что дальше?

Он оборачивается ко мне, все еще глупо улыбаясь, смотрит на меня и показывает на помост. Я оборачиваюсь и вижу там мое тело, неподвижно лежащее на граните. На моем лице улыбка.

— Теперь иди обрачно.

И я открываю глаза и вижу звезды, призрачные формы облаков плывуг по небу, справа надо мной возвышается освещенная луной гранитная стена. Я спрыгиваю на землю, Эдуардо хлопает в ладоши, и наш смех несется по лабиринтам стен крепости.

За несколько последующих лет мы исследуем каждый уголок города инков. Я пройду пешком шестьдесят километров от окраины Куско до Врат Солнца, узнаю тайны Храма Вод и Храма Змей. Каждая комната, каждый угол и закуток Города Света стануг знакомы мне, и я пойму индейские легенды, в которых о Мачу Пикчу говорится как о вратах между мирами, где ткань, отделяющая нас от наших сновидений и от звезд, становится тонкой, прозрачной, и ее легко отодвинуть в сторону.

В ту ночь мои ноги пересекли площадь, увлекая меня на северную окраину города, где среди луговых трав возвышался камень.

Я знал, где проходит путь Севера.

*19*

Камень Пачамама стоит среди лугов неподалеку от развалин Мачу Пикчу. Двадцать футов в длину, десять в высоту, неправильная форма, искривленная кромка — и гладкая грань, точный поперечный разрез валуна, выросшего из луговой почвы. Позади него и левее темнеют неясные очертания Хуайна Пикчу, вершина которого еще на тысячу футов возносится над руинами города. На залитом лунным светом лугу лежит тень от камня, тень от его второй половины. Мы стоим в траве, у края этой неправильной тени, и Эдуардо рассказывает мне легенду о старухе-знахарке, которая живет внутри Хуайна Пикчу. Смотрительница храма.

— Пик Бабушки, — сказал я.

— Да, — ответил он. — Храм Луны. Говорят, что существуют туннели и лабиринты внутри горы. Это дорога в нагвалъ, в Север.

Я смотрел на пеструю поверхность гранита. Эти чернобелые и коричнево-серые пятна могуг сыграть с вами шутку. Если достаточно пристально смотреть на них, можно увидеть различные вещи, — но ничего вы там не найдете такого, чего нельзя увидеть на любой подобной поверхности.